— Валечка, ты опять в одних носках по квартире шлёпаешь! — Мария Ильинична возникла в дверном проёме кухни, размахивая полотенцем. — Сколько раз тебе говорить: тапки дома носят!
— Мария Ильинична, я взрослая женщина, — Валентина не оборачиваясь, продолжала мешать сахар в чашке. — Мне пятьдесят восемь лет, и я сама решу, в чём мне ходить.
— А простуда тебе зачем? Ты думаешь, в моём доме кто-то болеть будет?
Валентина медленно повернулась. В глазах хозяйки читалась такая искренняя тревога, что хотелось сразу натянуть те самые тапки. Но что-то внутри бунтовало.
— Я не болею от того, что хожу в носках. Это просто удобно.
— Удобно! — Мария Ильинична всплеснула руками. — А мне удобно знать, что квартирантка моя здоровая! Ты что ела на завтрак вообще?
— Бутерброд с маслом.
— Какой бутерброд?! — голос хозяйки взлетел вверх. — Я тебе говорила: утром каша нужна! Овсяная! А ты что устроила — перекусы на ходу? Это не питание!
Валентина почувствовала, как терпение медленно улетучивается, словно пар из кружки. После развода она мечтала о свободе. Нашла объявление о съёме комнаты в центре города, обрадовалась цене и въехала, не особо вникая в характер хозяйки. А теперь…
— Мария Ильинична, я благодарна вам за жильё, но…
— Никаких «но»! — хозяйка решительно подошла к холодильнику. — Вот, смотри: вчера я варила борщ. Большую кастрюлю! А ты что ела? Свой магазинный хлеб! Я про твою диету знаю, но организм требует нормальной еды!
— Какой диеты? — Валентина наконец не выдержала. — Я просто не хочу есть чужой борщ каждый день!
Мария Ильинична замерла с половником в руке.
— Чужой? — голос её стал тише, но как-то острее. — Ты считаешь мою еду чужой?
— Нет, не так… — Валентина осознала, что сказала что-то неправильное. — Я имела в виду, что привыкла готовить сама.
— А я привыкла заботиться! — хозяйка поставила половник с такой силой, что он зазвенел о край кастрюли. — Сорок лет мужа кормила! Сыновей растила! А теперь что — сиди в пустой квартире и молчи?
Валентина вдруг поняла: за этими упрёками скрывается что-то другое. Но раздражение было сильнее.
— Мария Ильинична, может, нам стоит… договориться? О границах?
— О каких границах? — хозяйка выпрямилась. — Это мой дом! Мои правила! Ты что, думала, что тут гостиница?
— Нет, конечно, но…
— Я вот что тебе скажу, — Мария Ильинична перебила, подходя ближе. — Либо ты живёшь по-человечески: в тапках, с нормальной едой, как положено, либо ищи другое место!
Валентина поставила чашку на стол. Руки чуть дрожали — от злости или обиды, сама не понимала.
— Знаете что? Может, мне действительно стоит поискать другое место.
Слова повисли в воздухе. Мария Ильинична вдруг съёжилась, словно под ударом.
— Как… как хочешь, — пробормотала она и быстро вышла из кухни.
Валентина осталась одна. За окном шумели машины, где-то лаяла собака. А в квартире стало очень тихо. Слишком тихо.
Она посмотрела на недопитый чай и поняла: что-то только что сломалось. И дело было не в тапках.
Валентина прожила в этой квартире уже три недели. Первые дни казались раем: центр города, рядом парк, магазины в шаговой доступности. После съёмной однушки на окраине, где соседи буянили до утра, тишина старой хрущёвки действовала успокаивающе.
Мария Ильинична встретила её очень тепло. Показала комнату, рассказала про особенности плиты, даже заварила чай с печеньем собственного изготовления. Валентина подумала тогда: «Везёт же! Попала к доброй бабушке.»
Но первые звоночки прозвенели уже на второй день.
— Валечка, а почему окно не открыла? Воздух застоявшийся!
— Валечка, зачем так поздно душ принимаешь? Соседи услышат!
— Валечка, телевизор убавь, а то я не усну!
Сначала Валентина терпела. В конце концов, пожилая женщина имеет право на свои привычки. Но постепенно опека становилась удушающей.
Мария Ильинична проверяла, выключила ли квартирантка утюг. Интересовалась, куда та ходила вечером. Даже заглядывала в холодильник, чтобы понять, «правильно ли питается».
— У меня внучка такая же упрямая была, — вздыхала хозяйка, раскладывая на столе лекарства. — Думала, что умнее всех. А потом простыла и две недели кашляла.
Валентина кивала и молчала. Она понимала: женщина одинока. Сыновья живут в других городах, звонят редко. Квартиранты — единственная возможность почувствовать себя нужной.
Но понимание не спасало от раздражения.
«Я же не её внучка,» — думала Валентина, лёжа в своей комнате и слушая, как хозяйка гремит посудой на кухне. «И не дочь. Я просто снимаю жильё.»
Только теперь, после ссоры, она осознала: дело не в правилах. Дело в том, что Мария Ильинична боится остаться одна. А Валентина боится снова оказаться под чьим-то контролем.
Они обе чего-то боялись. И именно поэтому не могли договориться.
На следующий день Валентина проснулась от запаха выпечки. Мария Ильинична с утра пекла пироги — как всегда, когда нервничала.
— Доброе утро, — осторожно поздоровалась Валентина, проходя на кухню.
— Утро, — сухо ответила хозяйка, не поднимая глаз от противня.
Валентина налила себе кофе и села за стол. Молчание давило, как перед грозой.
— Мария Ильинична, может, мы вчера зря поссорились?
— Ничего мы не ссорились, — отрезала хозяйка. — Ты сказала, что хочешь съехать. Значит, съезжай.
— Я же не сразу…
— А когда? — Мария Ильинична резко повернулась. — Через неделю? Две? Чтобы я привыкла ещё больше, а потом опять одна осталась?
В её голосе звучала такая горечь, что Валентина поняла: дело серьёзнее, чем она думала.
— Мария Ильинична…
— Знаешь, сколько у меня квартирантов было? — хозяйка вытирала руки передником, но взгляд был отсутствующим. — Девятеро за пять лет. Всё молодёжь: поживут месяц-два и сваливают. То им тесно, то дорого, то далеко от работы.
Валентина молчала.
— А ты мне понравилась сразу. Думала: взрослая женщина, умная. Останется надолго. — Мария Ильинична села напротив. — Я даже комнату отремонтировала перед твоим приездом. Обои новые поклеила.
— Я знаю. И очень благодарна…
— Не надо благодарности! — хозяйка махнула рукой. — Мне не деньги нужны! Мне… — она запнулась, подбирая слова. — Мне просто хочется, чтобы в доме жизнь была.
Валентина почувствовала, как что-то сжимается в груди.
— Но понимаете, у меня тоже есть привычки. Я привыкла сама решать, что мне есть, во что одеваться…
— Я ж не запрещаю тебе! — Мария Ильинична всплеснула руками. — Я просто… волнуюсь. Сорок лет о людях заботилась. Как теперь остановиться?
— А если попробовать? — Валентина наклонилась вперёд. — Мы же обе взрослые женщины. Можем договориться.
Мария Ильинична задумалась, разглаживая складки на скатерти.
— А как договориться? Я даже не знаю, с чего начать.
— Ну… например, я буду сама решать, что мне надевать дома. А вы не будете спрашивать, что я ела на завтрак. Договорились?
— А если ты заболеешь?
— Если заболею — обращусь к врачу. Как все взрослые люди.
Мария Ильинична кивнула, но в глазах читались сомнения.
— Хорошо. Попробуем. — Она встала и подошла к духовке. — Только пироги всё равно буду печь. Люблю это дело.
— И правильно, — улыбнулась Валентина. — Они очень вкусные.
Но через два дня стало ясно: договориться не так просто. Мария Ильинична пыталась сдерживаться, но привычка оказалась сильнее. Она по-прежнему интересовалась планами Валентины на вечер, проверяла, заперта ли входная дверь, и вздыхала, глядя на «неправильную» еду в холодильнике.
А Валентина ловила себя на том, что раздражается всё сильнее.
Всё решилось в пятницу вечером. Валентина вернулась с работы усталой и голодной. В коридоре её встретил знакомый запах — Мария Ильинична опять что-то готовила.
— Валечка, как раз вовремя! — хозяйка выглянула из кухни с улыбкой. — Я тебе супчик сварила! Гороховый, с копчёностями!
— Спасибо, но я не буду, — Валентина скинула туфли и направилась к себе. — Я куплю что-нибудь по дороге.
— Какое «по дороге»? — голос Марии Ильиничны стал выше. — Я тут три часа стояла у плиты! Специально для тебя готовила!
— Мария Ильинична, мы же договаривались…
— О чём договаривались? — хозяйка вышла в коридор, вытирая руки фартуком. — Я что, не имею права сварить суп в собственном доме?
— Имеете. Но я не просила.
— А я спрашивать должна разрешения? — Мария Ильинична расправила плечи. — Ты что, думаешь, мне делать нечего? Я от доброты сердца…
— Знаете что? — Валентина резко повернулась. — Хватит! Хватит этой доброты! Я взрослая женщина, и мне не нужна нянька!
— Нянька? — лицо хозяйки побледнело. — Я — нянька?
— Да! Вы контролируете каждый мой шаг! Что ем, во что одеваюсь, когда прихожу! Это не забота — это удушье!
Мария Ильинична молчала, глядя в пол.
— Мне пятьдесят восемь лет, — продолжала Валентина, и голос её дрожал от накопившегося раздражения. — Я развелась с мужем именно потому, что устала от контроля! А тут опять то же самое!
— Значит, я такая же, как твой бывший муж? — тихо спросила хозяйка.
— Нет… не так… — Валентина поняла, что зашла слишком далеко. — Я не хотела…
— Хотела. — Мария Ильинична подняла глаза, и в них стояли слёзы. — И правильно сказала. Я действительно такая.
Она повернулась и медленно пошла на кухню. Валентина слышала, как та выключает плиту, как звенит посуда.
— Мария Ильинична…
— Собирай вещи, — донеслось из кухни. — К выходным освободи комнату.
— Но мы же можем…
— Нет. — Хозяйка появилась в дверном проёме, и лицо её было каменным. — Ты права. Я не умею жить по-другому. В семьдесят шесть лет уже поздно учиться.
Валентина хотела что-то сказать, но слова не шли. Мария Ильинична прошла мимо неё в свою комнату и закрыла дверь.
Валентина осталась одна в коридоре. Из кухни тянуло запахом горохового супа, который никто не будет есть.
На выходных она паковала вещи. Мария Ильинична появлялась редко, говорила только самое необходимое. Когда Валентина протягивала ей деньги за проживание, хозяйка качала головой:
— Не надо. Последняя неделя за мой счёт.
— Мария Ильинична, возьмите. Честно заработанные.
— Сказала — не надо.
В воскресенье за Валентиной приехало такси. Она вынесла последнюю сумку и обернулась. Мария Ильинична стояла у окна, провожая взглядом.
Валентина помахала рукой. Хозяйка кивнула и отошла от окна.
В машине Валентина смотрела в зеркало заднего вида, пока старый дом не скрылся за поворотом. И почему-то на душе было не легко, а тяжело. Будто она потеряла что-то важное.
— Куда едем? — спросил водитель.
— На съёмную квартиру, — ответила Валентина. — На свободу.
Но слово «свобода» почему-то звучало горько.
Прошло две недели. Валентина сняла однокомнатную квартиру в новом районе. Современный ремонт, тишина, никто не контролировал, во что она одета и что ест на завтрак.
Должна была радоваться. Но радости не было.
По вечерам она готовила себе ужин и ела в полной тишине. Никто не спрашивал, как прошёл день. Никто не интересовался её планами. Никто не пёк пироги на кухне.
— Идеальная жизнь, — сказала она отражению в зеркале. Отражение не ответило.
В субботу Валентина шла мимо знакомого дома и вдруг остановилась. У подъезда стоял мужчина лет шестидесяти с большой сумкой.
— Игорь Сергеевич! — раздался голос Марии Ильиничны из окна. — Поднимайтесь, чай готов!
Новый квартирант. Значит, жизнь продолжается.
Валентина хотела пройти мимо, но ноги будто приросли к тротуару. А потом, не понимая зачем, направилась к подъезду.
Поднялась на знакомый третий этаж. Постояла у двери, прислушиваясь. Слышались голоса, смех.
Наконец набралась смелости и нажала на звонок.
— Кто там? — знакомый голос.
— Мария Ильинична… это Валя.
Долгая пауза. Потом звук отодвигаемой цепочки.
Дверь открылась. Мария Ильинична выглядела постаревшей, но в глазах мелькнуло что-то похожее на радость.
— Валечка? — неуверенно.
— Я… я хотела извиниться. За те слова.
Хозяйка молчала.
— И ещё… — Валентина сглотнула. — Я соскучилась по вашим пирогам.
Лицо Марии Ильиничны медленно освещалось улыбкой.
— Проходи. Как раз яблочный из духовки достала.
В кухне за столом сидел новый квартирант — улыбчивый мужчина в аккуратной рубашке.
— Игорь Сергеевич, — представилась Мария Ильинична. — А это Валечка. Моя… бывшая квартирантка.
— Очень приятно, — Игорь Сергеевич встал. — Мария Ильинична столько хорошего о вас рассказывала.
Валентина удивлённо посмотрела на хозяйку.
— Садись, чай пить будем, — Мария Ильинична хлопотала у плиты. — И никаких разговоров про диеты! Пирог домашний, натуральный.
Валентина села и вдруг поняла: что-то изменилось. Мария Ильинична больше не командовала. Она просто предлагала.
— А тапки дома носить не обязательно, — добавила хозяйка с хитрой улыбкой. — Игорь Сергеевич тоже любит в носках ходить.
Валентина засмеялась. Впервые за две недели — искренне.
— Может, я иногда буду приходить? На пироги?
— Приходи. Дверь всегда открыта.
И Валентина поняла: иногда свобода — это не уйти навсегда. Иногда свобода — это право вернуться.
