– Тебе придётся выбирать, – сказал Вадик, стиснув зубы. – Или он, или я. Дальше так просто не может продолжаться.
Катя знала – чувствовала! – что этот разговор рано или поздно настанет. Но надеялась, что Вадик сможет её понять. Получается, не сможет.
– И куда я его дену? – голос у Кати дрожал. — В детский дом, что ли, сдам?
– Он не твой сын, – напомнил Вадик. – У Богдана есть мать. Пусть она о нём и заботится.
– Мать! – фыркнула Катя. – Да она даже не в курсе, на каком музыкальном инструменте играет её сын!
Алина попросила Катю взять Богдана на два месяца, когда первый раз уехала волонтёром ООН. Сестра с детства грезила этим волонтёрством, и Катя не смогла ей отказать. К тому же она очень любила племянника, и два месяца показались ей вполне посильным сроком – Богдан ходил в садик, не болел, был послушным и самостоятельным. Когда Алина вернулась домой, она только и делала, что рассказывала о своей поездке. Глаза у неё горели, на щеках алели пятна. Невозможно было не радоваться за неё. Поэтому когда Алина попросила ещё раз взять к себе Богдана, Катя согласилась.
С тех пор прошло пять лет. И в общей сложности мальчик больше проводил времени с Катей, чем с собственной матерью. Катя не была против, тем более что именно благодаря Богдану она познакомилась с Вадиком – когда племянник захотел пойти в музыкальную школу, потому что туда пошёл его друг, Катя привела его на прослушивание и хотела выбрать гитару или фортепиано, а им предложили валторну. Она раньше и не слышала про такой инструмент, но Богдану понравилось. И Вадик был преподавателем у Богдана – сначала, конечно, Вадим Петрович, только потом он стал для неё Вадиком.
Он с самого начала осторожно интересовался, почему Катя практически воспитывает мальчика, и Катя говорила ему, что это временно. И вот вопрос встал ребром – Вадик настаивал на том, чтобы они пошли в ЗАГС подавать заявление, поэтому Катя должна срочно решить проблему с племянником.
Звонок Алине дался Кате нелегко. Она оттягивала момент, переставляла вазу с цветами на комоде, бездумно листала новостную ленту в телефоне. Наконец, она набрала номер сестры.
Алина сняла трубку почти сразу, и её голос, звонкий и стремительный, даже на таком расстоянии показался Кате оглушительным.
– Кать! Как здорово, что ты сейчас позвонила! Представляешь, у нас тут такая гроза – закачаешься! Потрясающее зрелище!
Катя представила её: загорелую, в потёртой футболке, с влажными от дождя волосами. Та жизнь была для Алины настоящей, а их общая, московская, – лишь паузой между командировками.
– Аля, привет, – Катя постаралась, чтобы голос не дрожал. – У меня новости.
– Какие? Только хорошие, я надеюсь? Что-то с Богданом?
– С Богданом всё в порядке. Новости… Вадик сделал мне предложение.
Крик Алины был таким пронзительным, что Катя на мгновение отодвинула трубку от уха.
– Не может быть! Катя, это же чудесно! Наконец-то! Я так за вас рада! – Алина сыпала поздравлениями, и в её словах не было ни капли фальши. Она искренне любила Катю и, казалось, искренне любила Вадика, этого сдержанного, немного чопорного «Вадима Петровича», который преобразил её сестру, подарил ей ту самую «настоящую любовь», о которой сёстры мечтали когда-то в детстве.
Именно этот искренний восторг и делал следующий шаг невыносимым. Катя молчала, сжимая трубку, пока поток радости не иссяк.
– Аля, – тихо начала она, чувствуя, как предательски перехватывает горло. – Есть одна проблема.
– Какая ещё проблема? Он не спел тебе серенаду под окном? – рассмеялась Алина.
– Нет. Он… Вадик просит, чтобы мы жили одни.
В трубке воцарилась тишина. Не та тишина, что бывает между словами, а густая, словно тучи, сгущающиеся перед грозой. Катя слышала, как на том конце света шумит тропический ливень.
– Я не понимаю, – наконец сказала Алина, и её голос потерял прежнюю лёгкость. – Что это значит, «одни»?
– Это значит, что Богдану нужно будет вернуться к тебе. Поскорее.
Снова тишина, теперь уже совсем тяжёлая.
– Катя, ты в своём уме? – голос Алины стал резким, отчуждённым. – О каком «поскорее» может идти речь? Ты же знаешь, мой контракт ещё на год. Я не могу его просто так сорвать и уехать. Это не только работа, это…
– Я знаю, – быстро перебила Катя. – Это дело твоей жизни. Но ты знаешь, как много для меня значит Вадим. Я люблю его, Аля. По-настоящему.
– А Богдана? – в голосе Алины прозвучала незаживающая обида всех этих лет. – Ты его разве не любишь?
От этого удара у Кати потемнело в глазах. Именно это она и боялась услышать. Именно это она и сама себе повторяла все пять лет.
– Люблю. Больше жизни. Но Вадик прав – он не мой сын. У него есть мать. И эта мать – ты.
Она сказала это без злости, с какой-то новой, незнакомой ей самой обречённой ясностью.
Алина тяжело дышала в трубку.
– Я не могу сейчас. Ты слышишь? Не могу. Через год – да, конечно, я заберу его… Но сейчас – нет. Это невозможно.
Катя закрыла глаза. Перед ней стояли два образа: Вадик, с его заботой и надёжностью, и Богдан, который однажды признался шёпотом, что любит Катю больше всех на свете, даже больше мамы. Разрываясь между ними, она чувствовала, как трещина проходит через неё саму.
– Ладно, – прошептала она. – Хорошо. Мы с Вадиком подождём.
– Подождёте? Год? – Алина не могла скрыть удивления.
– Да. Год. – Катя не была уверена, что Вадик согласится. Не была уверена ни в чём, кроме того, что сейчас, в данную секунду, она не может сделать этот невыносимый выбор.
Они поговорили ещё несколько минут о пустяках – о погоде, о здоровье, о Богдане. Но что-то между ними сломалось. Та лёгкая, почти девичья доверчивость, что была у них прежде, улетучилась, уступив место чему-то тяжёлому и невысказанному.
Положив трубку, Катя подошла к окну. Москва за его стеклом была безразлична и прекрасна. А вот жизнь Кати нет – она словно оказалась в ловушке между долгом и любовью. Между материнством, которое ей не принадлежало, и замужеством, которое требовало от неё жертвы.
Когда Катя, стараясь говорить легко, сообщила Вадику о своём разговоре с сестрой и о том, что им придётся подождать год, он не взорвался. Он замолчал. И это молчание было страшнее любых слов.
– Год, Катя? – наконец произнёс он, и его голос был до странности плоским. – Я не могу ждать год.
Он подошёл к окну, повернувшись к ней спиной, и стал смотреть на темнеющий город.
– Я хочу свою семью. Свою. Я хочу нашего ребёнка.
Катя почувствовала, как у неё похолодели пальцы. Она всегда знала, что он этого хочет, но ведь у них столько времени впереди…
– Вадик, мы успеем, я…
– Нет! – он резко обернулся, и в его глазах, которые она так любила, стояла боль, которую она видела впервые. – Мы не успеем. У моей мамы рак.
Воздух вылетел из Катиной груди. Она знала его маму, милую, хрупкую женщину, которая смотрела на сына с обожанием.
– И я просто не могу допустить, – голос Вадика сорвался, – чтобы её не было на нашей свадьбе. Она так этого ждёт.
Вот он, последний аргумент, против которого не было возражений. Смерть всегда права. Она ставит всё на свои места с безжалостной чёткостью.
В ту ночь Катя не спала. Она сидела в темноте и смотрела, как луна то прячется за облаками, то снова появляется на небе бледным диском. «Что мне делать?» – спрашивала Катя у луны, но не получала ответа. И только ближе к утру, когда небо начало светлеть, она взяла телефон и написала Алине. Письмо вышло коротким и жестоким. Она не просила, она сообщала: если Алина не заберёт сына в течение месяца, Катя отправит Богдана к их дальней тёте в Хабаровск. Через месяц у неё свадьба. Иного выхода нет.
Ответа не было. Две недели Катя жила как в тумане, укладывая свою старую жизнь в коробки и с ужасом глядя на испуганное, ничего не понимающее лицо племянника. На третьей неделе раздался звонок в дверь.
Алина стояла на пороге. Загорелая, худая, с тёмными кругами под глазами. Она вошла, не глядя на Катю, и бросила на пол огромный рюкзак.
– Где Богдан? – спросила она, и её голос был низким и чужим.
Мальчик выскочил из своей комнаты, и Алина, опустившись на колени, прижала его к себе так сильно, будто хотела обнять его за все потерянные годы. Потом она подняла на Катю глаза.
– Ты ужасная эгоистка. Я этого тебе никогда не прощу.
Больше они не разговаривали. Алина молча собрала вещи сына, молча вывела его из квартиры. Дверь закрылась с тихим щелчком, который прозвучал для Кати громче любого хлопка.
Свадьба была красивой. Мама Вадика, бледная, но сияющая, в нарядном платье, не отпускала руку сына. Катя в кружевном платье выглядела куклой из дорогого магазина. Она ловила на себе взгляды гостей – одобрительные, восхищённые, – и чувствовала себя самой большой обманщицей на свете. Алина присутствовала только на церемонии. Она стояла в последнем ряду, прямая и неумолимая, как судья. И исчезла, не поехав со всеми в ресторан.
Спустя несколько дней, когда свадебная суматоха немного улеглась, Катя, листая соцсети, наткнулась на новую фотографию сестры. Алина была в кафе, улыбалась, а её плечом к плечу сидел тот самый Сергей, давний, надоедливый поклонник, которого Алина всегда высмеивала за его мещанские вкусы и вечные разговоры о деньгах. «С моим человеком», – гласила подпись.
Катя, не выдержав, набрала номер сестры.
– Аля, это что? Ты что, специально сошлась с ним, чтобы теперь сбагрить ему Богдана? Ты думаешь, что Сергей сможет заменить ему отца?
На том конце провода повисла короткая пауза.
– Катя, с кем я живу и как я строю свою жизнь – это теперь не твоё дело. Поздравляю с замужеством. Желаю счастья. И не звони мне больше.
Связь оборвалась. Катя опустила телефон. Почему в жизни всё так несправедливо? Почему нельзя получить сразу всё? Она приобрела мужа, но потеряла сестру и племянника – Богдан обиделся на Катю, или это Алина его настроила, и с Катей он отказывался общаться. И теперь все новости о племяннике Катя получала только от Вадика.
– Богдан сегодня хорошо играл, – говорил он, снимая пальто. – Осваивает новый этюд. У него неплохо получается.
Катя молча кивала, мыла посуду или поправляла цветы в вазе. Она не интересовалась, спрашивал ли её о ней племянник. Ответ был ясен из самого факта этих односложных, нейтральных отчётов. Мальчик не звонил, не писал. Его молчание было красноречивее любых слов. Он вычеркнул её, и эта детская, абсолютная обида была страшнее гнева Алины.
Однажды вечером Вадик вернулся позже обычного. В его движениях была какая-то особая, деловая собранность.
– Алина уехала, – сказал он, заказывая такси в приложении. – Срочная командировка. На полгода, если не больше.
Катя замерла с чашкой в руке.
– А Богдан?
– С Сергеем. Она оставила его с Сергеем. Говорит, он вполне справляется, устроил его в новую школу.
В горле у Кати встал ком. Она представила Богдана с чужим человеком, которого он едва знал.
– Она не может так… Это же…
– Это правильно, – спокойно, почти холодно перебил Вадик. – Сергей – взрослый, состоявшийся мужчина. Он может обеспечить мальчику стабильность. Гораздо лучшую, чем та, что была у него с вечно отсутствующей матерью. Теперь у Богдана хотя бы подобие нормальной семьи – мать и отчим не самое худшее сочетание.
Кате хотелось плакать. Она что, не была нормальной семьёй для Богдана? Катя отвернулась к окну. За стеклом зажигались огни – чужие, безразличные, как и её новая, правильная жизнь, которая вдруг показалась ей самой большой ошибкой. И она не могла найти ни одного утешения в этой новой и когда-то такой желанной для неё жизни.
Утешение, впрочем, нашлось очень скоро. Она узнала об этом утром, в ванной, глядя на две полоски, проступившие с безжалостной чёткостью. Сначала Катя испугалась. А потом её накрыла волна тепла, смешанная с леденящим страхом. Жизнь. Новая жизнь. Сможет ли она сделать своего ребёнка счастливым, если вот так легко отказалась от Богдана?
Вадик был на седьмом небе. Его сдержанность, та самая, что она так любила, растаяла, как утренний туман. Он смеялся, обнимал её, целовал в макушку, в лоб, в кончики пальцев, словно боялся сломать.
– Наконец-то, – повторял он, и его глаза сияли. – Наше чудо! Наш малыш!
Его забота приобрела оттенок лёгкой одержимости. Он следил за её диетой, за тем, чтобы она не поднимала ничего тяжелее книги, заваривал травяные чаи и по десять раз на дню спрашивал, как она себя чувствует. По ночам он иногда просыпался и прислушивался к её дыханию. Его страх потерять их – её и ребёнка – был таким же острым и настоящим, как и его радость. Катя понимала его: тень его матери, угасавшей с каждым днём, ложилась и на их счастье, делая его хрупким, драгоценным, почти нереальным.
Однажды, лёжа в постели, он положил руку на её ещё плоский живот и тихо сказал в темноту:
– Теперь у нас есть только мы. Ты понимаешь? Мы – это и есть семья. Всё остальное – в прошлом.
Он не назвал имён, но они оба знали, о ком он. И Катя, прижавшись к его плечу, кивнула. Но прошептала про себя: «Не всё».
Желание сообщить новость Алине было сильнее гордости и страха быть отвергнутой. Это был искренний порыв – поделиться с сестрой чудом, которое переворачивало её жизнь. Катя отправила ей сообщение. Короткое, без лишних слов, просто факт: «Аля, я беременна».
Она ждала неделю. Проверяла телефон, замирая при звуке уведомления. Но экран оставался немым. Алина не просто злилась – она вычеркнула Катю из своей жизни. И её молчание говорило яснее слов: твой ребёнок не имеет ко мне никакого отношения.
Вадик, видя её подавленность, пытался утешить:
– Она просто ещё обижается. Со временем поймёт. А сейчас у тебя есть я. И наш малыш.
Он гладил Катю по волосам, и его прикосновение было нежным. Катя улыбалась ему в ответ, пряча слёзы. Она стояла на пороге новой жизни, той, о которой так мечтала, а чувствовала себя так, будто теряет что-то навсегда. Её счастье было половинчатым, отравленным этим молчанием, этой тихой войной, которую она проиграла, даже не успев начать сражаться.
Вадик стал всё реже упоминать Богдана, и Катя думала, что он просто бережёт таким образом её чувства. Но однажды Вадик сказал:
– Твой племянник стал пропускать занятия. А когда приходит – выглядит странно. Рассеянный, играет кое-как, будто сил нет. Спрашиваю – отмалчивается.
Он произнёс это с лёгким раздражением, словно речь шла о неисправном инструменте. Но для Кати этих слов хватило. Тихое, отложенное в дальний ящик сознания беспокойство прорвалось наружу, сметая всё – и обещания, и обиды, и новую, хрустальную жизнь, которую она так старательно выстраивала.
Она не думала. Она действовала на каком-то слепом, животном порыве. Схватив ключи, она выскочила из дома, не слушая вопросительных возгласов Вадика.
Новая квартира Алины, вернее, квартира Сергея, находилась в престижной новостройке. Катя позвонила в домофон, сжав пальцы в кулаки. Ответил детский, настороженный голос. Богдан.
– Это я, – выдохнула Катя. – Тётя Катя.
Молчание. Потом щелчок. Дверь открылась.
Он стоял в прихожей, бледный, кажется, даже выше и худее, чем Катя помнила. В его глазах, обычно таких живых и смышлёных, была пустота и какая-то затравленность. Он не улыбнулся, не бросился к ней. Просто стоял.
– Ты один? – спросила Катя, заходя внутрь. Квартира была стильной, холодной, пахла новым ремонтом и чужим парфюмом.
Богдан кивнул.
Катя внимательно смотрела на него, и вдруг взгляд её зацепился за тёмно-синее пятно на его тонкой, почти детской руке, чуть выше локтя. Синяк. Свежий, с багровым оттенком.
Сердце у Кати упало и замерло.
– Богдан, – голос её дрогнул. – Это что? Откуда синяк?
Он тут же отвёл руку за спину, словно пойманный с поличным.
– Упал. На тренировке.
Он смотрел в пол. Смотрел так, будто хотел провалиться сквозь него.
– Это Сергей сделал? – выдохнула Катя, сама пугаясь собственного вопроса.
Глаза мальчика расширились от ужаса. Не от гнева, а именно от ужаса.
– Нет! Что ты! Нет, конечно! Я просто упал.
Он говорил слишком быстро, слишком горячо. Он лгал, защищал этого чужого, постороннего человека, с которым его оставила мать.
Катя стояла посреди безупречной гостиной и понимала, что она здесь бессильна. Она не мать. И больше не сестра, которой доверяют.
– Ладно, – тихо сказала Катя, чувствуя, как подкашиваются ноги. – Я просто зашла проведать.
Мальчик молча кивнул, не поднимая на неё глаз.
Катя не помнила, как добралась домой. Она сидела в кресле, не в силах согнать с себя оцепенение, и снова видела перед собой бледное, испуганное лицо племянника и этот синяк – тёмное клеймо на его руке. Когда Вадик вошёл, она подняла на него глаза, полные слёз, которые не могли пролиться.
– Я видела у Богдана синяк! Он сказал, что ударился на тренировке, но я знаю, что он лжёт! Это Сергей – он его бьёт, я это знаю!
Она ждала от мужа рациональных доводов, холодного анализа, напоминания о том, что они не имеют права вмешиваться. Но Вадик не сказал ни слова. Он стоял, слушая, и лицо его становилось всё суровее. Потом резко повернулся и вышел из комнаты. Катя услышала, как он открывает шкаф в прихожей.
Через мгновение Вадик вернулся, держа в руках её пальто.
– Собирайся, – сказал он тихо, но так, что в его голосе зазвучала сталь. – Едем за Богданом.
Катя никак не могла понять, что он имеет в виду.
– Куда? О чём ты?
– Мы едем и забираем его. Сегодня. Сейчас.
Вадик протянул ей пальто. В его глазах не было ни тени сомнения. Только ясная, жёсткая решимость.
– Но… как? Алина… Сергей… – растерянно бормотала Катя, машинально вдевая руки в рукава пальто.
– Алина оставила его с чужим человеком, который его обижает. Мы не можем бросить Богдана в беде.
Он взял её за плечи, заставил посмотреть на себя.
– Катя, я скоро стану отцом. И я, кажется, только сейчас начал по-настоящему понимать. Понимать, что ты чувствовала все эти годы. Он не твой сын по крови. Но он – твой. И раз он твой, значит, он и мой.
В этих простых словах рухнула последняя стена, разделявшая их миры. Вся его холодность, вся ревность, вся борьба за «свою» семью – всё это оказалось лишь страхом, кожурой, под которой билось живое, горячее сердце человека, способного на настоящую, безусловную любовь.
Катя смотрела на него – на этого сдержанного, правильного мужчину, который в один миг перечеркнул все свои принципы, потому что увидел чужую боль её глазами. И она поняла. Поняла, что всё это время, все эти мучительные выборы и разрывающие душу сомнения, она интуитивно, сердцем, вела её к этому моменту. К этому человеку.
Ей не нужно выбирать между племянником и мужем. Жизнь, в своей жестокой и мудрой манере, подарила ей мужчину, который сделал этот выбор бессмысленным.
– Пошли, – сказала она, и впервые за долгие месяцы её голос звучал твёрдо и ясно. – Заберём нашего мальчика.
Он взял её руку, и их пальцы переплелись – больше не в нежном любовном жесте, а в крепком, братском рукопожатии двух людей, идущих на войну. Не за счастье, а за справедливость. И Катя знала – с этим человеком она не заблудится. Никогда.
