– Карточка магазина есть? Тыща двести… Товары по скидке возьмёте?
Грудной голос показался отдаленно знакомым. Роман взглянул на кассиршу, пробивающую товар впереди стоящим покупателям, опустил глаза на бейджик – Виктория.
Виктория! – чуть не вскрикнул. Но годами выработанная дисциплина сдержала.
Вика… Неужели! Впрочем, чего тут удивляться? Ещё когда переводили его сюда, в Ярославль, он вспомнил о ней. Вспомнил короткую историю его первой настоящей любви. Но лишь мельком. Улыбнулся – столько лет прошло.
Эта история произошла ещё до училища, ещё до боевых его дел. Совсем мальчишкой был он тогда – юным сержантом.
Современный супермаркет мерно гудел. Перед ним в очереди – трое. Он успел разглядеть ее. Глаза такие же, как и прежде – серые, большие, выразительные. Вот только усталости в них стало больше, усталости и холодного равнодушия. Конечно, изменилась, располнела, волосы уже светлые, а не каштановые, какими были раньше. Потускнела как-то, несмотря на то, что накрашена довольно ярко. Роман почему-то с удовольствием подумал, что жена его – Вера так не красится.
Кассирша уже пробивала его товар. Глаза подняла, посмотрела, немного распрямила спину и даже улыбнулась. Не узнала. Да и как узнать в седовласом полковнике того, с кем виделась лишь однажды в молодости в полутёмном вагоне.
Она и тогда-то его не узнала… Сразу после жарких поцелуев через несколько дней – просто не узнала…
– Тысяча пятьсот шестьдесят. Карточку, пожалуйста, – смотрит прямо в глаза.
Напомнить? Признаться, что знакомы? … Но вот уж она пробивает товар очередному покупателю.
Автоматические двери магазина то открываются, то закрываются: они никак не могут понять покупателя, военного мужчину, который мечется рядом – то ль уйти, то ль вернуться. Потом всё же успокоенно закрываются, а он, уже с улицы, всё смотрит сквозь стекло на кассиршу.
А в голове «Прощальный вальс» Шнитке – каждая его нота… Однажды он услышал его рингтоном к какому-то фильму, и опят, и опять нахлынули воспоминания.
Уж гораздо позже услышал он слова на эту музыку, и удивился – насколько попали они в точку.
Ты в туман улетаешь, в затертый пейзаж.
Может быть эта встреча – лишь минутная блажь?
Ветер и дождик, как прежде, листву закружат,
Лишь только ты не вернешься назад.
Не вернёшься назад…
***
– Чего стоишь-то тут? Иди в вагон, там теплее.
Проводнице сразу понравился этот молодой солдатик. Бушлат, шапка, вычищенные берцы. Как-то по-детски сдёрнул зубами перчатку, вынул из внутреннего кармана билет. Очки в тонкой оправе придавали лицу его какой-то штатский интеллигентный вид.
– Да нет. Постою ещё. Не холодно, – улыбнулся.
Потом он рассовывал чемоданы соседок, которые тоже сели недавно. В его купе оказались две девушки и старушка, на боковых местах – моложавая женщина с внучкой.
Ромка улыбался.
Поезд покидал южные края. Разбегались по сторонам железной дороги всхолмленные поля и широкие южно-русские степи с островками снега в балках.
И здесь, на воле, эти степи казались гораздо прекраснее, чем, к примеру, на полигоне, куда возили их на стрельбы. Свобода! Временная, относительная, но свобода.
Целая неделя – без круговерти, без утренних построений, проверок и шагистики, уставов и наставлений, жёстких взглядов командиров и выполнения бесконечных задач.
Ромка справлялся со всем этим, в принципе, нормально, без жалоб. Физически он был вполне приспособлен к службе, хоть никогда и не занимался этой подготовкой специально. Когда его сверстники гоняли в футбол, он учил гаммы.
Всю школьную сознательную жизнь учился Роман в музыкалке. Мама решила, что дело это семейное. Но в консерваторию он не прошел – запорол экзамен от навалившегося волнения.
И вскоре уже был на срочке. А уж потом подписал контракт – уговорили, да и матери хотелось помочь.
Дома он всегда был мальчиком. Бабушка ограждала его от забот, лишь бы он просиживал положенные часы за инструментом. А он мог часами бить по клавишам, думая о чем-то своем и совсем не заботясь о самосовершенствовании. Он привык, что заботятся о нем.
Была у него ещё и младшая сестра – Наташка. Ей посчастливилось – музыкалка прошла мимо, отдали на танцы.
Отца Ромка помнил плохо. Помнил только чувство стыда за него. Отец кормил обещаниями, менял работу и все время уповал на новое место. Он хвастался будущими заработками, заверял за обеденным столом жену и пожилую мать, что теперь они заживут ничуть не хуже других, спрашивал у них с сестрой, что купить им на скоро заработанные деньги, записывал всё в блокнот.
Мать не верила – всю жизнь муж мотался незнамо где и приезжал с пустыми карманами. А Ромка верил каждый раз. Мать покупала отцу новые куртки и обувь, обстирывала, обглаживала, собирала в дорогу провиант. Бабушка традиционно плакала, провожая блудного сына.
Никто, кроме Ромки, не верил в отцовскую удачу. И никому не бывало так стыдно, как ему, когда отец через несколько месяцев возвращался домой худой, заросший щетиной, без новой куртки, в заношенных донельзя ботинках и разводил руками: «На этот раз неудача.»
Отец погиб в очередном отъезде, и на маму свалилась суета перевоза его тела домой издалека. Бабушку горе совсем выбило из колеи, и если б не мамины старания, не ее поддержка свекрови, неизвестно чем бы все закончилось.
Теперь Ромка был ответственным – он не должен быть таким, как отец. Он больше всего боялся стать таким. Он – мужчина, и три его женщины не должны больше нуждаться. Он даже отчасти рад был, что пролетел в консерватории.
Как только получил он первую зарплату, отправил матери большую часть денег, с тех пор отправлял ежемесячно. Тем более, что матери в ее дворце культуры зарплату задерживали. Тогда многим ее задерживали.
Да и последнее решение его – отправиться на Кавказ, где платят значительно больше, тоже было связано с ними, с его родными женщинами. Так хотелось их поддержать!
Вот только знать о том, что он решился поехать в точку горячую, они не должны. Сразу после этого небольшого отпуска, он должен будет ехать в другую часть, в другое место, и возможно, совсем на другую боевую работу. Служил он связистом, и служить ему нравилось. Но он готов был всё изменить.
Рома забросил клетчатую сумку старушки на третью полку, помог стащить матрасы, метнулся в купе проводников, принес на всех увесистые пачки постельного белья.
– Чайку может? – предложила пожилая женщина, когда суета посадки была завершена.
Они дружно пили чай, рассказывая о себе.
– Домой на побывку, – коротко о себе пояснил Рома.
Длинноволосая девушка с умными серыми глазами сразу приглянулась Ромке. У обоих у них – верхние полки.
За окном проносились саманные домики, в голых зарослях, игрушечная церквушка на холме, закрытый шлагбаум у переезда, вереница машин. Близился город, и побежали перед глазами громоздкие бетонные заводские стены.
– А вы где выходите? – Ромке не спалось, его соседке – тоже.
– В Ярославле, а Вы? – у девушки был приятный грудной голос.
– О! И я чуть дальше – в Костроме. Вы там живёте, в Ярославле? А работаете где?
– Да. Живу… В школе работаю. Мы учителя с подругой.
– Правда? И что преподаете?
– Начальные классы.
– Здорово! Наверное, любите детей?
– А как же. Как их можно не любить? У меня даже любимчик есть, Петькой звать. Самый неугомонный.
– А я после отпуска на Кавказ еду, – почему-то Ромке вдруг захотелось сказать ей это.
– Да Вы что! – она привстала на локтях, ахнула, – Отправляют?
– Ну… В общем-то, я сам захотел. Там много наших уже, друг у меня там.
– Господи! Страшно-то как! А давайте я вам свой адрес дам, хочется знать, как Ваши дела. Напишите мне, пожалуйста. Теперь всё думать буду…
– С удовольствием. Только Вы уж не волнуйтесь. Всё хорошо будет. Я напишу обязательно.
Они знакомились и болтали. Девушка понравилась Ромке. Так приятно было осознавать, что теперь кто-то будет знать, что он Там, будет волноваться за него. И он будет ей писать.
Среди ночи Рома проснулся. Сходил в туалет и остался у купе проводников, глядя в глубь качающегося пространства, наполненного шумным дыханием множества людей и белыми тенями простыней. Подумалось «Как в казарме.»
И тут с верхней полки спустилась и она – Вика, его соседка.
– И мне не спится. Пошли в тамбур, – позвала сама.
Темень полуночная, мелькание редких фонарей, стук колёс и вид змеящихся железнодорожных путей, прощальные гудки и над всем этим серые глаза Вики. Они уже целовались. Он стащил очки, они мешали.
У Ромки такого никогда не было. С девушками ему не везло. Он смущался, боялся их односложных ответов. А тут, в вагоне, где оказался один среди женщин, вдруг почувствовал уверенность.
Проводница пару раз выходила в тамбур, выпускала ночных пассажиров, бурчала на них, чтоб «не мёрзли тут». Но они не слушали. Сейчас Ромка верил, что любовь с первого взгляда существует.
Ярославль встретил снегопадом. Ромка донес чемоданы девушек до остановки автобуса, рискуя опоздать – поезд здесь стоял двадцать минут. Потом оглядываясь и махая обеими руками, помчался к поезду, перескакивая ступени перехода, припустился бегом. В сердце бушевала радость.
Он тогда и решил – вернётся сюда на этой неделе сюрпризом. Адрес же есть.
В вагоне присел, вытянул ноги, расслабился. Он был возбужден от избытка чувств. Он был счастлив.
Ему ехать ещё два с лишним часа.
И вот, наконец, родной город. Внутренне обмирая, он вышел к остановке троллейбуса. Он даже не думал, что так скучал. Вечер уж сгустился. Он постоял чуток, а потом решил пойти пешком и нисколько не пожалел об этом. На каждом углу, в каждом изгибе дороги – воспоминания.
Вот он клуб, в котором выступали ещё школьниками, пятиэтажки, где жили друзья, музыкалка чуть поодаль, куда бегал неустанно, гора к хлебозаводу, с которой летал на санках, а тут жила его подружка Катя, которая нравилась, но которой так и не смог в этом признаться. Оказывается за получасовую дорогу от вокзала до дома можно вспомнить всю жизнь.
А вот и его старый трехэтажный дом. И окна на втором этаже не горят. Родные его уж спят – время позднее.
Он поднялся, нажал на кнопку звонка. Знал – разволнует своих женщин, но и обрадует. За дверью послышались шаги, потом шаги быстро удалились – испугались ночного визитера.
Ромка наклонился к двери, громко произнес.
– Это свои. Свои. Мам, откройте… Это я – Ромка.
Дверь распахнулась.
Три простоволосые родные женщины в белых однотипных рубахах стояли перед ним. Наташка, босиком, с большой бигудиной на челке, рядом – мама с широко распахнутыми глазами, а позади их, с пуховой шалью на плечах, маленькая, сутулая, седовласая бабуля.
Дома все было именно так, как он и представлял. Наташка болтала без умолку, рассказывая школьные новости. Мама переживала, что приехал он без предупреждения, хлопотала, стараясь накормить, бабушка уже плакала о предстоящем расставании, утверждала, что он исхудал.
Новость о том, что за эту короткую неделю ему нужно ещё съездить в Ярославль к сослуживцу, все приняли с горечью.
– Ох! И не нагляделись на тебя, а уж… Разве можно так, Ромочка… Ты даже за фоно не сел ни разу.
– Да я уж забыл всё, мам…
– Нет, нет… Не поверю. Музыкант заканчивается, когда в нем исчезает музыка. Я не понимаю, зачем тебе эта служба. Не твоё это….
Ромке хотелось напомнить маме, что вот сейчас, в перестроечные эти времена, музыка и музыканты оказались никому вдруг не нужны. А его профессия, хоть и не слишком романтична и высокопарна, но кормит.
Но говорить этого вслух он не стал.
– Потом, мам. Вот вернусь из Ярика… Сыграю….
Вика не выходила у него из головы. Их жаркие поцелуи в тамбуре грезились ночами. Время было много, города их – совсем рядом. Почему бы не съездить? Тем более – предстоит долгое расставание.
Для «сослуживца» загрузили его вкусностями, постарались – одели в лучшее. Теперь Ромка одет «по гражданке» – в кепку и теплую куртку. А под курткой парадно-выходной сценический костюм. В своих очках он был похож, скорее, на студента — ботаника, чем на бойца, командира отделения.
И опять – привокзальная площадь, заполненная лотками с торговцами, и забитая рабочими электричка.
В Ярославле лил дождь. Но Ромка улыбался. Нужно было купить цветы, и он быстро нашел цветочный магазинчик рядом с вокзалом.
Вскочил в скользящий по воде троллейбус. Адрес он помнил наизусть, а маршрут изучил заранее ещё дома.
Он переживал за цветы – прятал, как мог, их от дождя.
Дом Вики двухэтажный, под старой черепичной крышей, был окружённый дремотной полудеревенской окраиной. Так легко несли его ноги к этому дому. Квартира – на первом этаже. Звонка он не нашел, постучал в деревянную старую дверь.
За дверью – возня, а потом какое-то резкое:
– Кто это? – голос не Вики. Скорее, старческий.
– Здрасьте. Я к Вике, – Ромка немного наклонился, – Вика Пахомова тут живёт?
Клацнул замок, и дверь отворилась. За дверью женщина, отдаленно похожая на Вику. Да, похожая, вероятно, мать.
– Так нет ее, на работе она.
– Баба…, – сзади мальчонка в одной майке, вообще без штанишек.
– Уйди, уйди, Петя, надует, – оглянулась женщина.
– На работе, в школе она? А где эта школа не скажете…, – Рома улыбался, он ещё в электричке предполагал, что и в субботу Вика работает.
– В какой школе? Она уж давно не школьница. В кафе она, в «Пейзаже». Мероприятие у них нынче, вот и… А чего передать может?
– Да нет, – Рома смотрел на номер квартиры. Может ошибся он? – А где этот «Пейзаж», как найти? – спросил осевшим голосом и, за названный адрес, вручил растерянной женщине букет.
Он прошел через заснеженный чахлый сквер, мимо неоновой вывески кинотеатра, по замусоренным дворам. Мысли какие-то появились невесёлые. Время что ли такое – не только люди страдают, но и целые города.
Окна кафе «Пейзаж» горели, но двери были заперты. Рома обошел здание, поискал запасной вход, но и калитка во двор была закрыта.
Он вернулся к центральному крыльцу. Он улыбался в предвкушении встречи. Вика уволилась из школы или… Ну, даже если она немного обманула, не страшно… Лишь бы встретиться, увидеть ее сейчас, обнять. Он уже представлял ее удивление, ее растерянность и то, как бросится она к нему в объятия.
А может ее тут и нет. Мать ее ошиблась… И Петя… Мальчик Петя, наверное, ее сын. Что-то говорила она о непослушном любимчике Петьке. Ну, и пусть. Рома был даже рад. Всё казалось ему, что Вику он не достоин, а вот теперь он сможет доказать, что станет опорой ей и ее сынишке. Стал же опорой своим домашним, и ей станет.
– Э…Ты чего тут? – невысокий плечистый парень заходил на крыльцо.
– Я… Мне бы Вику Пахомову позвать, – сказал с сомнением – тут ли?
– Вику? Зачем она тебе? – и тут же добавил, – А ты, случаем, не музыкант?
– Музыкант, – кивнул Ромка, в общем-то, не солгав. Просто не понял он тогда, что имеет в виду парень.
– О! Давай-давай! Вика говорила,что скоро вы, а мы ждём вас. Аппаратура позже что ли приедет? – он уже жал на какую-то кнопку и шел впереди Романа.
Рома шагал следом.
– Аппаратура? Ну… Ну да, позже, – выдохнул он, уже оказавшись внутри заведения. Ему лишь бы Вику увидеть, а там уж они разберутся.
Заведение готовилось к мероприятию. Девушки-официантки накрывали столы, носили посуду.
– Вон там раздевайся, в подсобке. Тут – для посетителей, – махнул рукой парень.
Рома снял куртку и кепку, вышел в зал в белой рубашке и черном пиджаке. Девушки куда-то пропали. Наверное, среди них и Вика. Из подсобки слышались голоса, смех, звон посуды. Идти в глубь кухни Роману было неловко, и он, исполняя роль музыканта, направился к роялю, стоящему в самом дальнем углу низкой сцены.
Он осторожно открыл крышку, покрутил стул под себя и сел, делая вид, что готовится. Он все поглядывал на арку, ведущую в кухню. Вика выйдет, увидит его…
Вот сейчас…
Но вышла не она, а другая девушка, потом вышел тот самый крепыш, который привел его. Он деловито осмотрел зал.
Роман ударил по клавишам. Он давно не играл. Начал было вспоминать конкурсную консерваторскую программу, но быстро понял, что пальцы на такое уже не способны. Тогда он начал играть что-то попроще, из школьной программы, заиграл уже уверенней.
И тут в зале он увидел Викину подругу, с которой ехали они в поезде – Ирину.
А следом в зал вышла она – Вика. Пальцы замерли, оцепенели… Роман подскочил, намереваясь подойти, но тут крепыш подтянул Вику к себе, некрасиво ущипнул за зад.
– Ой, Коля! Ну ты… Пошли лучше покурим. Посуду расставили, вроде, – голос грудной…
Ромка присел, ошарашенный увиденным, глаза стыдливо опустил, спрятался, пальцы заперебирали знакомую мелодию.
И тогда Вика посмотрела на него, они встретились взглядами. Вика, лишь скользнув серыми глазами, направилась мимо. Она его не узнала. Был солдатик в камуфлированной выгоревшей форме, с растрепанным чубом, а сейчас – парень за роялем в черном представительном пиджаке, купленном для консерватории, зачесан и аккуратен.
Роме было видно в окно, как обнял, пряча от холода его Вику, этот крепыш, как целует ее в шею, а она стоит, дымит, и холодный дым обволакивает их обоих.
И обратно она опять равнодушно прошла мимо него. А потом опять – с посудой для сервировки.
– Чё, рокеры теперь так одеваются? Викуля моя говорит – ниче себе, видок нынче у рокеров.
Коля подошёл к роялю, Роман наигрывал мелодию.
– Нет. Они нормальные приедут. Это только я такой, – Ромка уже думал, как незаметно исчезнуть, обида глодала,– А Вика твоя девушка? – спросил как бы невзначай.
– Да-а… Встречаемся. Но это так, временно. Она с мужем сейчас разводится, тоскует. Вот я и развлекаю, чем могу, – крепыш гадко хихикнул.
– Она замужем? – Рома спрашивал легко, как об обыденном, наигрывая мелодию. А пальцы дрожали…
– Была уж, считай. Теперь – в поиске. Но я, уж прости, – пас. Ребенок у нее. Чего вешать на шею-то…
– А она учителем не работала раньше? Очень похожа на одну….
– Да ты что! – перебил его Коля, – У нее же восьмилетка! Какой из нее учитель!
В зал с шумом открылась дверь, парни в кожанках вносили музыкальные инструменты ВИА. Ромка побежал навстречу.
– Привет, я Рома, – представился потихоньку, – Я помогу.
Он подхватил барабанную установку, потащил на сцену.
– Ром, влево давай ее, – уже кричал ему руководитель группы.
Со стороны казалось, что Ромка с ними давно знаком, что они вместе. Он расставлял, прикручивал, помогал подключать аппаратуру. Вика прошла мимо него ещё пару раз – не узнала. Он хотел было окликнуть, но вдруг представил, как неловко сейчас будет ей пред ним, и сдержался.
Когда аппаратура более-менее была установлена, когда уже явились ведущие праздника, началась суета, проба микрофонов, накрывание блюд, Ромка опять сел за рояль – забегали пальцы по клавишам.
– Так ты пианист что ли? – к нему подошёл руководитель музыкальной группы.
– В некоторой степени. Можно я сыграю вальсок и уйду?
– Без вопросов. Слушай, а нам клавишник так нужен! Ты, случайно, работу не ищешь?
– Нет. Я уезжаю сегодня.
– И куда?
– Куда? Заеду домой и – на Кавказ…
– Ты обалдел! Чего там делать-то?
– Чего делать? Родных буду защищать, Родину. Вот сейчас Прощальный вальс сыграю и поеду … , – он встал и довольно громко произнес, – Альфред Шнитке «Прощальный вальс». Исполняет Роман Белокрылов, – сколько раз он говорил это, представляясь в детстве на сцене.
И Ромка заиграл. Эту мелодию он помнил очень хорошо. До интонаций, до пауз… И на сцене притих шум подготовки, уже не считали в микрофоны, не включали музыку. Официантки спешили, носили блюда не останавливаясь, но тоже тихо, прислушиваясь к красивой мелодии парня за роялем.
Ирина, наморщив лоб, остановилась, внимательно присмотрелась к музыканту.
Роман закончил – поставил последнюю точку-палец на белую клавишу. Это было его прощание с мечтой. Его прощальный вальс.
Возобновилась суета. Кто-то кому-то кричал, все спешили – банкет вот-вот начнется.
Рома ушел незамеченным. Оглянулся на яркие окна кафе и пошел в сторону остановки. Удачно приехал на железнодорожный вокзал прямо к электричке в Кострому.
Уже вечерело, мелькали огни. Электричка набирала скорость, вырываясь из скопления привокзальных строений, платформ, вагонов, из городских многооконных ликов – в бескрайние леса. Перед глазами ещё стояла Вика, на душе – сожаление и тоска.
Но чем ближе подъезжал он к дому, тем теплее становилось на душе. Сегодня дома его не ждали, а он явится. И столько радости будет!
Откроется дверь, а там – три простоволосые родные его женщины в белых однотипных рубахах. Наташка, босиком, с большой бигудиной на челке, рядом – мама с широко распахнутыми глазами, а позади их, с пуховой шалью на плечах, маленькая, сутулая, седовласая бабуля.
Так и будет. И есть ему кого защищать, о ком думать, и к кому стремиться. Есть. Но так тогда было жаль… Так жаль…
И звучала, и звучала мелодия вальса в сердце, и отвернулся Ромка к окну, чтоб никто не видел его слабости.
Он же воин, защитник…
***
Кассир нажала кнопку звонка.
– Замени меня, Кать.
Вышла из-за кассы и встала у высокого окна супермаркета. Она видела, как седовласый полковник укладывает продукты в багажник машины, как задерживается, смотрит на двери магазина, а потом садится за руль и отъезжает. И как и тогда барабанит холодный дождь.
Тогда, в кафе «Пейзаж», она, действительно, не узнала его. Банкет был в самом разгаре, они, как всегда, ничего не успевали, носились, как рабочие муравьи, меняя блюда. И вдруг Ирка спросила:
– Вик. А это не тот ли солдатик с поезда в начале за роялем играл. Где он? Делся куда-то. Похож очень…
Они побежали к музыкантам, и те подтвердили, вспомнили – Роман, да, Роман … нет, они его впервые видят… А вот фамилию не запомнили, хоть и говорил он.
А дома Вику ждали цветы.
Она всё тогда поняла, но письма от него ждала долго. Хотела объясниться, извиниться. Но писем от него не было, а как найти его, она не знала.
И однажды, спустя годы, в каком-то кинофильме услышала до боли знакомую мелодию. Подскочила, забегала по комнате…
– Этто…это… Это ведь…
Ждала титров. Прочла – «В кинофильме звучал «Прощальный вальс» А. Шнитке.
Так вот оно что – прощальный …
А сейчас она его узнала. Почему-то – по очкам. Хоть и были они, бесспорно, другие, но так похожи на те. Взглянула на него на кассе и сразу узнала. Вот только признаваться в этом ему не стала.
Время их уже ушло. Оно – самый честный критик, не ждет и не прощает ни одного своего потерянного мгновения, не даёт вернуться и исправить ошибки.
Капли дождя текли по огромному стеклу, сплетаясь, как нити судьбы. Ее судьба не сменит русло, не потечёт вверх, вопреки законам природы.
Да и мелодия была … прощальной …
