Шестилетний Лёшка сидел под столом, поджав ноги. В темноте пахло пылью, гнилой капустой и вином. На грязной скатерти висела бахрома — он перебирал её пальцами, стараясь не плакать. Плакать было опасно.
Мама не приходила третьи сутки. А если и придёт — снова будет смеяться громко, обнимать чужих дядек, падать и кричать на него:
— Чего ты вылупился, паразит? Иди на улицу, не мешай взрослым жить!
На кухне тараканы уже не прятались — они гуляли по раковине, как по бульвару. Соседи сверху ругались,стучали по батареям кто-то швырнул бутылку об пол.
Лёшка давно хотел пить, у него давно пересохло во рту. Он нашёл в мусорном ведре кожуру от яблока, вытер её рукавом и ел медленно, будто это пирог. Потом снова залез под стол — это было его укрытие. Здесь темно и никто его не видит, — значит, безопасно.
Дверь хлопнула в прихожей. Он вздрогнул. Громкие шаги. Вонь перегара.
— Лё-эшка! — голос был сдавленный, злобный. — Ну, иди сюда, сынуля, покажися бате…
Он не вышел,только посильней прижался к ножке стола и затаился.
— Где ты, гадёныш?! — ревел отец. — Думаешь, спрятался? Я тебя сделал, я и разделаю!
Хруст — что-то сломалось. Потом грохот — стул полетел в стену. Лёшка вжал лицо в пол и закрыл уши.
И вдруг… тишина.
Он приоткрыл глаза. В темноте между трещин светила тонкая полоска — входная дверь была открыта. В комнату ворвался сквозняк, унося с собой запах грязи и страха.
И вместе с ним — вошёл чужой голос. Женский, резкий.
— Откройте! Это полиция. Нам сообщили о криках в квартире. Есть кто живой?
Потом голоса, шаги, руки — сильные, чужие, которые выхватили Лёшку из-под стола, и он закричал, вырываясь. Его прижали к себе, завернули в куртку, унесли вниз по лестнице.
Он обернулся через плечо и увидел мать — она стояла босая в коридоре, глаза — пустые, руки — трясутся. Она не сказала ни слова.
Это был последний раз, когда он видел её в детстве.
— Жри быстрее! — рявкнул кто-то. — Не будешь — другим достанется!
Металлическая ложка выскользнула из руки и упала в кашу. Лёшка поднял её, облизал и снова начал есть — быстро, шумно, без стыда. Вокруг гремели тарелки, кто-то ругался, кто-то дрался за кусок хлеба.
Он был в детском доме третий день.
Мальчик напротив, лет восьми, бросил в него корочку:
— Сопляк! Не реви!
Лёшка и не думал плакать. Слёзы — роскошь. Он жевал кашу, глядя в одну точку.
Он не знал, сколько здесь будет. Сказали — временно. Пока мама не придёт.
Но мама не шла.
Вечером в спальне было холодно. Постели пахли не простиранным бельем и мышами. Мальчик по имени Митька забрал у него подушку.
— Ты новенький, значит спать тебе , без подушки. Закон . И не дергайся.
— Отдай, — тихо сказал Лёшка.
— Что? — Митька засмеялся и стукнул его по лицу. — Не слышу. Ты что, герой? Жить надоело?
Он ударил ещё раз, и ещё. Кто-то рядом смеялся.
Лёшка не кричал. Он лёг боком, прикрылся одеялом. Подушка ушла. Лицо ныло, но он молчал.
В ту ночь он научился главному правилу: не мешайся. Не проси. Не верь.
Утром воспитательница велела нарисовать «свою семью». Все рисовали пап, мам, собак, домики с трубами. Лёшка просто сел и смотрел на белый лист.
— Почему ты ни кого не рисуешь? — строго спросила она.
— У меня нет… — он замолчал. Потом взял карандаш и нарисовал стол. Только стол. И под ним — маленького человечка, в углу.
Воспитательница строго посмотрела, нахмурилась.
— Что это?
— Я, — ответил он. — А это — мой дом.
Вечером он пытался уснуть, но кто-то тихо плакал в соседней кровати. Может, тот, кто рисовал собаку. Может, кто-то, кто всё ещё надеется.
А Лёшка просто смотрел в потолок.
Бога нет. Мама не придёт ,я ей не нужен .Значит, я сам за себя.
Алексею было одиннадцать, когда он впервые встал на защиту другого.
В интернате появился новый мальчик — Егор, хрупкий, светлоглазый, с привычкой извиняться даже за то, что дышит. Его сразу «выбрали» старшие. Забирали булки, били по ногам, смеялись над тем, как он плачет.
Однажды в душевой кто-то столкнул Егора на мокрую плитку. Лёшка услышал глухой звук, крик и не смог пройти мимо.
— Эй, отвали, — сказал он. — Оставь пацана в покое.
Толстяк Костя, «главный» среди подростков, повернулся медленно. Он был на два года старше, с кулаками, как кирпичи.
— Ты кому сказал, сопляк?
— Я тебе сказал, — ответил Алексей. Сердце билось где-то в горле. — Он не трогал тебя.
Костя засмеялся. А потом — ударил.
Кулак вошёл в живот, и Лёшка согнулся, как пружина. Потом — в лицо. Он упал, но встал. Поднялся снова, на шатких ногах.
— Вали, пока не поздно! — кричал кто-то.
— Пусть валяется! — орал другой.
Но Лёшка встал. Снова.
Костя шагнул — и вдруг получил в нос. Не сильно, но неожиданно. Он отшатнулся, заорал, что «завтра убьёт всех», и ушёл. Все разошлись. Душевая осталась тёмной и пустой.
Егор сидел в углу, прижав колени к груди и тихо плакал.
— Зачем ты?.. — прошептал он.
— Потому что мне тоже некому было помочь, — ответил Лёшка, тяжело дыша. — А мне хотелось, чтобы кто-то пришёл и хоть раз заступился за меня.
В ту ночь он не спал. У него болело всё: голова, грудь, губа. Но внутри было… тёпло, от понимания,что он кого-то защитил.
Он не знал, что это чувство называется достоинство. Он просто чувствовал: я не пустое место. Я — кто-то. И пусть мне больно — но я не дал его в обиду
— Всё, парень, восемнадцать тебе стукнуло. Живёшь теперь самостоятельной жизнью ,сам за себя в ответе. Билет на автобус вон там. Счастливо, — воспитатель протянул бумажный пакет с его вещами.
Три футболки, паспорт и двадцать рублей. И листок с адресом: «Биржа труда. Комната 14.»
Алексей стоял у проходной интерната, держа пакет, как чемодан. Ему было страшно.Позади — много лет окриков, подзатыльников, пустых взглядов. Впереди — ничего.
Он пошёл. Но куда — не знал.
В первый день он попытался устроиться на автомойку. Там рассмеялись:
— Без прописки, без стажа? Ха! В очередь за чудесами в другое место.
Он ночевал на вокзале. Потом — в подъезде. Голодал. Через неделю начал искать мусорки. Через две — подворовывать.
Его подобрали на рынке двое — Антон и Макс. Они были старше, Алексея, наглые, уверенные. Приметили, как он стащил банку тушёнки.
— Парень, ты с руками. Нам такие нужны.
— Вы кто? Что вам нужно ?
— Мы те — кто помогает выживать. Хочешь — пошли с нами.
Они жили в подвале. Каждый занимался ,отведенным ему делом. Антон ходил с ножом. Макс знал, как вскрывать замки. Сначала они просто крали продукты. Потом — деньги из автоматов. Потом — была попытка вскрыть ларёк.
Алексею было страшно, но он шёл с ними,не отворачивался, только потому что они его не били. Не кричали. Дали поесть.
Но в ту ночь всё пошло не так.
Охранник, крики, сирены. Алексей бежал, как в детстве — мимо помоек, мимо людей, мимо себя. Но … не успел.
На суде он молчал. Адвокат сказал:
— Если признаешь вину — получишь меньше.
Он кивнул. Ему было всё равно.
12 лет. За «организованную попытку грабежа».
Когда судья сказал «встать», он поднялся. И вдруг в зале — голос:
— Это он? Этот ублюдок — мой сын?
Алексей повернулся. И увидел отца.
Седого, покрасневшего, пьяного.
— Из-за таких, как ты, вся страна гниёт! — кричал он.
Охранник вывел его. Алексей стоял, не моргая.
Он хотел рассмеяться. Но не смог.
Пахло потом, железом и сыростью. Камера на восемь человек, два яруса нар, вечная тень. Алексей стоял, пока не разрешили сесть. Сел в угол. Молчал.
В первый месяц он ел быстро, молча, не глядя в глаза. Учился читать жесты, интонации, запах опасности. Он не просил. Он знал: просишь — теряешь лицо.
Через год его перестали замечать — и это было хорошо. Он стал частью стены. Никому не мешал, никого не трогал. Работал в прачечной, гладил чужие вещи, стирал следы чужой жизни.
Однажды к нему подошёл пожилой заключённый — Фёдор Петрович. Сидел за убийство.
— Чего ты такой замороженный? — спросил он. — Как будто умер.
— А вы что — живой?
Фёдор засмеялся.
— Я хоть и убийца, но к жизни прицепился. А ты — будто из бетона вылеплен.
Они стали разговаривать. Немного, но искренне. Фёдор читал Евангелие.,и подсовывал Алексею. Сначала он смеялся ничего не принимая :
— Бог? Мне? Серьёзно?
— А кто тебе остался нужен в этой жизни?
— Никто. И я не нужен никому.
— Это ложь. Ты сам себе внушил, что не нужен.
— Мама с папойвнушили. Потом интернат. Потом улица. Потом вы, все.
Фёдор понимающе кивнул.
— А теперь ты сам — часть этого круга. Выйдешь из него — будешь человеком.
Ночами Алексей смотрел в крохотное окно. За ним был кусочек неба. Иногда звезда.
И думал: а вдруг всё ещё можно начать сначала? Или хотя бы — не повторить то же?
Он не стал верующим. Но однажды тихо прошептал в темноте:
—Боже если ты есть… просто не делай из меня чудовище. Пожалуйста.
Выйдя из колонии, Алексей сразу понял: ничего не изменилось. Мир жил по-прежнему своей жизнью — только он был чужим, как и раньше.
Дома у Алексея никогда не было. Друзей — тем более. Он устроился грузчиком. Работал молча, тяжело, как в камере, не с кем не общался. Спал в комнате на пятерых, вставал раньше всех. Курил, но не пил. Не имел привычку жаловаться.Жизнь потихоньку, из черного цвета переходила в серый тон.
Прошло четыре месяца. В один вечер на пороге общежития его окликнул почтальон:
—Алексей, на тебя пришла повестка. В суд.
— В суд? За что?
— Не знаю. Тут написано — «о содержании родителей».
Алексей застыл.
— Родителей?
Каких , таких родителей?..
От злости перехватило дыхание
Придя в суд,Алексея усадили на скамью. Через несколько минут вошли они, его » родители».
Мать — сгорбленная, в сером пальто, в глазах — что-то похожее на растерянность. Отец — в коляске, седой, со злым лицом.
Алексей не узнал их.
Он не чувствовал ничего. Только стук в висках.
— Ответчик Алексей Валерьевич, — начала судья, — родители подали иск на алименты в связи с возрастом и инвалидностью. Вы являетесь их биологическим сыном…
— Стоп, — перебил он. — Я — их сын?
— Да. Согласно документам.
— А где они были, когда мне было шесть лет?
Мать попыталась что-то сказать, но голос дрожал.
— Где вы были, когда я спал на голом полу в грязной, вечно вонючей квартире? Когда воровал хлеб, чтобы не умереть? Когда меня били в подвалах и не спрашивали, как меня зовут? Где вы были, когда меня судили?
— Нам было тяжело, — прошептала мать. — У нас… у нас своя жизнь была.
— Своя?! — голос у него надломился. — Так живите её. Только не лезьте в мою.
И меня не трогайте.
Отец поднял голову.
— Мы всё равно родители. Закон на нашей стороне.
Алексей засмеялся. Тихо, страшно.
— Закон?.. А совесть ваша ,на чьей стороне?
Судья прервала их. Заседание длилось недолго.
Решение: удержание 25% с дохода в пользу родителей.
Алексей сидел на бетонной лестнице, сжимая бумагу. Люди проходили мимо. Он смотрел в пустоту.
«Они пришли не поговорить со мной, А они пришли просто за моими деньгами Это я их должен содержать? За что я расплачиваюсь ? За то,что меня не любили ?.»
Он достал встречное заявление, которое надо было подать в суд : об оспаривании родства.
Сжёг бы тогда всё до тла. Раз и навсегда.
Но… руки опустились.Он больше не верил в справедливость.
Алексей медленно порвал бумагу.
Он ничего не простил. Но и не мстил, как хотел раньше.
Он просто решил: я не их сын. И никогда им не был. Но я человек. А не то, чем они пытались меня сделать.
На воротах приюта висела табличка: «Мы рады каждому».
Алексей стоял, не решаясь войти. Деревянные ступени под ногами скрипели, в руках— пакет с книгами. Он не знал, зачем пришёл. Просто однажды утром встал и подумал: если не сегодня — то никогда.
Директор встретил его сдержанно, но без подозрения.
— Добрый день. Вы по какому вопросу?
— Я был тут… много лет назад. Лёшка Воронов. Из интерната.
Мужчина открыл архивный журнал.
— Вижу — вижу, Да… Вы здесь жили.
— Я не хочу ничего требовать. Просто… можно я чем-то помогу? Книги вот принёс. Могу столы починить. Или двор подмести.
— Вы волонтёр?
— Нет, — Алексей улыбнулся впервые за много дней. — Просто человек, который устал быть не нужным.
Алексей стал приходить раз в неделю. Потом — через день. Мыл пол, чинил мебель, приносил фрукты, рассказывал ребятам сказки.
Мальчишки сначала его боялись. Потом — привыкли.стали с ним на одной волне.
Маленький — Серёжа, шести лет, с большими глазами — особенно сильно тянулся к нему.
— Ты кто? — однажды спросил он.
— Просто Алексей.
— А ты был, как я? То же жил в интернате?
— Похоже на то .
— А у тебя были мама и папа?
Алексей посмотрел в окно.
— Были. Но они меня не любили,и поэтому я оказался здесь. А теперь у меня есть ты.
Мальчик взял его за руку. Молча. Крепко.Доверчиво.
Однажды Алексей нашёл на столе рисунок. Дом. Солнце. Двое: взрослый и ребёнок. Подпись:
«Теперь я не один,у меня есть Лёша».
Он сел на скамейку. Поднял лицо к небу. Там была всего одна звезда.
И Алексей вспомнил, как в тюрьме смотрел на неё, моля, чтобы не стать чудовищем, что бы не озлобиться сердцем.
И вдруг он понял — он им не стал.
Не стал священником. Не стал известным,но стал тем, кем никогда не был: человеком, у которого есть выбор.
И он выбрал — не повторять зло, а сдерживать его в себе. И передать хоть каплю добра дальше.
