— Оля, я встретил другую. Документы на столе, — Виктор даже не поднял глаз от телефона, будто сообщал о покупке хлеба.
Ольга стояла в прихожей с пакетами из магазина, ещё не успев снять куртку. Пакеты выскользнули из рук, яйца разбились о кафельный пол.
— Что ты сказал? — её голос прозвучал как-то чужо, будто она слушала себя со стороны.
— Не делай из этого трагедию. Просто так получилось. Ей двадцать восемь, она хочет детей, — он наконец оторвался от экрана и посмотрел на неё с лёгким раздражением. — А мы… ну что мы? Пятнадцать лет одного и того же.
Ольга медленно присела рядом с лужицей из разбитых яиц. Руки дрожали, но не от злости — от какого-то странного холода, который разливался изнутри.
— Одного и того же? — переспросила она. — А твоя мать в больнице? Кто за ней ухаживал три месяца? А твой брат, когда пил запоем? Кто его отмывала и кормила?
— Хватит считать, кто кому что должен! — Виктор встал, засунул руки в карманы. — Жизнь не бухгалтерия, Оля. Иногда просто надо честно признать: чувства прошли.
— Чувства прошли, — повторила она, всё ещё сидя на корточках среди разбитых яиц. — А когда ты это понял? Когда я стирала твои рубашки на прошлой неделе или когда готовила твой любимый борщ позавчера?
— Не устраивай сцену. Ты умная женщина, разберёшься, — он направился к выходу, но обернулся. — Кстати, квартира останется мне. Там моя прописка.
Дверь хлопнула. Ольга так и сидела на полу, глядя на жёлтые лужицы. В квартире стало тихо, как в музее — даже часы на стене будто перестали тикать.
Потом она встала, взяла швабру и молча убрала яйца. Потом помыла руки. Потом села за кухонный стол и долго смотрела на свои ладони — на обручальное кольцо, на небольшие морщинки, на мозоль от ручки.
На столе лежали документы. Заявление о разводе, соглашение о разделе имущества, справка о доходах. Всё аккуратно, по-деловому. Видно, готовился заранее.
— Пятнадцать лет, — прошептала она в пустую кухню. — Пятнадцать лет одного и того же.
Телефон зазвонил. Мама.
— Олечка, как дела? Ты что-то голос странный…
— Мам, — Ольга закрыла глаза. — Можно я к тебе приеду? Насовсем.
Пауза. Потом тёплый, знакомый голос:
— Собирайся, доченька. Дом твой, всегда был твоим. Каши наварю, как ты любишь. С маслицем.
Ольга повесила трубку и в первый раз за весь вечер улыбнулась. Слабо, но улыбнулась.
За окном начинало темнеть. Городские огни загорались один за другим, но в их свете не было тепла. Она встала, прошла в спальню и достала старый дорожный чемодан. Тот самый, с которым когда-то приехала в этот город из деревни — молодая, влюблённая, полная планов.
— Значит, круг замкнулся, — сказала она чемодану и начала складывать вещи.
Автобус тарахтел по разбитой дороге, подбрасывая пассажиров на жёстких сиденьях. Ольга прижимала к груди небольшую сумку — в ней лежали документы о разводе и старые фотографии, которые она так и не решилась выбросить.
— Девонька, ты в Берёзовку? — спросила соседка по сиденью, пожилая женщина с узелком яиц на коленях.
— В Берёзовку, — кивнула Ольга.
— А я тебя знаю! Ты ж Анны Григорьевны дочка! Олечка! — женщина всплеснула руками. — Ой, как же ты изменилась! А помнишь, как в школе на лыжах каталась? Вон какая стала городская барыня!
Ольга натянуто улыбнулась. Барыня… Если бы знала эта тётя Клава, что от всей барской жизни у неё остался только чемодан с вещами и пустота внутри.
— А муж где? Что-то не видать его, — продолжала расспросы попутчица.
— Остался в городе, — коротко ответила Ольга и отвернулась к окну.
Знакомые места мелькали за стеклом. Вот речка, вот старый мост, вот покосившийся забор Петровичей. Ничего не изменилось за двадцать лет, будто время здесь остановилось.
Автобус затормозил у знакомой остановки. Ольга вышла, волоча чемодан по песчаной дорожке. Дом матери стоял в конце улицы — небольшой, деревянный, с палисадником, где цвели астры.
Анна Григорьевна встретила её на крыльце, вытирая руки о передник.
— Дочка моя, — она обняла Ольгу, и та почувствовала запах домашнего хлеба и лаванды. — Худая какая стала. Небось, не ела ничего в дороге?
— Мам, я…
— Ничего не говори, — Анна Григорьевна покачала головой. — Всё вижу по глазам. Проходи, чай горячий поставлю. А чемодан мужчины занесут.
— Какие мужчины? — удивилась Ольга.
— Да Коля Митрофанов крылечко мне ремонтировал. Вон он, в мастерской возится, — мать кивнула в сторону соседнего дома. — Помнишь Колю? Вы в школе вместе учились.
Ольга смутно помнила тихого мальчика с серьёзными глазами, который сидел за последней партой и никогда не списывал контрольные.
— Мам, я сама справлюсь…
— Коля! — не слушая возражений, крикнула Анна Григорьевна. — Иди сюда, помоги!
Из-за угла показался мужчина в рабочем свитере, с молотком в руках. Седоватый, но крепкий, с теми же серьёзными глазами.
— Оля? — он удивлённо поднял брови. — Ты приехала?
— Надолго приехала, — вместо дочери ответила Анна Григорьевна. — Чемодан тяжёлый, помоги донести.
Николай молча взял чемодан и понёс в дом. Ольга шла следом, чувствуя, как что-то давно забытое и тёплое шевелится в груди. Может быть, просто усталость. А может быть, что-то другое.
Первые дни в деревне тянулись медленно, как густой мёд. Ольга просыпалась от петушиного крика, завтракала маминой овсянкой с малиновым вареньем и не знала, куда деть себя.
— Доченька, ты бы в огород сходила, — предложила Анна Григорьевна, ставя на стол банку с солёными огурцами. — Или в магазин за хлебом. А то сидишь, как неприкаянная.
— Мам, я просто… привыкаю, — Ольга мешала ложкой остывший чай. — В городе всё по-другому было.
— А город твой где теперь? — осторожно спросила мать.
Ольга не ответила. За окном виднелась мастерская Николая, оттуда доносился стук молотка и запах свежих опилок.
— Коля каждое утро в шесть встаёт, — продолжила Анна Григорьевна, будто между делом. — Табуретки делает, столики. Золотые руки. А ещё пчёл держит, мёд такой душистый…
— Мам, зачем ты мне про него рассказываешь?
— Да так, к слову пришлось, — мать невинно пожала плечами. — Вдовец уже пять лет. Жена от рака умерла, царствие небесное. Детей у них не было.
Ольга встала из-за стола и вышла на крыльцо. День был тёплый, осенний, листья на берёзах золотились. Она села на скамейку и впервые за неделю позволила себе подумать о Викторе. Интересно, уже переехал к своей двадцативосьмилетней? Наверное, покупает ей цветы, водит в рестораны. Говорит те же слова, что когда-то говорил ей.
— Оля, ты как? — голос прозвучал рядом.
Она подняла голову. Николай стоял у калитки, в руках у него была банка мёда.
— Нормально, — соврала она. — А ты… работаешь?
— Стол заканчиваю. Заказ из райцентра, — он протянул ей банку. — Это тебе. От пчёлок моих. Мама сказала, что ты плохо спишь.
Ольга взяла банку, мёд был тёплым и пах летними травами.
— Спасибо. Очень… очень красивый цвет.
— Липовый, — улыбнулся Николай. — Помнишь, в школе мы с тобой под липами сидели? На переменах.
— Помню, — она и правда помнила. Коля всегда приносил бутерброды с колбасой и честно делился пополам.
— А потом ты в город уехала. На библиотекаря училась, — он присел на ступеньку крыльца. — Я тогда думал… ну, думал, что ты больше не вернёшься.
— Думал правильно, — горько усмехнулась Ольга. — Не планировала.
— А теперь вернулась.
— Теперь вернулась.
Они помолчали. Николай достал из кармана нож и начал строгать деревянную щепку, сосредоточенно, будто вырезал что-то важное.
— Коля, а ты… не жалеешь, что остался здесь? — неожиданно для себя спросила Ольга. — Могли бы уехать, в городе работать…
— Зачем? — он поднял на неё удивлённые глаза. — Мне здесь хорошо. Дерево под руками, пчёлы в саду, мама рядом была, пока жива была. А теперь вот… — он замялся. — Теперь ты приехала.
— Я приехала поплакаться маме, — честно призналась Ольга. — Муж бросил. За молодой погнался.
— Дурак, — коротко сказал Николай и продолжил строгать.
— Может, и дурак. А может, просто… жизнь такая.
— Жизнь разная бывает, — он встал, отряхнул стружки с брюк. — Завтра в райцентр поеду, стол отвозить. Может, с собой поедешь? А то сидишь здесь, как в заточении.
Ольга посмотрела на него — на добрые, серьёзные глаза, на сильные руки, на старенький свитер с заплаткой на локте. И вдруг подумала: а почему бы и нет?
— Поеду, — сказала она. — Если не передумаешь.
— Не передумаю, — улыбнулся Николай. — В семь утра у калитки.
Старый грузовичок Николая тарахтел по асфальту, а в кузове покачивался аккуратно закрепленный дубовый стол. Ольга сидела рядом с водителем и смотрела на мелькающие за окном поля.
— Красота какая, — сказала она, больше самой себе.
— А ты забыла уже? — Николай бросил на неё быстрый взгляд. — В городе-то небось только серые дома да машины.
— Забыла, — честно призналась Ольга. — Знаешь, там всё время некогда остановиться, посмотреть. Бежишь, как белка в колесе.
— А зачем бежать?
— Не знаю. Все бегут, и ты бежишь. Работа, дом, муж… — она замолчала, поняв, что опять заговорила о Викторе.
— Мужа-то больше нет, — мягко сказал Николай. — Работы тоже. Дом мамин. Можешь не бежать.
В райцентре они быстро сдали стол — заказчик, толстый мужчина в костюме, долго ощупывал дубовую столешницу и остался доволен.
— Николай Петрович, это же произведение искусства! — восхищался он. — Такого качества сейчас не найдёшь!
Пока Николай получал деньги, Ольга бродила по небольшому скверику возле мебельного магазина. На скамейке сидела молодая пара, парень что-то шептал девушке на ухо, та смеялась и закрывала лицо ладонями.
— Всё, поехали, — Николай вернулся с довольным видом. — Хочешь, в кафе зайдём? Отпразднуем удачную сделку.
— Не знаю… — Ольга всё ещё смотрела на влюблённых. — А зачем?
— Затем, что хочется с тобой посидеть где-нибудь… не в мастерской и не на мамином крыльце.
Кафе оказалось простым, но уютным. Николай заказал чай с пирожными, а сам нервно вертел в руках салфетку.
— Оля, я хочу тебе сказать… — начал он и запнулся.
— Не надо, — быстро сказала она. — Коля, пожалуйста, не надо.
— Почему?
— Потому что я… я же сломанная. Понимаешь? Мне пятьдесят шесть лет, я развожусь, у меня нет ничего — ни денег, ни работы, ни дома собственного…
— А мне что, восемнадцать? — перебил её Николай. — Мне пятьдесят восемь. И я тоже когда-то остался один. И тоже думал: всё, конец, больше никого не полюблю.
— Это другое дело…
— Ничем не другое! — он наклонился через стол. — Оля, послушай меня. Я помню тебя девчонкой. Ты была самая красивая в классе, самая умная. И я думал: никогда она на меня не посмотрит. А потом ты уехала, вышла замуж…
— И правильно сделала, — горько сказала Ольга. — Посмотри, к чему всё пришло.
— К тому, что ты приехала домой. Ко мне.
— Не ко тебе! К маме!
— Ко мне тоже, — упрямо повторил Николай. — Я двадцать лет ждал, когда ты вернёшься. Женился, конечно, любил жену… Но всё равно ждал.
Ольга отставила чашку, чай остыл.
— Коля, ты не понимаешь. Мне кажется, что во мне что-то сломалось. Навсегда. Я уже не умею… доверять. Любить. Я боюсь.
— Чего боишься?
— Что ты тоже бросишь. Что найдёшь кого-то моложе, красивее. Что опять скажешь: «чувства прошли» и уйдёшь.
Николай медленно протянул руку и накрыл её ладонь своей. У него были тёплые, сильные пальцы с мозолями от работы.
— Оля, я не твой муж. Я не тот мужчина, который бросает. Понимаешь?
Она посмотрела в его глаза — честные, спокойные, без тени обмана.
— Откуда мне знать? — прошептала она.
— Потому что я Коля Митрофанов. Тот самый мальчишка, который давал тебе половину своего бутерброда. Который сидел за последней партой и никогда не списывал. Я не изменился, Оля. Таким и остался.
Она не ответила, но и руку не убрала. За окном кафе начинало темнеть, включились уличные фонари.
— Давай поедем домой, — тихо сказала Ольга. — Мама будет волноваться.
— Поедем, — согласился Николай. — Но разговор не закончен.
— Знаю, — улыбнулась она в первый раз за весь день. — Знаю, Коля.
По дороге домой они молчали, но это была другая тишина — не пустая, а полная. Будто между ними что-то решилось, хотя словами это ещё не было произнесено.
Через месяц Ольга сидела на веранде материнского дома и чистила яблоки для варенья. Осень разгулялась по-настоящему — листья шуршали под ногами золотым ковром, а воздух пах дымком и прелой травой.
— Олечка, Коля идёт! — крикнула из дома Анна Григорьевна. — С какой-то коробочкой.
Ольга подняла голову. Николай и правда шёл по дорожке, в руках у него была небольшая деревянная шкатулка.
— Привет, — он присел рядом с ней на скамейку. — Это тебе.
— Что это?
— Открой.
Ольга подняла крышку шкатулки. Внутри, на бархатной подкладке, лежало кольцо — простое, серебряное, с маленьким камешком.
— Коля…
— Это не то, что ты думаешь, — быстро сказал он. — Не предложение. Просто… подарок. За то, что ты есть.
Ольга взяла кольцо, покрутила в пальцах. Оно было тёплым, будто только что снятым с чьей-то руки.
— Бабушкино, — пояснил Николай. — Мама мне оставила. Сказала: когда встретишь свою — отдай.
— А если я не твоя?
— Тогда просто носи. Как память о том, что кто-то… очень тебя ценит.
Ольга сняла с безымянного пальца обручальное кольцо Виктора — впервые за пятнадцать лет. Положила его на скамейку и медленно надела бабушкино колечко Николая.
— Подходит, — удивилась она.
— Конечно, подходит, — улыбнулся Николай. — Оно ждало тебя.
Они сидели рядом, плечом к плечу, и смотрели на сад, где наливались последние яблоки. Где-то в мастерской тикали часы, мама гремела посудой на кухне, соседский кот важно прогуливался по забору.
— Знаешь, — тихо сказала Ольга, — я, кажется, начинаю понимать.
— Что?
— Зачем я приехала. Не от Виктора убежала. К тебе приехала.
Николай повернулся к ней, в глазах его загорелись огоньки.
— Правда?
— Правда. Только… не торопи меня, ладно? Мне нужно время.
— У нас есть время, — он взял её за руку. — Много времени.
Старое обручальное кольцо лежало на скамейке, поблёскивая в лучах заходящего солнца. Ольга посмотрела на него в последний раз, потом встала и бросила в ведро с яблочными очистками.
— А я варенье доварю, — сказала она, поднимая миску с нарезанными яблоками. — Мама обещала научить, как правильно. Говорит, у меня руки неумелые.
— У тебя золотые руки, — возразил Николай. — Просто ты об этом забыла.
— Может быть, — согласилась Ольга и пошла в дом.
А за спиной остался сад, полный спокойствия и тишины. И мужчина, который умел ждать. И маленькое серебряное колечко на её пальце — как обещание того, что жизнь может начаться заново. Даже в пятьдесят шесть. Даже после предательства. Даже тогда, когда кажется, что всё кончено.
В доме пахло яблоками и корицей. Анна Григорьевна хлопотала у плиты, напевая старую песню. А Ольга смотрела в окно на свой новый мир и улыбалась
