Вера шла по школьному коридору, стараясь не смотреть по сторонам, пыталась прикрыть уши волосами, но они всё равно предательски торчали.
— Эй, Чебурашка! — раздалось звонко и с издевкой. — Ну как, сегодня полетишь к крокодилу Гене? Или опять уши мешают? Что молчишь, язык проглотила? Гляньте на её туфли, уродство какое-то… Впрочем, у неё всё уродливое…
Раздался громкий смех.
Одноклассница Диана стояла в окружении своих подружек, вся такая яркая, уверенная в себе. Она была звездой класса. Мальчики смотрели на неё с восхищением, девочки завидовали. И именно поэтому она чувствовала, что имеет право раздавить кого-то, кто не вписывается в её мир. Нашла слабое звено.
А Вера? Она просто плакала, сжавшись в углу, пока никто не видел. И повторяла про себя: «Нужно просто потерпеть. Просто дожить. Когда-нибудь всё это закончится.»
Но на следующий день всё повторялось…
— Чего сидишь, уши развесила? Ловишь ими инопланетные сигналы? А может, ветер слышишь за километр? Или дождь? Поделись прогнозом погоды, Чебурашка! — снова раздавились насмешливые выкрики Дианы.
Класс захихикал. Учительница, как всегда, сделала вид, что ничего не слышит… Ведь Диана отличница, гордость школы, и ей всё прощалось.
Вера не отвечала. Её глаза наполнялись слезами, щеки пылали, а руки дрожали под партой. Она не понимала, за что?! Разве виновата, что родилась такой? Она мечтала стать невидимкой. Раствориться. Исчезнуть.
Дома часто рыдала в подушку. Мама успокаивала как могла, но от этого было не легче. Только одна подруга Таня могла отвлечь её, пригласить в кино или просто погулять. Таня училась в параллельном классе.
— Верка, да не слушай ты эту дуру Дианку! Она так самоутверждается за твой счёт. А ушки у тебя очень даже миленькие. А кому не нравится, пусть не смотрят!
***
Диана сидела на краю дивана, измотанная до дрожи в руках, и смотрела на сына. Маленький Максим спал на своей кроватке, его дыхание было поверхностным, прерывистым.
Диагнозы врачей висели в воздухе тяжелыми свинцовыми плитами, сложное заболевание сердца, нужны операции. Много. Очень дорогих. А денег… денег не было. Совсем. И взять негде. Родители никак не помогали, жили в своё удовольствие, и плевать им на внука… Они были против её брака, не нравился избранник, и когда родился Максим, даже не поздравили.
Когда узнала о диагнозе, просила помочь, но они сказали, что это был её выбор, сама и разбирайся теперь.
Остатки сбережений съела первая, самая простая операция. Муж Сергей… Красивый, самоуверенный. Его образ всплыл с горечью. Как он морщился, когда Максим плакал ночью. Как всё чаще задерживался «на работе».
Как месяц назад бросил ключи на стол: «Я не могу, Диан. Это не жизнь. Мне не нужен больной ребёнок, я хочу здорового наследника. Я ухожу. К Люде».
Люда — его молодая коллега, с беззаботным смехом и дорогим парфюмом. Лёгкая, весёлая, без проблем. Диана осталась одна. С больным ребенком, с грудой счетов, с разбитым миром.
Резкий звонок в дверь. Диана вздрогнула, поправила растянутый свитер, встала. Голова кружилась от недосыпа и постоянного стресса.
Открыв дверь, она замерла. На пороге стояла… Вера. Та самая Вера. Чебурашка из школы. Из далёкого, казалось бы, стёртого прошлого. Но Диана узнала ее мгновенно. Даже спустя пятнадцать лет.
Высокая, стройная, в элегантном кашемировом пальто цвета морской волны, с безупречной стрижкой, подчеркивающей… Диана машинально опустила взгляд. Да. Уши. Они чуть оттопыривались, но теперь это не выглядело нелепо.
— Диана? — Голос Веры был спокойным, без тени школьной робости. — Здравствуй.
Диана не могла вымолвить ни слова. В её голове пронеслись кадры, от которых сжималось всё внутри. Школьный коридор. Группа девчонок, и она — Диана, королева класса, красивая, насмешливая, в центре…
И вот теперь эта самая Вера, стояла на пороге её убогой квартиры, где пахло лекарствами и безнадежностью. Диана почувствовала, как жар стыда ударил в лицо, а в горле встал ком.
— Вера? — наконец выдавила она. — Что ты здесь делаешь? Тебя не узнать прям, сильно изменилась…
— Ну так пятнадцать лет прошло, все мы изменились. И, да, я сделала операцию на уши, торчат намного меньше, как видишь. Гештальт закрыт. Можно войти? — спросила Вера.
Диана молча отступила, пропуская её. Вера вошла, не снимая пальто, и остановилась посреди комнаты. Она не выглядела осуждающей. Скорее сосредоточенной. Её взгляд скользнул по облезлым обоям, заваленному бумагами столу, и замер на спящем Максиме в его кроватке.
— Я знаю, Диана, — начала Вера, глядя прямо на неё. Её глаза были серыми, глубокими как омут. — Знаю про Максима. Знаю, что ему нужна помощь.
Диана стиснула руки, чтобы они не дрожали. Откуда? Как она могла узнать? Стыд сменился волной панического страха. Что ей надо? Зачем пришла? Издеваться над её горем?
— Кто тебе сказал?
— Таня Горелкина. Единственная девочка, которая дружила со мной в школе. Мы до сих пор дружим. Ей сказал кто-то из твоих бывших подруг. Знаю, что ты одна. Все отвернулись. И что денег нет, — Вера произнесла это без упрёка, как констатацию факта.
— Мой муж нейрохирург. И он совладелец клиники. Специализированной. Там оперируют и на сердце тоже. Очень сложные случаи. Завтра утром, в девять, — продолжила Вера, доставая из элегантного клатча визитку, — тебе нужно быть здесь.
С сыном и всеми его медицинскими документами. Спросишь доктора Игоря Владимировича Одинцова. Он будет ждать.
Диана смотрела на визитку, на эмблему клиники.
— Но как? — выдохнула она. — Это же… это огромные деньги. У меня нет… Я не могу…
— Операции будут сделаны бесплатно. Всё, что необходимо Максиму. Клиника возьмет расходы на себя. Это уже решено.
Слова Веры медленно доходили до сознания Дианы. Бесплатно? Все операции? В лучшей клинике? Это был шанс. Шанс на жизнь для Максима. Единственный луч света в кромешной тьме ее существования.
Но вместе с этой надеждой поднялась из самых глубин души другая волна. Невыносимая, жгучая, сметающая все на своем пути. Волна осознания собственной мерзости.
Перед ней стояла та, кого она годами травила, унижала, доводила до слез. Та, чьи слезы когда-то доставляли ей удовольствие. И теперь эта женщина, без единого упрека, протягивала руку помощи. Спасала её ребенка.
Слёзы, которые она сдерживала месяцами, слёзы страха, отчаяния, предательства, хлынули потоком. Они текли по щекам, капали на растянутый свитер, на руки, сжимавшие визитку как спасительный плот.
— Вера… — голос Дианы срывался на шёпот. Она не могла смотреть ей в глаза.
— Вера, прости меня! Ради всего святого, прости! Я… я была… — Она задыхалась. — Я была тварью! Я издевалась над тобой… «Чебурашка»… Боже, как я могла? Как я смела? Ты плакала, а я… я смеялась! Прости! Пожалуйста, прости! Я не знаю… не знаю, как ты можешь… после всего… помогать мне? Помогать ему?
Она подняла заплаканное лицо. Слёзы размыли тушь, оставив черные дорожки. В ней не было ни капли прежней надменной красоты. Только сломленность, раскаяние и безмерная, животная мольба.
Вера стояла неподвижно. Ее лицо оставалось серьезным, но в уголках глаз тоже заблестели слезинки. Она видела эту боль. Видела искренность отчаяния. Прошлое стояло между ними тяжелым, незримым призраком. Школьные коридоры, насмешки, слезы… и вот теперь — больной ребенок, брошенная мать, безысходность…
Она медленно подошла к Диане. Не для объятий. Просто встала рядом. И положила руку ей на плечо. Легко, почти невесомо.
— Диана, — сказала Вера очень тихо, ее голос слегка дрожал. — Я не забыла. Ни одного дня. Ни одного обидного слова. Ни одной слезинки. Это… — она сделала паузу, ища слова, — это было больно. Очень больно. И это оставило шрамы. Я помню, каково это, когда над тобой смеются. И каково быть одной. Максим ни в чём не виноват. И… я не держу зла.
Диана содрогнулась, готовая снова закрыться, ожидая справедливого гнева, осуждения. Но Вера продолжила:
— Я вижу тебя сейчас. Вижу его. — Она кивнула в сторону спящего Максима. — И я вижу твою боль. Она сильнее. Гораздо сильнее той, которую когда-то причинила ты. Я не пришла сказать, что всё забыто.
Я пришла потому, что могу помочь. Потому что нужно помочь маленькому человеку. Он ни в чем не виноват. Ни в твоих поступках тогда, ни в твоих ошибках сейчас. Ни в предательстве твоего мужа. И у меня есть такая возможность. А ещё, я сама мать, двоих детей. И знаю, что нет ничего дороже их жизней.
Она сняла руку с плеча Дианы и посмотрела ей прямо в глаза. В ее взгляде не было слащавого всепрощения. В нём было недосягаемое для понимания Дианы, милосердие.
— Я не ангел, Диана. И прощение… это не волшебная палочка. Это путь. Длинный и трудный. Но сегодня не об этом. Сегодня — о Максиме. Возьми визитку. Приходи завтра. Дай ему шанс.
Диана сжала карточку так, что края впились в ладонь. Она кивнула, не в силах говорить. Рыдания снова душили её, но теперь в них была не только боль и стыд, но и щемящая, невероятная благодарность.
— Спасибо, — прошептала она сквозь слезы. — Спасибо тебе, Вера… За всё. За то, что ты есть.
Вера улыбнулась. Это была не радостная улыбка, а скорее усталая, печальная.
— Береги его, — сказала она и повернулась к выходу. На пороге она снова остановилась. — И, Диана, не называй больше никого Чебурашкой. Хоть это и милый персонаж, но иногда это может принести боль человеку…
Она вышла, тихо прикрыв дверь. Диана осталась стоять посреди комнаты, с мокрым от слез лицом, со сжатой в кулаке визиткой — пропуском в чудо. За окном моросил холодный ноябрьский дождь. Но в крохотной квартирке, пропитанной запахом беды, вдруг запахло… надеждой.
Горькой, выстраданной, купленной ценой невыносимого стыда и невероятной, необъяснимой доброты той, кого она когда-то считала лишь мишенью для насмешек.
Она подошла к кроватке, опустилась на колени и прижалась лбом к спинке. Шепот смешивался с тихим всхлипом:
— Держись, сынок… Держись… Нас ждёт чудо. Его принесла… Чебурашка. — И в этом слове, произнесенном шепотом, не было уже насмешки. Была только горькая ирония судьбы и безмерная, невысказанная благодарность к женщине, сумевшей подняться над болью и подарить свет тому, кто когда-то приносил только тьму.
Дождь за окном стучал уже не так безнадежно. Он стучал в такт новому, едва бьющемуся ритму надежды…
