— Мне некуда девать вещи, пусть у вас побудут, — сказала свекровь.
Не успела я опомниться, как она тут же вывалила на пол содержимое одного из своих баулов.
— Это память! Вот смотри, — она вытащила облезлую шкатулку, из которой посыпалась труха, — это еще бабушка Костина хранила.
— А вот, — на пол полетели какие-то пожелтевшие бумажки, — билеты на трамвай, смотри, копейку стоил тогда проезд, прикинь?
Я прикидывала. Еще как прикидывала. Последние три года, с тех пор как мы с Костей поженились, Валентина Петровна регулярно, раз в два-три месяца, устраивала эти набеги. Со словами «мне некуда это деть, пусть побудет у вас» она привозила горы барахла. И каждый раз это было то, что «жалко выбросить».
— Это же память, — назидательно говорила она, — кроме того… А вдруг пригодится что-нибудь?
Пригодится, как же… Старые календари, пустые флаконы от советских духов, сломанные часы, которые «надо только починить», коллекция спичечных коробков. И даже — о боже! — засушенные цветы с ее выпускного, которые превратились в труху при первом же прикосновении…
Два долгих года я приучала мужа не тащить домой всякую ерунду. Сломанные наушники, старые зарядки от телефонов десятилетней давности, журналы «Техника молодежи» за девяносто пятый год — все это он до нашей женитьбы складировал в своей двухкомнатной квартире. Но я победила. Теперь он даже чеки из магазина выбрасывал, предварительно сфотографировав их для отчетности…
— Валентина Петровна, — начала я, — погодите пока. Давайте вот что сделаем. Пойдемте на кухню, я чайник поставлю, сядем как нормальные люди и спокойно поговорим…
— Что обсудим? — она уже вытряхивала на пол второй баул. — Вот, глянь, еще альбом с марками, их Костя в детстве собирал! Тут три марки всего, но это же память! И его первые ботиночки, смотри какие маленькие! И молочные зубы в коробочке… Я все сохранила!
Молочные зубы. В коробочке. Я почувствовала, как левый глаз начинает дергаться, это означало, что мое терпение подходит к концу.
— Я оставлю это все здесь, у вас места больше, — заявила свекровь, отряхивая руки. — Ой, все, не успею я чай попить, я опаздываю! Сами разберетесь с этим, ладушки? Только не выбрасывайте ничего, это семейные реликвии!
И она выпорхнула за дверь, оставив меня наедине с грудой хлама посреди прихожей.
Я вздохнула и пошла за мусорными мешками. Через час все было упаковано, и я под осуждающим взглядом мужа вынесла все «реликвии» на помойку. Старые квитанции, пустые флаконы, труха от засушенных цветов, даже молочные зубы — все отправилось туда, где этому самое место.
А на следующий день началось…
***
— Диана! Диана! — в дверь барабанили так, как при пожаре. — Я знаю, что ты дома. Открывай немедленно!
Пришлось открыть. Валентина Петровна ворвалась в квартиру как торнадо, за ней с виноватым видом маячил Костя.
— Что ты наделала?! — завопила она.
— А что я сделала?
— Костя мне рассказал. Ты выбросила семейные реликвии?! — голос свекрови достигал таких децибел, что задрожали стекла. — Как ты могла?! Это же память! Бесценная память! Альбом с марками стоит минимум пять тысяч! А шкатулка бабушкина — это вообще антиквариат! Десять тысяч минимум стоит она!
— Три марки стоят пять тысяч? — усмехнулась я. — И гнилая шкатулка, из которой сыпалась труха, это антиквариат за десять тысяч?
— Пятнадцать! Пятнадцать тысяч! — она аж подпрыгнула от возмущения. — Ты понимаешь вообще, что натворила?! Это же… Это же целое состояние! На помойку! Боже мой, на помойку она выбросила семейное достояние! Так, все!
Она грозно сверкнула глазами.
— Вот прямо сейчас доставай кошелек и компенсируй мне все, я не шучу!
— Мам, ну давай без истерик, а? — Костя попытался ее придержать за локоть, но она вывернулась.
— Ты еще рот открывать смеешь?! — она ткнула ему пальцем в грудь. — Это твоя благоверная только что… Только что… Господи, у меня слов нет! Историю нашей семьи в мусорный бак! Так что молчи, и пусть она платит! Все, я сказала!
***
Я посмотрела на нее — лицо красное, глаза выпучены. Перевела взгляд на Костю, а тот вжался в стену, как школьник у директора. И опять на нее гляжу, стоит, руки в боки, прямо Наполеон в юбке.
— Валентина Петровна, — сказала я, — давайте-ка без драмы. Сейчас вы развернетесь на своих каблучках и пойдете к себе домой. Потому что денег вам никто не даст. Ни копейки. Вы привезли нам хлам, извините за прямоту, а я его утилизировала.
— Костечка! Костенька! — она вцепилась в рукав сына. — Ты что, вот это все так оставишь?! А?! Она же… Она же надо мной издевается!
Костя принялся было ее утешать:
— Мама, ну не расстраивайся ты так… Это же и правда хлам был. Ну зачем, скажи, нам хранить мои молочные зубы?!
— Ах вот ты как?! — закричала свекровь. — Ты с ней заодно?!
И она вихрем вылетела из квартиры.
***
Вечером Костя попытался со мной поговорить.
— Дианочка… — начал он. — Слушай, мама… Она прямо вся в слезах была. Рыдала взахлеб, говорит, что мы ее не уважаем, что она всю жизнь эти вещи берегла… Короче, может, ну… давай ей хоть тысячи две на карту кинем? Ну, чтобы от нас отстала? А то она теперь каждый день названивать будет, я же ее знаю…
Я посмотрела на мужа и сказала:
— Костя, милый, только попробуй. Только попробуй дать ей хоть копейку за этот балаган, и я…
— Я уже дал! — выпалил он и на всякий случай попятился к двери. — Все, дал уже! Пять штук перевел час назад! Она же плакала! Говорила, что таблетки от сердца пьет! Что у нее давление! Что помирает она от расстройства!
Мне очень хотелось высказать мужу все, что я о нем думаю. Но я сдержалась.
***
— Ах дал… — усмехнулась я и кое-что придумала.
Следующие несколько дней мы питались гречкой и макаронами. Когда Костя спросил, почему у нас такая диета, я спокойно объяснила:
— Это компенсация. Ты дал своей матери пять тысяч из нашего семейного бюджета за мусор. Ну а я урезала бюджет на еду на эту же сумму. Это компенсация мне за потраченные нервы, за время на уборку и вообще за то, что приходится жить в семье, где хранят чужие молочные зубы.
Костя промолчал.
***
Несколько дней спустя мужу позвонила мать. Из-за специфики связи я слышала каждое ее слово.
— Костенька, дорогой, — как ни в чем не бывало заговорила она, — я тут разбирала антресоли и столько всего ценного нашла! Твои школьные тетрадки, старый портфель и рисунки! Привезу вам на хранение, а?
— Нет, мама, — неожиданно твердо ответил Костя, — не надо. У нас нет места.
— А куда же мне все это девать? — спросила она.
— Выброси, — посоветовал Костя.
— Как это выбросить?! — взвизгнула трубка. — Это же память!
— Память — это то, что в голове, — назидательно сказал муж, — а старые тетрадки — это мусор. Не привози больше ничего. Пожалуйста.
Он положил трубку и посмотрел на меня.
— Можно мне нормальный ужин? Я больше не могу есть макароны.
— Можно, — улыбнулась я, — сегодня будет курица.
С тех пор Валентина Петровна больше не привозила нам свои «семейные реликвии». Правда, теперь она обижается и при каждой встрече напоминает про «уничтоженную память поколений». Но мусора в нашей квартире больше нет
