Центр профпаталогии на улице Мечникова представлял собой небольшое здание. Милый такой домик с маленькой дверью. Внутри оштукатуренные светлые стены и уютные беленькие кабинетики. Ничего особенного, кроме одного – в эти уютные кабинеты редко кто заходил без нервной дрожи.
Все равны. Никаких взяток. Строгие и неподкупные врачи. Здесь царил равнодушный строгий порядок, а посетители никогда не бузили и не качали права. Качни тут, ага, мигом развернут. И поедешь к себе домой, часто километров за триста от больничного комплекса. Без допуска на работу. А коли ты без допуска, так и развернет тебя начальник:
— Ехай, дорогой, обратно. За свой счет. Не получишь допуск, можешь даже не приходить.
Государственные служаки, полицейские, спасатели, пожарные, водители, понуря голову, едут обратно:
— Простите, нервничал! Не буду больше.
А нервничают они из-за того, что не совсем здоровы. У нас в стране абсолютно здоровых — днем с огнем. А смертей и инсультов во время работы – сплошь, и рядом! Вот потому и создана принципиально строгая комиссия, чтобы выявлять патологии, дабы устранить опасные заболевания.
Отличная идея. Бинго! Только в итоге получается ровно наоборот: мужчин, не прошедших комиссию увольняют, как профнепригодных. Остаются те, кто просочился через медосмотр. И пашут счастливчики за двоих, а то и за троих. Через пять лет такого труда их отсеивают. Докажи-ка инвалидность, чтобы пенсию получать. Попробуй! Не получается? То-то. Пусть тебя жена кормит. А то, вишь, сидит на твоей шее, добреет, как упитанная корова. Нечего тут, отойдите, у нас полы намыты!
Терапевт Мария Александровна Пушнова сегодня даже чаю не попила – народ идет, и идет. Три договорных предприятия! Двести четыре человека! Молодых очень немного – все больше превалирует средний возраст, да выше среднего. Все трясутся, и от этого практически у каждого второго давление зашкаливает до критических отметок. Занижать нельзя, нужно учитывать объективные цифры. Пушнова отправляет «проштрафившихся» в коридор: прийти в себя и вернуться на повторное обследование. Те обливаются потом, бледнеют, краснеют, и…
Да, многие чуть в обморок не падают. Работа у многих – единственный на семью источник дохода. Вот и не выдерживают нервы. Как жить в маленьком затрапезном городке, где кто-то шибко умный решил, что сорока тысяч для кормильца – самое то! Интенсивность, видите ли, не такая.
А если так, то давайте и цены на бензин, да на продукты понизим. Ставки на кредиты уменьшим. Что не нравится? Интенсивность покупок не такая же, как в больших городах. А торгаши и не думают эти цены опускать, наоборот, накручивают, взвинчивают до предела. Радуйтесь, товарищи. А вешаться – смертный грех!
Мария Александровна прекрасно понимала несчастных работяг. Но и сама поделать ничего не могла. Да и привыкла к разнообразным мужским истерикам за годы работы. Могла холодно отрезать:
— Ступайте! Нечего тут театр устраивать!
В общем, Гингема врачебного царства. Нет, она не злоупотребляла своей властью. Но и авторитет разрушать не позволяла. Ни-ко-му из смертных!
А сегодня Мария вымоталась окончательно. Заглянула в коридор – два человека осталось. Мужчина и женщина средних лет, причем женщина, скорее всего, не по её, Марии душу, а просто – группа поддержки в одном лице. За руку супруга держит и поглаживает ее, успокаивает. Мужик, здоровенный, квадратный такой, с солидным жировым рюкзаком вместо живота, заметно волнуется. Есть из-за чего: отъел себе загривок, на вид явный гипертоник, благодаря хорошему, очень хорошему аппетиту.
— Проходите, — Пушнова пригласила «страдальца» в кабинет.
Краем глаза заметила, как крестит мужа дама. Про себя улыбнулась даже: бывает и такое.
Через пять минут отправила гипертоника отдохнуть, хотя знала: готов. Помимо гипертонии у мужчины и сахарный диабет присутствует, к бабке не ходи.
Мужчина вернулся не один. С женой.
— Знаете ли, у меня синдром белого халата. Можно, моя супруга рядышком посидит.
Ага, без «мамы» никуда. Мария улыбнулась:
— Ну, попробуйте, раз у вас такой синдром, — сказала не без яда в голосе.
И что же вышло? Пока дама сидела рядышком, тонометр показал молодецкие сто двадцать на восемьдесят. Фантастика. Пушнова повторила попытку: тот же результат!
Здоровяк победительно взглянул на Марию, мол, «могём!» Глазами сверкает чуть ли воображаемый ус не подкручивает. Дурак. Не понимает, что ли – долго на поддержке супруги не проживет?
— Я все-таки рекомендую вам диету и спорт. Вы кровь на сахар, кстати, сдали?
Но разве нужны ему рекомендации? Типичное русское раздолбайство. Сейчас рванет в свой Богом забытый городишко и напьется пива на радостях! И плевать, что с утра таблетки от давления горстями трескал.
— Оля, побежали, чего ты? – нетерпеливо сказал жене.
Оля вдруг обратилась к Пушновой:
— А можно я давление измерю? Что-то мне сегодня…
Липучки манжеты привычно затрещали. Тонометр показал двести двадцать на сто пять.
— Срочно в стационар! – в голосе Пушновой звенела тревога.
Оля вдруг начала сползать со стула. Щеки ее пылали румянцем. Без тонометра понятно: криз. Мария быстро набрала внутренний номер. Через несколько мгновений Олю погрузили на каталку и увезли в соседний корпус.
Муж еще некоторое время стоял с недовольной миной – устал ждать жену, пока не дошло до идиота, кого увезли только что прям под его носом. Бросился к Пушновой:
— Га! Что! Куда! Как вы смеете! – глянь-ка, осмелел!
— У вашей супруги гипертонический криз! Она между жизнью и смертью на волоске висит!
— Но нам ехать надо, — возразил мужик.
Мария, видит Бог, до последнего держала себя в руках. А тут не выдержала, взорвалась:
— Вы совсем идиот? Куда ехать, прямиком на кладбище? Вперед – не держу! Бегите в десятый корпус, хватайте ее с каталки и… Лучше договоритесь с нашим городским крематорием, чтобы тело не испортилось по дороге! Сожжете, урну в бардачок положите и занимайтесь своими неотложными делами дальше!
До здоровяка дошло. Кое-как понял серьезность ситуации.
— А мне туда, к ней – можно?
Мария спустила нервные пары. Ответила спокойнее.
— Завтра. Только завтра. Вот телефон отделения. Через дорогу неплохой хостел. Приличные комнаты, кухня, душ, цены не кусаются. Переночуете, а утром навестите супругу.
Она открыла форточку, сняла халат и подцепила со спинки стула сумочку. Здоровяк, превратившись в соляной столб, не двигался.
— Мужчина, я ухожу, — Мария включила особый «Гингемский» взгляд, — вы меня слышите? Проводить вас до гостиницы?
— Но она хорошо себя чувствовала, — бубнил он.
— Хорошо? Не уверена. Если она обладает чудесными экстрасенсорными способностями, то на такую комплекцию, вроде вашей, ее не хватило. Я вам сказала – садитесь на диету!
Растревоженный, озадаченный, убитый наповал супруг Оли, как телок на веревке, покорно побрел следом. Пушнова закрыла дверь на ключ. И легко, на высоких кокетливых каблучках, зацокала по бетонной лестнице вниз. Здоровяк не отставал. Затем он обогнал Марию, и, загородив ей путь тяжелым, грузным телом, попросил умоляюще.
— Ну пожалуйста, пожалуйста, сходите, узнайте, как она! У меня сейчас сердце разорвется!
Мария раздраженно подумала: « Вот скотина! У него, видите ли, сердце! Эгоист! И зачем бабы-дуры замуж выходят? Чтобы всю жизнь с такими упырями мучиться?»
Она свернула налево, к десятому корпусу. На вахте ей привычно кивнула Зинаида, старейшая работница больничной раздевалки. Вот где настоящая Гингема. Нет, Геката! Мышь мимо не проскочит, не то что разъевшийся слонопотам.
— Здрасте, Мария Александровна! – тонкие губы Зинаиды растянулись, обнажив отлично изготовленные зубные протезы, — как Галинка, поступила?
— Слава Богу, мы теперь студенты, — скороговоркой ответила Мария, — Зинаида Григорьевна, некогда, дорогая, спешу!
Геката подобострастно улыбнулась. Пушнова даже не сомневалась – в ее спину наверняка уже вонзилось победитовое сверло острого взгляда Зинаиды. Видит насквозь. Точно, Бастинда этакая, знает что-то про Марию и Александра Петровича. Уже под лопаткой дыру просверлила. В ее глазах замужняя Мария упала до уровня вокзальной жрицы любви.
«Тьфу, нехорошо как. Сашка, зачем ты сюда приехал, погибель моя. Муж, дочка студентка… Блин».
Она вновь застучала каблучками. Потыкала тонким пальчиком на сенсорные кнопки телефона. Сердце ёкнуло. Бархатное «слушаю» действовало на Марию, как крепкий коньяк, обжигающий и терпкий.
— Александр Петрович, что с моей больной? – спросила она, стараясь придать голосу спокойную, дружескую интонацию.
Но голос выдавал Марию с головой: тонко вибрирующий на кончиках нервных окончаний, будто скрипичная струна.
— Сапожник без сапог, — ответил Александр Петрович, — ребята насплетничали. У вас филиал «Битвы экстрасенсов», Мария Александровна?
— Что-то вроде, — коротко усмехнулась Пушнова, — я зайду к ней, — она не спросила, а, скорее, уточнила свои намерения.
— Смысла нет, она спит. Лучше зайдите ко мне, я дам вам более ясную клиническую картину.
Нет уж. Только не к тебе, дорогой Саша. Только не к тебе…
Она уже все решила. Семья – святое. А это все, что происходило между ней и Сашкой, иначе, как банальной, подлой интрижкой – не назовешь. Интрижка, про которую не знает только ленивый. Надо срочно покончить со всем этим. Но как? Любовь к Саше, словно опухоль, разрослась в душе Марии, отпустив метастазы. Она губила здоровые органы, вытесняя все хорошее, что было доселе в жизни.
Мария понимала – эта любовь разрушит все, погубит все, ничего не оставив взамен. Понимала, что «опухоль» нужно выдирать с мясом, с кровью, с корнями, что это будет больно и не менее губительно… Что же делать, Господи, как это вообще пережить?
В отделении интенсивной терапии было тихо. Летом больные не любят «болеть», придумывая себе разные поводы для того, чтобы отложить необходимое лечение. В итоге – попадают в реанимацию, когда уже поздно их спасать. Ольга – одна из таких больных. Тянула, тянула (а может быть, и не подозревала о своей болезни), а теперь лежит под капельницей.
Молоденькая медсестра Ирочка Загорских холодно поздоровалась с Пушновой, всем видом показывая, что Мария Александровна здесь лишняя. Что «и без нее тут управятся». Что «начальников хватает и так».
— Какая стадия? – Пушнова не обращала внимание на «взбрыки» медицинского персонала.
— Скорее, третья. Вторая степень, риск – четыре. С осложнением, по предварительному диагнозу. Александр Петрович проведет обследование, но, думаю, все подтвердится. Он редко ошибается.
«Редко ошибается» было произнесено с долей самодовольной гордости. Не мудрено – его все обожали, тем более юные медсестры. Саша всем своим видом, этакой лощеной ухоженностью и бодрым настроением напоминал ненавистных киношных докторов. Никаких мешков под глазами и усталой раздраженности. Идеальный врач с глянцевой картинки.
Пушнова, будучи еще интерном, практиковалась под началом ведущего кардиолога Перекопова – так вот тот абсолютно не походил на таких красавчиков, как Александр. Вечно взъерошенный, злющий, как собака, и ко всему прочему, сквернослов, каких свет не видывал. Его боялись и не любили, даже ненавидели. Зато Перекопов был четок и последователен в установке диагноза, и то – сто раз себя проверит, не спешит делать выводы.
Ему было наплевать на слезы и обиды коллег. Зато пациенты считали Перекопова первым после Бога. И – никаких женщин! Он их презирал, как класс. Пушновой тогда досталось…
Помнится, она пригласила своего наставника на свадьбу с Павлом. Перекопов приглашения не принял.
— Дура! – сказал вместо поздравления.
Она даже обидеться не посмела. Потому что, он был прав. Она не должна растрачивать свой талант на сопли, пеленки и ненужных Павликов. Она должна была стать правой рукой Перекопова.
Увы – не стала. Потому и сидит теперь в комиссии замшелого центра профпаталогии при больничном городке на окраине Питера. И жизнь ее нисколько не научила, коли сама, по своей доброй воле ввязалась в дурацкий роман с Сашей.
***
Ольга мирно спала. Ей сделали все необходимые процедуры. За нее сейчас можно было не беспокоиться. Мария внимательно вгляделась в бледное лицо женщины. Наверное, в юности она была прехорошенькой: красивая форма рта, естественные дуги густых бровей. Но лицо казалось тяжелым из-за лишних жировых отложений: наметившийся второй подбородок, круглые щеки. Между бровями обозначилась скорбная морщина, печать пережитых невзгод. Ей бы отдохнуть, заняться собственным здоровьем, похудеть. Жаль, такая яркая женщина, а уже забросила себя.
Мария Александровна спустилась на первый этаж, к выходу. Ее остановил Александр Петрович. Не стесняясь «Бастинды» Зинаиды, приобнял Марию и склонился к ее уху.
— Я скучал. Почему ты меня избегаешь?
Пушнова слегка отодвинулась.
— Я польщена, Александр Петрович. – Мария убрала руку Саши со своего плеча, — у меня к тебе просьба: оформи женщину, как нашу, бесплатно. Люди небогатые. А муж ее по виду — тот еще скряга. Не дай Бог, инфаркт человека прихватит. Проведи через ЖД, вроде плановой пациентки – ты же все можешь.
— Без проблем. Может, сходим куда-нибудь? Придумаешь красивую байку для своего Павлика? – Александр был настойчив. Это его настойчивое внимание льстило и одновременно настораживало: столько красивых молодых девиц, и на черта ему сдалась докторша не первой свежести? Воспоминание юности? – Твой Павлик подождет. Пушнова, хорош уже, а? Фамилия у тебя, конечно…
— Все, прекрати. Я спешу. До завтра, — Мария вышла из здания.
«Бастинда» Зинаида делала вид, что разговаривает с кем-то по телефону.
«Отсканировала» — подумала Мария Александровна.
У выхода ее караулил здоровяк.
— Ну, как она?
— Средняя тяжесть. Угроза миновала. Вашей супруга побудет у нас несколько дней. Лучше всего ей остаться здесь – ведь районная поликлиника все равно направит ее в областную. Какой смысл терять время? Вы бы переночевали в хостеле, да отправлялись завтра домой. Я договорилась обо всем, вас пустят к жене с утра.
Здоровяк поник плечами и головой одновременно.
— Я приду к ней с утра.
— Ну и хорошо, — Пушнова постаралась побыстрее смыться. Ей вовсе не хотелось выслушивать сопливые речи про «необычайную любовь к единственной на свете женщине». Она все знала и так. Мужики бывают такими примитивными и предсказуемыми. Пока жива, здорова – ни во что не ставят свою половину. А случись что – начинаются похоронные дифирамбы. А потом – памятник выше человеческого роста и тонны цветов. Лучше бы при жизни их дарили, поросята избалованные.
Да что это, в конце концов? Почему она возненавидела этого мужчину? Нормальный мужик, простой, как три копейки, любит жену, переживает за нее. Растерялся просто, привык, что его Оля всегда рядом. Теперь, наверное, даже в гостиницу не пойдет, под окном спать уляжется…
Слишком недоверчивой стала Мария, слишком предвзято ко всем относится. Эту бы энергию, да в нужное русло…
***
Когда-то давно она очень любила, до смерти, до слез, до гробовой доски. Единственный раз и на всю жизнь. И героем любви юной Маши был Александр. Да, вот этот вечно молодой (а что такое для мужика тридцать девять лет?), красивый как Бог, Александр. А тогда он был необычайно дерзок и нагл.
Красивый, юный, весенний Бог Сашка… Он жил шутя. Шутя учился, шутя принял решение поступать в «мед», шутя поступил. А Маша смотрела на него и задыхалась от обожания. Она вовсе не собиралась становиться врачом. Она ужасно боялась крови, и вообще… Маша мечтала о художественном училище. Она хотела стать иллюстратором сказок…
На уроках физики и химии (ей ужасно было скучно на этих уроках) Маша рисовала на последней странице тетради Царевну-Лебедь, богатырей, выходивших из пучины морской, русалок на ветвях, серого волка… Рисовала так, как положено по сюжету сказки, исторически правильно: никаких русалочьих хвостов, у русалок-мавок нет хвостов, что за бред? Это обыкновенные утопленницы! Жертвы несчастной любви. При чем здесь чешуйчатые хвосты?
Никаких «месяцев под косой» — просто царевна встретилась с молодым князем на исходе ночи, рано утром! И остров Буян реально существует…
Она все сделает правильно, как надо. И это знание поможет Маше показать настоящую сущность сказок великого Пушкина. Их быль! А все эти нелепости с русалочьими хвостами и серпами под косами – в топку!
Она рисовала много и увлеченно, забывая обо всем. Маша не заметила даже, как в почти всех ее тетрадках вместо уравнений и формул поселились сказочные герои. Ее ругали, даже родителям сообщали, стращали двойками за четверть.
— Мы понимаем, девочка – настоящий талант, но и вы поймите нас правильно, с точными науками тоже надо что-то решать, остался всего год, а у Марии в четверти пятерки только по литературе и русскому, и истории. А по физике, химии, геометрии и прочим предметам даже на тройку девочку не вытянуть, — говорила классная руководительница испуганной, расстроенной Машиной матери…
После разговора с классной Машины тетради были девственно чисты. Нет, Маша не исправилась. Маша просто «переключилась» на другой объект. В класс явился новенький, Сашка Морозов. Царь и Бог девичьих сердец. Таких просто не бывает! Если только в кино про Ихтиандра… Да, про Ихтиандра с синими глазами, сияющими, как синие звезды! Правда, вел себя Ихтиандр Сашка не так идиотически восторженно, как герой фильма про человека амфибию. Скорее, как надменный и хулиганистый герой американского фильма «Плакса», Уэйд.
Его любили все, и парни их класса – тоже. Сашку они боготворили. С появлением Морозова обыкновенный серенький класс средней сто двадцатой школы стал самым стильным и самым дерзким классом в Питере.
Они совершали частые вылазки на дамбу. Такая веселая молодая тусовка. Шашлыки, «семерка», девчонки и море вокруг. Там еще «Иванушки» снимали свой клип. Маша маленькая была, но запомнила – снимали.
Разве можно забыть такое: костры, музыка, танцы, пиво из пластиковых стаканчиков… Первый Сашин поцелуй. Наверное, всех хулиганов тянет к хорошим, задумчивым девочкам.
— Тебе идут джинсы, Маша! – сказал он тогда, — и никогда не стриги волосы. Ты похожа на хиппующую девушку!
А Маша, непонятно почему надевшая на очередной вечер узкие «клеши» с открытым животом, нахальный топ, распустившая аккуратную косу, вдруг поверила в удачу своего нового дерзкого наряда. ОН обратил на нее внимание! ОНА ЕМУ интересна, и, может быть желанна! К чертям все! И эту ложную скромность, и планы на будущее… И сказки.
А Сашка не бросил Машу после того раза, на косе. Наверное, любил. Да он вообще тогда казался ей хорошим, вполне прирученным. Разве мог плохой парень поступить в «мед»? И, главное, он позвал ее за собой. В выпускном классе Маша сделала невозможное: она вгрызалась в точные науки с неистовством фанатички. Учителя только руками разводили: их задумчивая, трепетная гуманитарная Маша превратилась в настоящего технаря! Как это?
Да так. Любовь способна превращать обычных людей в суперменов. Или в «супергерл».
Правда, Саша не спешил вводить Марию в свой семейный круг, почетный круг, круг потомственных врачей.
— Не дури, Машуня! Сначала нужно выучиться и получить теплое место в отечественной медицине. А уж потом продолжать династию, ок? – Саша умел убеждать.
И Маша его слушалась беспрекословно.
Самое противное, что Сашкины родители их и развели. Блатные знакомства, деньги, связи Сашиного папы помогли сыночку попасть в крутой ВУЗ. Маша осталась у обочины – не прошла по баллам. Пришлось поступать в заведение попроще. Но ведь сама поступила – никто не помогал!
Саша утешал ее:
— Не реви. Идем одной дорогой, старуха! Возьму тебя санитарочкой, когда стану мастистым доктором с широкой практикой.
Маша прятала злые слезы, уже жалея о том, что выбрала не то, о чем мечтала раньше. Но говорят, коль назвался груздем…
Пока они часто встречались. А уже к зиме встречи сошли на нет. И некогда, и нагрузка невозможно тяжелая… Сашка, то и дело, отменял свидания, ссылался на зачеты и зубрежку. А однажды грубо, раздраженно ответил на Машино робкое предложение встретиться.
— Машка, заняться больше нечем? Что ты названиваешь мне каждый час? Идиотка просто!
Она испуганно бросила трубку. Проплакала весь вечер. Даже заболела от переживаний. Но, надеясь на лучшее, ждала, когда же Морозов освободится от своих неотложных дел.
Не дождалась. Саша и не думал звонить. Даже с Новым Годом не поздравил. Зато однокурсник Павел явился без приглашения домой – притащил пушистую ёлку и огромный торт. Мама была в восторге:
— Машуля, а почему ты ничего не говорила о Павлике? Такой милый мальчик. Вы учитесь вместе?
Да. Учились вместе, но существовали (как считала Маша) порознь. Пашка, правда, был неплохим парнем. Звезд с неба не хватал, не пытался выделиться, был скромным и застенчивым. Среди красавиц курса почему-то выбрал предметом обожания именно Машу. Почему?
Она уже не была «хиппующей девушкой» с гривой длинных волос и в джинсах-клеш. Не модно и смешно. Строгие брючки и целомудренный джемпер вместо дерзкого топика – вот Машина основная одежда. Волосы убраны в тугую косу, а на нос водрузились очки – последствие бессонных Машиных занятий точными науками в выпускном классе.
Наверное, Павел считал, что строгая, застёгнутая на все пуговицы Мария, лучше всего ему подходит по темпераменту. Может быть, он считал по-другому, и как – Марии было неинтересно.
Но однажды он явился к родителям Марии с дурацкой ёлкой и тортом. И на глазах у мамы и папы признался Маше в любви. Мало того, предложил ей руку и сердце.
— Я специально сделал это, чтобы вы знали. Я обеспечу вашей дочери простое человеческое счастье, как может обеспечить счастье женщине нормальный любящий мужчина.
Конечно, те сомлели. И потом без конца гундели над Машиным ухом: и ответственный он, и честный, и порядочный, не то, что Морозов, нахал, обормот и обманщик!
— Он не обманщик! – кричала Маша, — он сильно занят!
— Чем он занят? Да ты хоть знаешь, что…, — мать вдруг резко прижала ладонь к губам.
— Что? – насторожилась Маша.
— Что он не звонит теперь, — мать невнятно закончила фразу и сбежала на кухню.
Так прошло несколько лет. Мария начала забывать Сашу. Это как с серьезной раной – болит, кровоточит, но затягивается тоненькой пленочкой кожи. Если ее не трогать, то можно жить. И Маша старалась не трогать – нарочно избегала разговоров о Саше, усилием воли заставляла себя не вспоминать Сашино лицо, улыбку, голос. Получалось, хоть и плохо, но…
Павел всегда был рядом. Он хороший, этот Пашка. Лучший друг. Честный, ответственный, предупредительный. Если бы не Павел, вряд ли Маша выдержала интернатуру под наставничеством Перекопова.
— Терпи, Маша, он гениален! Это счастье – работать с Перекоповым!
И Мария терпела, как могла. А потом привыкла – Перекопов действительно, был врачом от Бога.
Сашу она встретила случайно, в канун Нового Года. Ни о каких праздниках речи не шло – ее дежурство выпало на первое января. Тяжелое дежурство – Перекопов специально поставил Марию дежурить в этот день.
— На тебя одна надежда. Знаний в тебе — кот наплакал, зато ответственности с прибытком. В крайнем случае, догадаешься вызвать меня, а не сядешь плакать в дальнем уголке, пока человек умирает. Да и дергать лишний раз не будешь – хватит ума разобраться: когда стоит бить в колокола, а когда можно и своими силами обойтись, — сказал Перекопов.
Из его уст это звучало, как похвала: свой человек – на него можно положиться. Маша шла домой счастливая: надо же – ее похвалил САМ! Легкий пушистый снежок падал на Машины плечи и не таял на меховом воротнике модного, родителями даренного пальто. Витрины сияли, гирлянды лежали на ветвях городских деревьев, вокруг сновали озабоченные предпраздничной суетой люди. А на душе было так хорошо…
Сейчас она придет домой, к украшенной елке, к нарядным папе и маме, к столу со всякой всячиной. Пашка явится с каким-нибудь затейливым подарком – он всегда очень внимательно относился к дарению подарков. Поздравит всех и ненавязчиво поприсутствует рядышком (папа, конечно же, пристанет к нему с умными разговорами). Потом, решив, что на сегодня его достаточно, Паша покинет квартиру, и не будет мешаться под ногами – Марии нужно пораньше лечь спать.
В общем, праздник – это всегда – праздник, даже если утром на дежурство. И это здорово.
— Привет, Маша! Господи, как я рад тебя видеть! Где ты? Что? Как? Рассказывай, обиженка-потеряшка!
Сашка. Любимый, родной, единственный… ненавистный. Он – румяный, здоровый, шумный и живой, засыпал Марию вопросами и не давал даже слова вставить в ответ. Ему не нужны были ее ответы. Маша хотела увернуться от Саши, отделаться дежурными фразами и поспешить домой, чтобы не бередить, не рвать затянувшуюся рану. Но разве от Морозова можно отделаться просто так?
— Все, никаких разговоров! Родителей твоих я беру на себя – сейчас позвоню и все им объясню. Я по тебе соскучился, дурында! Я видеть никого не хочу, кроме тебя! Я с утра загадал – с кем Новый Год проведу, с тем и всю жизнь проживу. И тут – ты! Мистика, да? Офигеть можно! Рассказывай, как сама? Я слышал, ты к Перекопову попала? Я был в шоке! Меня, честно говоря, жаба душит – моя Машка, и к самому Перекопову!
Саша всю дорогу что-то говорил, а сам по-хозяйски вел ее к машине, поддерживая интимно и тепло за плечи. По-хозяйски усадил ее на переднее сиденье, хлопнув ладошкой по коленке, сиди, мол, и радуйся.
— Видала тачку? Моя! Гордись!
Он умело правил автомобилем, виртуозно лавируя по пробкам, и говорил, говорил, говорил… Род гипноза. Заговаривать зубы. И Мария очень легко попала под гипнотическое влияние Морозова. Он говорил, она слушала. В салоне тепло, пахло кожей и мужским одеколоном, играла приятная музыка. Морозов не замолкал ни на минуту: и поток его слов успокаивал Машину совесть. Родители ее поймут (Маша – взрослая девица), Пашка – тоже (Маша ему не жена, даже не девушка, просто – друг), а на работу она никогда не опаздывала. Даже в праздничные дни!
Сашка съехал от родителей в отдельную квартиру. И в этой квартире было очень уютно.
— Заходи, — сказал он, — будешь вместо кошки, для счастья в доме. Кошку я не потяну – постоянно занят, выходных нет вообще. Вот, дали ради праздника два дня.
Он помог Маше снять пальто. Повесил его в прихожей. Она не успела съязвить насчёт кошки, Саша обнял ее и увлек в спальню. Да, у него была отдельная квартира, раздельный санузел и собственная спальня с уродливой огромной кроватью. Маша хотела съязвить насчет огромной кровати, но забыла это сделать – ее целовал единственный во всем мире мужчина. А она так соскучилась по нему…
На дежурство она опоздала.
— Тебя где носит? — Скороговоркой спросила медсестра, — Перекопов тут.
— А что случилось? – Маша до сих пор витала где-то на небесах.
— Срочная операция, Кузьмина чуть Богу душу не отдала!
***
Перекопов тогда ни словечка ей не сказал. Он вообще не замечал Машу. Не желал ее замечать. Если бы он орал, если бы он кричал что-то вроде: «Ты подобна бойцу, оставившему свой пост!»
Нет, только ледяное молчание. Как сейчас модно говорить: полный игнор. От этого было больно вдвойне. Маша хотела крикнуть ему:
— Что же ты, старый идиот! Неужели не был сам молодым? Неужели никогда не любил?
Но и Маша сохраняла молчание. Потому что понимала: виновата. И никакие оправдания «про любовь» не помогут. Да и какая любовь? Очередное унижение – Морозов не отпускал ее от себя ни на минуту, обещал с утра отвезти в клинику лично. Он много чего обещал в ту ночь, и Маша завязла в его словах, как муха в меду.
А утром, когда она его легонько погладила по крутому, налитому крепкими мускулами плечу, промычал:
— Ну что за наивность, Машка, ты дура совсем? Ну куда я пьяный за руль сяду? Вызови такси и отстань.
Маша даже не обиделась. Зачем обижаться на подлеца – ведь это его суть.
Она выскочила из той квартиры, как кошка, которую шуганул беспородный пес.
«Как кошку впустил, а потом, как кошку, выгнал» — подумала машинально, — «так мне и надо. Так мне и надо, глупой, блудливой кошке» На улице стояла мертвая тишина – все отсыпались после шумного веселья. Где-то стало плохо больной Кузьминой, и Перекопов, увидевший, что его любимому интерну нельзя доверить чужую жизнь, разочарованно качнул косматой головой. Где-то волновались расстроенные родители Маши, так и не уснувшие, а теперь они, совершенно разбитые, сидели в серой дымке рассвета у нетронутого праздничного стола.
И где-то страдал кроткий, вовсе не нужный блудной Машке Павел.
Пашке она нагородила такой ерунды, что было стыдно. Он делал вид, что поверил. И Маше стало его жаль. Да еще такая обида, такое зло брало на Александра. Тот позвонил ей на Крещение. Как ни в чем ни бывало. Пригласил в кино, снова беспечно болтал обо всем и ни о чем…
Приблудной кошкой для него быть не хотелось. И Маша ляпнула первое, что взбрело в голову:
— Я выхожу замуж, Сашка.
— В смысле – замуж? Эй, погоди, не гони… ты совсем «ку-ку».
Маша отключила телефон.
А вечером она набрала номер Павла.
***
Получив совсем незаслуженную «дуру» от Перекопова, Маша сообщила родителям, что бракосочетание с гражданином Павлом Пушновым состоится 14 апреля 2006 года. Никаких торжеств не планируется, просто посидят в ресторане, да и все.
— Почему бы не отметить нормально? – начала было мама, а потом ойкнула, — Маша, да вы хоть смотрели на дату?
— Что опять? – не поняла Мария.
— Господи, на Страстную пятницу назначено!
Пятница, так пятница. Что такого… Все равно праздновать никто не собирался. Мария постаралась выкинуть суеверия из головы. И так тошно. Однако, по спине пробежали мурашки. Но упрямство и глупость молодости взяли верх. Решили – значит, поженятся. Иначе Маша просто передумает. Она уже почти передумала. Но Павел был такой счастливый, такой предупредительный… Такого мужа еще поискать. Может быть, действительно, лучше быть любимой женой, чем приблудной кошкой? Может, она сама себя похвалит за единственный разумный поступок? Позже.
***
За скромной свадьбой (очень милой, правда, правда) последовал отпуск. И он был замечательный. С Пашей было интересно, здорово, весело даже. Если бы не ночи. Он ждал этих ночей, часики считал, лишнюю минуту старался прикоснуться к жене, обнять ее. Поцеловать. Нет, противно не было – Маша еще до свадьбы позволила Павлу все, чего так ждут влюбленные люди. От отвращения она не содрогалась – муж был вполне приятным любовником и не раздражал. Но «вихрей страсти» и всего такого прочего, что, в свою очередь ожидает от мужчины каждая влюбленная женщина – не было.
«Нет. Не Сашка. Совсем все не так» — думала Мария. И знала уже наверняка – всю жизнь придется притворяться, разыгрывать из себя невесть кого, чтобы не обидеть. Чтобы не оттолкнуть. Павел ни в чем не виноват. Он любит. И Мария обязана – да, просто обязана «делать вид». Не она первая, не она последняя, правда?
А притворяться совсем не хотелось. Как назло, замучил токсикоз. Павел крутился вокруг Марии, таскал ей со «шведского» турецкого стола разные вкусности, чего душа пожелает. Мария капризничала, дулась, отворачивалась к стенке, потом мирилась с мужем, просила прощения и признавалась:
— Ох, если бы я знала, что беременность так тяжко проходит…
— Ты врач, ты должна знать как проходит первый триместр, — смеялся Паша.
— Знать – это одно, а чувствовать на своей шкуре – совсем другое. Уверена, внутри меня сидит девчонка. Вредная и капризная, вся в тебя, — Маша глотала минералку и снова бежала в туалет.
На лице Павла застывала глупейшая улыбка.
***
Галинку Павел обожал. Можно сказать, Галинку вырастил именно Паша. Между этими двумя была невидимая, крепкая, как железная цепь, связь. Марии часто казалось, что она – лишняя в их тандеме. Занятая любимой работой (а впрочем, разве можно назвать просиживание в комиссии любимой работой), Маша пропускала самые важные события в жизни отца и дочери: они сами по себе, а она – тоже, сама по себе.
Павел устроился в детскую клинику педиатром – работа нервная, тяжелая, требовательная, но все равно находил для дочки драгоценное время. Маша не вмешивалась – пусть все идет, как идет. Она все равно останется «королевной» их маленького королевства. Паша благотворил жену, и Галинка отчаянно, по-детски ревновала отца к матери. И наоборот — мать к отцу.
Сложилась крепкая семья. Дружная, здоровая. Идеальная. Маша давно привыкла к притворству. Ей казалось порой, что вовсе она не притворяется. Что Пашу сложно не любить. Что вредная Галинка – ее копия, что гулять втроем в редкий выходной — здорово и интересно. И все у них будет хорошо! А у них и так все хорошо!
Однажды, во время прогулки (Дочка вдруг позвала родителей на премьеру нашумевшего за рубежом фильма) Маша столкнулась взглядом с НИМ. В горле закипел комок, и кровь ударила в лицо. Но она смогла отвести взгляд. У нее получилось. Даже появилось мстительное чувство: На! Смотри! Любуйся! И завидуй! У меня прекрасный муж и замечательная дочка! Никто без тебя не пропал и с горя не удавился, наглый, себялюбивый, никчемный сукин сын!
А под ложечкой сосало, томило, выжимало слезу, злило. Господи, как носит ее земля, форменную, первосортную идиотку? Как ее терпят Паша и Галюня?
Маша отвела взгляд. Отлепила. Отцепила. А Морозов еще долго смотрел на нее с вечной своей полуулыбкой. Как же, победитель потерял любимую тряпочную игрушку? Иначе как объяснить скорое появление в больничном городке столь яркой «звезды» в белом халате, нового начальника кардиологии, Александра Петровича, свет, Морозова! Он обнял ее дружески, дружески чмокнул в щеку. «Выразил, так сказать, восхищение». Поделился планами не без хвастовства. Мол, получил в «приданое» от папочки вот этот больничный городок вместе с замшелой клиникой, и теперь железнодорожники могут быть спокойны за свое здоровье. Мол, уж он тут наведет порядок.
И порядок, действительно, как-то наводился. Не без помощи папеньки, наверное. Хотя, откуда Марии было знать…
Он играючи завалил ее в койку в первый же месяц руководства. И потом превратил их отношения в игриво-деловые, мол «Мы с тобой, Пушнова, на дружеской ноге, коллеги! Почти родственники – сколько лет, Пушнова, сколько зим!»
Руководил Морозов неплохо, был легким на подъем человеком, не страдающим закаменелыми маразмами. Обожал пошутить, выручал в сложные минуты. Свой парень, короче. Романа с Марией не стеснялся. Над Павлом (за глаза, разумеется) подсмеивался. И не скрывал от Марии связей с другими женщинами:
– Свои люди, чего ты, Машка? Ты мне тут еще сцену ревности устрой!
И у Маши появилась дурацкая привычка – часами стоять под душем и тереть кожу тела чуть ли не до дыр. Она чувствовала себя героиней романа Куприна, туповатой обитательницей «Ямы». Осталось только попросить Морозова «купить ей «апэльсин» или «лафитику» для полной гармонии. Она продавала и предавала. Предавала шутя, как научил ее Морозов:
— Что в этом такого, Маша? Тебе хорошо, мне хорошо! Зачем устраивать в нашей жизни дурацкие драмы? И не беспокойся – это даже не измена! Обещаю, ни один «Пушнов» не пострадает!
Марина терла себя мочалкой. Галинка дерзила. Павел смотрел глазами побитой собаки. Все хорошо. «Полет нормальный».
В голове крутилась старая песенка «женщины, которая…»
— Надо же, надо же, надо ж такому случиться!
Надо же, надо же, надо ж так было влюбиться!
Надо бы, надо бы, надо бы остановиться!
Но не могу, не могу, не могу, не могу.
Не могу и не хочу!
В общем, мерзко все…
И вот вчера Маша увидела настоящую любовь. Женщина держала за руку своего мужа. Женщина отдавала ему все свои силы и все свое здоровье. Трепетная, нежная, настоящая.
— Я не могу иначе, — сказала она перед тем, как провалиться в небытие.
И он, ее супруг, этот здоровяк, совершенно растерялся, потерялся в пространстве. Потому, что не было рядом Оли, такой сильной и спокойной, и такой хрупкой на самом деле. Сначала Маше показалось, что Оля растратила себя попусту, зря. Что ни один мужик в мире не стоит таких жертв. Значит, напрасно она так думала? И вот, на ум пришла совсем другая песня:
Нет без тревог ни сна, ни дня.
Где-то жалейка плачет.
Ты за любовь прости меня,
Я не могу иначе.
Я не боюсь обид и ссор,
В речку обида канет.
В небе любви такой простор, —
Сердце мое не камень.
Ты заболеешь — я приду,
Боль разведу руками.
Все я сумею, все смогу, —
Сердце мое не камень.
И отчего-то Маше показалось, что жертвенная Олина любовь куда чище, чем бессловесная, блудливая, кошачья собственная Машина страсть. Это Маша тратила себя зря. Тратила бездумно и бессмысленно в то время, когда рядом (всегда рядом) мучился и погибал духовно настоящий, искренний и честный человек… Он ценил Машу, берег и любил Галю. Был ей истинным отцом, хотя на самом деле не являлся отцом по крови…
И ни слова! Ни полслова упрёков. Принял все, как есть. Как надо. Почему Маша не оценила благородство души Павла? Некогда было ценить?
***
В палату мягко, как рыжий добродушный котяра, вползли солнечные лучи. Возле кровати, в огромной напольной вазе, свистнутой, видимо, из вестибюля, покоились высокие, на толстых стеблях, огромные бордовые розы, до того безвкусные и кричаще яркие, что Мария невольно поморщилась. Здоровяк сидел на корточках возле своей музы, держал в руках баночку с йогуртом и кормил ненаглядную Оленьку с ложечки. Та послушно ела.
— Кушай, кушай, моя миленькая! А я еще тебе черешни принес. Я помыл ее, кушай спокойно, — бормотал мужчина, шурша пакетом с налитыми соком ягодами.
Мария невольно залюбовалась неуклюжими попытками большого, широкоплечего мужчины быть галантным кавалером. «Как слон в посудной лавке» — неслышно фыркнула она, — «Как бегемотик на свидании!»
— Доброе утро! – она шагнула в палату, — приятно на вас смотреть! Вы – очень красивая пара! Олечка, как вы себя чувствуете?
Олечка чувствовала себя прекрасно. Глянув на утренние показания давления, Мария чуть дара речи не лишилась.
— Так. Не поняла, — она повернулась к здоровяку, — я про вас Малахову напишу, ей-Богу! Целое семейство экстрасенсов!
Здоровяк потупился, покраснев.
— Ну… мы это… как эти…
— Сообщающиеся сосуды, Мария Александровна, — засмеялась Оля, — мы даже разговариваем хором! Нам, действительно, нужно домой. Дома хозяйство большое, а соседу – девятый десяток. Ему одному столько дел не выдюжить.
***
Мария распахнула окно, и тут же в ее кабинете закружилась настоящая тополиная пурга. Чихнув пару раз, Маша с досадой подумала, что выражение «тополиный пух, жара, июль» красиво звучит только в песне. А на самом деле означает «аллергия, солнечный удар, обезвоживание и маетная скука в отсутствие отпуска».
Морозов подкрался, как тать.
— Я билеты купил, Машка. Ну, пойдем в кино! И вообще, бросай ты своего Пушнова. Надоел он мне до черта. Дочка большая, студентка, поймет маму. Мама у дочки – красавица. Ей нужна личная жизнь.
Маша протянула ему заявление об увольнении по собственному желанию.
— Вашу секретаршу днем с огнем… Передаю лично в ваши руки, Александр Петрович.
Она подняла глаза на «начальство» и захлопала ресницами, словно газель, увидевшая поезд. Ну… как бы газель, как бы увидевшая поезд. Половина физиономии Морозова сияла всеми цветами радуги, от нежно розового (колор «утренняя заря) до темно-фиолетового (колор «майская гроза»)
— Кто это так вас приложил, Александр Петрович? Наверное, чей-то муж? Прелесть какая!
Морозов исподлобья (и это было ужасно смешно) зыркнул на Машу.
— Твой муж и приложил. Встретились случайно на узенькой дорожке. Я просто поздоровался. Просто поинтересовался Галкой. Как дела, куда поступила. Имею право, не дурак ведь. Считать умею. А этот… рыцарь мне всю морду расквасил. Нервный он у тебя какой-то… Ты бы ему таблетки прописала какие, что ли…
Морозов недоговорил — на его уцелевшей щеке вспыхнула отметина от Машиной пощечины.
— От меня тебе довесок. Для равномерного окрашивания, — процедила она.
Звонко цокая каблучками, Маша прошагала к двери кабинета. Морозов не по мужски взвизгнул:
— Куда пошла? Я твоего Павлика посажу к чертям собачьим! Он с работы вылетит, как пробка, так и знай! Слышишь, ты? Эй!
Круто развернувшись, Мария тихо произнесла:
— Кишка тонка. Удавишься.
***
А хорошо быть свободной. И ничего не мешает. Кроме неправды. Нет, она не будет расписывать Павлу подробности бульварного своего романа. Она просто ткнется мужу в колени. Пусть сам решает: прощать ее или нет. Он мужчина. Его святое право. В любом случае это будет честнее и чище. Да, именно – честнее. И чище.
Я растоплю кусочки льда
Сердцем своим горячим.
Буду любить тебя всегда, —
Я не могу иначе.
