Катя спешила на работу, как и каждое утро. На ходу застёгивала куртку, кутаясь в шарф, и старалась не задерживаться – опаздывать не хотелось. Она быстро шла мимо вокзала, привычно не обращая внимания на суету вокруг. Всё было, как всегда: таксисты выкрикивали расценки, нахваливая свои машины, бабушки у перехода продавали горячие пирожки с картошкой и капустой, из ларьков пахло кофе, студенты с чемоданами торопились к платформам. Вокзал жил своей жизнью, шумной и суетливой, и Катя давно привыкла к этому фону.
Но был там ещё кто-то.
Мальчишка. Лет десяти, может, одиннадцати. Худой, с растрёпанными волосами, в старой куртке, которая давно потеряла форму и явно не грела. Он всегда сидел на одной и той же лавке, ближе к самому углу вокзальной площади, там, где людей было чуть меньше.
Катя замечала его уже давно. Месяц, может, даже больше. В первое время думала, что он просто кого-то ждёт, но с каждым днём становилось понятно — ждать ему некого. Он не попрошайничал, не приставал к прохожим, не тянул руку за мелочью. Просто сидел, уткнувшись взглядом в серые плиты тротуара, будто в этом мире ему нечего было больше смотреть.
Она не знала, почему именно сегодня её зацепило это больше обычного. Может, потому что мальчишка явно дрожал от холода, кутаясь в свои слишком длинные рукава, натягивая их так, словно надеялся спрятать в них не только руки, но и всё тело. Может, потому что ветер сегодня был особенно пронизывающий, цеплялся за одежду ледяными пальцами.
Катя замедлила шаг.
Сердце вдруг защемило от какого-то странного, неприятного чувства. Она поймала себя на мысли, что если пройдёт мимо, то этот образ — худенький ребёнок в слишком большой куртке, который тихо мёрзнет на лавке, — будет стоять перед глазами весь день.
Она остановилась. Постояла секунду, борясь с внутренним сомнением.
А потом развернулась и решительно пошла к ближайшему киоску.
— Держи, — Катя протянула мальчишке стакан горячего чая и сэндвич, ещё тёплый, с румяной хрустящей корочкой.
Он посмотрел на неё недоверчиво, с прищуром, словно ждал подвоха. Взгляд тяжёлый, колючий, не по-детски настороженный. Такой бывает у людей, которые привыкли, что от других добра не дождёшься.
— Я не просил, — буркнул он, чуть нахмурив брови.
— Знаю. Но ты же голодный?
Он молчал, но по тому, как дёрнулись пальцы, как взгляд метнулся к сэндвичу, Катя поняла: да, голодный.
Мальчишка медленно, осторожно взял еду, будто боялся, что она в последний момент передумает. В руках у него дрожал бумажный стакан, а на обветренных, потрескавшихся губах появился слабый отблеск благодарности.
— Спасибо… — пробормотал он, глядя в пол, и тут же отвернулся, будто эти слова дались ему с трудом.
Катя присела рядом на лавку. Ветер гулял по вокзалу, врывался под куртку, пробирался в рукава, но ей вдруг стало не до холода.
— Как тебя зовут?
Мальчик не сразу ответил. Сделал глоток чая, обхватив стакан тонкими пальцами, будто пытаясь согреться.
— Никита, — выдохнул он наконец.
— Никита, а ты тут чего? Ждёшь кого-то?
Он пожал плечами.
— Родители? — осторожно спросила Катя.
Мальчик чуть ссутулился, будто отгородился от её слов.
— Нет у меня никаких родителей.
Катя нахмурилась.
— Совсем?
Никита молча кивнул, потом тихо добавил, не глядя на неё:
— Совсем.
Слова прозвучали глухо, словно он говорил о чём-то простом, обыденном. Будто это ничего не значило.
Катя смотрела на него, и в груди что-то болезненно переворачивалось. Этот худенький мальчишка, с потрёпанной курткой, с этими уставшими взрослыми глазами, сидел один среди всей этой вокзальной суеты. Люди спешили по своим делам, смеялись, торопились, покупали билеты, ждали электрички. А он просто был. Сидел, словно тень, которая давно привыкла к тому, что её никто не замечает.
И Катя вдруг поняла, что этот день для неё уже не будет обычным.
Катя пришла на вокзал вечером. Воздух был сырой, промозглый, мелкий снежок крутился в воздухе, липнул к одежде, но не ложился на асфальт. Людей стало меньше — только таксисты да парочка загулявших пассажиров, что не торопились уходить с перрона. Катя огляделась. Никита был там же, на своей лавке.
Он сидел, поджав ноги, кутаясь в старую куртку, натянув рукава так, что пальцы почти не было видно. Казался ещё меньше, чем днём. Серые глаза смотрели в одну точку, и даже шум вокзала, гудки поездов, громкие объявления по динамикам его, кажется, не трогали.
Катя подошла ближе, присела рядом.
— Никит, можно честно? — негромко спросила она, внимательно глядя на мальчишку.
Он чуть дёрнул плечом, даже не повернув головы.
— А я тебе врал, что ли? — буркнул он, голос был ровный, но в нём сквозило что-то напряжённое.
— Нет, но я кое-что узнала.
Никита замер. Пальцы, спрятанные в рукавах, чуть сжались.
— Ты сбежал из детского дома.
Он резко вскинул голову, глаза сверкнули настороженностью.
— Кто тебе сказал?
Голос дрогнул, но в нём уже не было прежней грубости. Скорее страх.
— Это не важно, — спокойно ответила Катя. — Важно, почему.
Мальчик опустил взгляд, сжал губы, будто решая, стоит ли говорить. Катя видела, как он борется с собой. А потом, через несколько долгих секунд, глухо выдохнул:
— Меня опять хотели отдать в семью.
Катя нахмурилась, но не перебивала.
— Я уже был в одной, — продолжил он, ковыряя потрескавшийся пластик на лавке. — Меня вернули обратно. Будто я какая-то сломанная игрушка.
Голос его звучал глухо, без эмоций, но в этих словах было столько боли, что у Кати внутри всё перевернулось.
— Я не хочу снова… — он сглотнул, сжав кулаки. — Я не хочу снова туда…
Катя почувствовала, как сжались её собственные пальцы.
— Знаешь, ты ведь никогда не узнаешь, какие они, если не попробуешь.
Он молчал.
— Не все одинаковые, Никит, — тихо добавила она. — Не все.
Мальчик глубоко вздохнул, приподнял голову, но в глаза ей так и не посмотрел.
— А если они тоже… — он не договорил, но Катя и так поняла.
— Тогда ты будешь знать, что хотя бы попробовал, — мягко ответила она.
Никита долго молчал.
А потом кивнул.
Когда приехали работники детского дома, Никита не убежал.
Катя стояла чуть поодаль, наблюдая, как он неуверенно делает шаг вперёд, потом ещё один. Взгляд настороженный, плечи напряжены. Казалось, он вот-вот передумает, развернётся и бросится прочь, растворится в вокзальной толпе. Но он не побежал. Просто стоял, переминаясь с ноги на ногу, мял в руках край куртки, будто взвешивая все за и против.
Машина работников, старая, с облупившейся краской, стояла у края площади. На её боку был нарисован синий логотип — что-то про помощь детям, но Катя даже не успела прочитать.
— Ну что, Никит, поехали? — мягко спросила женщина-волонтёр, невысокая, в тёплом пуховике, с добрым лицом. Она не торопила, просто ждала.
Никита молчал, потом поднял глаза на Катю, как будто искал ответ у неё.
Катя кивнула, улыбнулась чуть-чуть, совсем слегка.
— Всё будет хорошо, — тихо сказала она.
Он опустил голову, сжал губы и нехотя сел в машину.
Перед тем как дверь закрылась, он ещё раз посмотрел на неё. Глаза у него были большие, серые, в них читалась тревога, страх, но где-то там, в самой глубине, вспыхнула тёплая искра надежды.
— Спасибо, — едва слышно сказал он.
Катя улыбнулась.
— Ты справишься, Никит.
Машина медленно тронулась. Шины хрустнули по мокрому асфальту, красные огни замигали, и вскоре автомобиль скрылся за поворотом.
Катя ещё долго стояла на месте, глядя в пустоту. Вокруг жизнь продолжала идти своим чередом: кто-то торопился на электричку, таксисты выкрикивали расценки, бабушка у киоска снова раскладывала пирожки. Всё было, как обычно.
Но внутри неё осталась лёгкая тревога.
Она знала, что сделала правильно. Но почему-то в груди было пусто. Как будто с этой машиной уехало что-то важное.
Прошёл год.
Катя стояла в очереди в кафе, задумчиво листая меню на стене. За окном моросил мелкий осенний дождь, люди спешили по мокрым улицам, кутаясь в куртки. В кафе пахло свежей выпечкой и кофе, касса громко пищала, отбивая заказы, кто-то за соседним столиком смеялся, болтая ложкой в чашке.
Она уже собиралась сделать заказ, когда вдруг услышала чей-то голос.
— Эй, тётя Катя!
Звук был знакомым, но слишком уверенным, бодрым. Катя замерла, сердце вдруг стукнуло чуть сильнее. Она обернулась.
Никита. Но уже не тот.
Не худой, замёрзший мальчишка в старой, не по размеру куртке. Перед ней стоял чистый, ухоженный парень. Волосы аккуратно подстрижены, щёки румяные, а в глазах больше не было того настороженного, загнанного взгляда. Он улыбался, настоящий, искренний, и в этой улыбке было столько жизни, что у Кати защемило сердце.
На нём была новая куртка — тёплая, добротная, не та, что тогда болталась на плечах, будто с чужого плеча. И рядом с ним стояла женщина, держащая его за руку.
Катя сглотнула.
— Привет, Никита, — сказала она, улыбаясь, хотя голос вдруг дрогнул.
Мальчик смотрел на неё секунду, а потом вдруг шагнул вперёд и крепко обнял.
Неожиданно. По-настоящему.
Катя растерялась, но тут же обняла его в ответ, поглаживая по спине. Он подрос. Стал крепче.
— Спасибо, что тогда не оставила меня там, — прошептал он.
Катя почувствовала, как что-то сжимается в груди, и быстро моргнула, прогоняя накатившие слёзы.
— Да ты что, — хрипло сказала она, сглатывая ком в горле. — Я ж просто чай тебе купила.
— Нет, — Никита покачал головой и отстранился, смотря ей прямо в глаза. — Ты мне шанс дала.
Катя перевела взгляд на женщину, стоящую рядом. Ту самую, что держала Никиту за руку.
Женщина мягко улыбнулась, кивнула. В её глазах было понимание.
Катя глубоко вздохнула, глядя на Никиту, на его светлое лицо, и вдруг поняла: всё было не зря.
