— Валя, ну ты же понимаешь, мальчику некуда деваться, — Лидия Петровна ставит передо мной тарелку с остывшей гречкой. — Сергей же не чужой, он племянник мой покойного мужа.
Мальчику. Двадцативосьмилетнему мальчику, который за десять лет так и не научился зарабатывать себе на жизнь. А я, получается, чужая, хотя двадцать лет в этом доме живу, каждый угол своими руками отмывала.
— А мне где спать? — спрашиваю, размешивая кашу ложкой. — В кладовке?
— Что ты выдумываешь! — свекровь всплескивает руками. — Будете с Олегом в маленькой комнате спать. А большая как раз Сергею нужна, у него же вещей много.
Вещей много. У человека, который живёт на шее у родственников, вещей много. А у меня, которая тридцать лет каждый день на работу ходит, права на большую комнату нет.
Дверь хлопает, и в кухню входит Олег Николаевич — весь в мазуте, уставший, пахнет бензином. Целый день по городу на такси мотается, чтобы хоть как-то семью содержать.
— Привет, — говорит он тихо, садится за стол, не глядя на меня.
Знает о чём речь, но молчит. Всегда молчит, когда дело касается матери. Двадцать лет молчит, а я терплю. Но хватит ли терпения ещё на двадцать?
— Олег, ты же не против, что Сергей у нас поживёт? — Лидия Петровна заискивающе смотрит на сына. — Совсем ненадолго, пока не найдёт работу.
Ненадолго. Как три года назад ненадолго, как пять лет назад ненадолго. А я буду стирать его грязное бельё и убирать за ним комнату, потому что Сергей «устаёт от поисков работы».
— Ладно, мам, — кивает Олег, жуя хлеб. — Раз больше некуда.
Раз больше некуда. А мне можно? Мне можно двадцать лет жить в чужом доме, чувствовать себя приживалкой, не иметь права голоса?
Встаю из-за стола, иду к раковине. В окно вижу, как во дворе Сергей разгружает из потрепанной машины сумки. Много сумок. На долгое время. И мне становится дурно от понимания того, что сейчас начнётся.
— Валентина Михайловна! — кричит он мне в окно. — А где ключи от большой комнаты? Бабуля сказала, что я там буду жить.
Бабуля сказала. А кто я? Кто я в этом доме, где прожила полжизни?
— Сама покажу, — отвечаю, хотя хочется крикнуть совсем другое.
Поднимаюсь на второй этаж, открываю дверь в нашу с Олегом спальню. Наши фотографии на стенах, мои книги на тумбочке, моё покрывало на кровати — всё это завтра переедет в маленькую комнату, которая раньше была кабинетом.
— Офигенно! — Сергей заходит, оглядывается. — А телевизор большой есть? Я привык по вечерам фильмы смотреть.
— Есть, — отвечаю сухо.
— А интернет быстрый? Я же работу ищу, мне онлайн быть надо.
Работу ищет. В компьютерных играх, наверное, как обычно.
— Нормальный интернет.
Он кивает, довольный, начинает развешивать свои футболки в мой шкаф. На одной надпись: «Жизнь слишком коротка, чтобы работать». Символично.
Спускаюсь вниз, где Лидия Петровна уже накрывает стол для дорогого племянника. Достала хорошую посуду, которую обычно только по праздникам ставит. Колбасу нарезала, помидоры, даже майонез открыла.
— А мне можно узнать, — говорю, стараясь контролировать голос, — на сколько всё это?
— На сколько что? — не поднимает глаз свекровь.
— На сколько Сергей к нам въехал? Месяц? Два?
— Ну что ты сразу как коршун! — возмущается она. — Человек в трудной ситуации, а ты уже выгоняешь. Где человечность?
Человечность. А где человечность ко мне? Где вопрос: «Валя, а тебе удобно?» Или: «Валя, а как ты себя чувствуешь в маленькой комнате?»
— Я не выгоняю, — отвечаю медленно. — Я просто хочу знать, на сколько.
— На сколько получится, — отрезает Лидия Петровна. — А вообще, не твоё это дело. Дом-то не твой.
Не мой. Вот оно. То, что она всегда думала, но говорила не так прямо. Двадцать лет я в этом доме не хозяйка, а временная жилица.
— А чей же? — спрашиваю тихо.
— Мой. И Олега. А ты… ты невестка.
Невестка. Не член семьи, не хозяйка. Невестка. Человек второго сорта, который должен быть благодарен за крышу над головой.
Олег поднимает глаза от тарелки, смотрит на меня, потом на мать. Вижу в его взгляде неловкость, но он молчит. Как всегда молчит.
— Понятно, — киваю я и иду в кладовку, где лежат мои документы.
Достаю папку, нахожу свидетельство о праве на наследство. Читаю знакомые строки: «Одна треть жилого дома…» Моя треть. По закону моя, что бы ни говорила свекровь.
Утром иду в МФЦ. Очередь большая, но я терпеливо жду. Рядом сидит женщина лет шестидесяти, что-то нервно перебирает в сумке.
— Вы документы на дом оформляете? — спрашивает она.
— Выписку заказываю. Хочу посмотреть, что у меня есть по закону.
— И правильно! — оживляется она. — Я вот тоже пришла разбираться. Живу у сына, а невестка на меня косо смотрит. Думает, я ничего не понимаю в документах.
Невестка косо смотрит. Интересно, всех невесток так воспринимают — как временное неудобство?
Получаю выписку через час. Сажусь на скамейку во дворе МФЦ и читаю. «Валентина Михайловна Краснова — собственник одной трети жилого дома…» Чёрным по белому. Моя треть. Могу распоряжаться как хочу.
Домой возвращаюсь к обеду. На кухне слышу громкий смех — Сергей рассказывает свекрови анекдоты. Хорошо ему, весело.
— А, Валентина Михайловна! — видит меня Сергей. — А обед будет? Я проголодался уже.
А обед будет. Не приготовит ли, не поможет ли — а обед будет. Я должна его кормить после ночной смены в больнице.
— Приготовь сам, — говорю спокойно.
— Как это сам? — удивляется он. — Я же мужчина, я не умею готовить.
Не умеет готовить, но умеет есть. Не умеет зарабатывать, но умеет тратить. Очень избирательные умения.
— Тогда научись, — отвечаю, достаю из сумки выписку, кладу на стол.
Лидия Петровна подходит, смотрит на бумагу с подозрением.
— Это что такое?
— Выписка из ЕГРН. Там написано, что мне принадлежит треть этого дома.
— И что с того? — голос у неё становится менее уверенным.
— А то, что я имею право эту треть продать. Кому угодно.
— Как продать? — Сергей наклоняется над выпиской. — А нас не спросишь?
— Нет. По закону собственник доли может её отчуждать самостоятельно.
Конечно, есть нюансы — сначала предложить другим собственникам, но это детали. Главное, что у меня есть права.
— Но ведь не продашь же ты! — Лидия Петровна смеётся, но смех получается нервный. — Куда ж ты денешься?
— А Сергей куда денется, когда в его комнате будут жить чужие люди? С детьми, с собаками, с музыкой по ночам?
Сергей бледнеет. Впервые за время знакомства вижу его напуганным.
— Тётя Валя, ну не надо так… Я же найду работу, съеду скоро.
— Когда скоро? Через год? Через два?
— Ну… через месяц найду точно.
Через месяц точно. Как он находил три года назад, как искал пять лет назад.
Вечером, когда Олег приходит с работы, я показываю ему выписку.
— Что это значит? — спрашивает он, читая документ.
— Это значит, что у меня есть права. И я устала их не использовать.
Он кладёт бумагу на стол, смотрит на меня долго и внимательно.
— Валя, что ты хочешь?
— Хочу, чтобы меня уважали в собственном доме. Хочу, чтобы со мной советовались, когда решают, кому здесь жить. Хочу не чувствовать себя прислугой.
— А если мама не согласится?
— Тогда завтра подам объявление о продаже доли. И пусть ваш мальчик живёт с незнакомыми людьми.
Олег молчит, но в его глазах я читаю что-то новое. Понимание, может быть. Или усталость от всего этого.
Утром за завтраком Сергей объявляет:
— Я решил съехать. Нашёл работу в соседнем районе, там и жильё предоставляют.
Лидия Петровна с удивлением смотрит на него:
— Как так быстро?
— Быстро, когда надо, — отвечает он, не глядя на меня.
А вечером Олег подходит ко мне, когда я читаю на кухне.
— Мам сказала, что ты можешь жить в большой комнате, — говорит он. — И что она не против, если мы сделаем там ремонт.
Не против. Впервые за двадцать лет не против того, что я хочу.
— А ты? — спрашиваю я. — Ты тоже не против?
— Я давно не против, — отвечает он тихо. — Просто не знал, как сказать.
Может быть, иногда людям нужно просто показать бумаги, чтобы они вспомнили о твоих правах. А может быть, нужно перестать терпеть и начать требовать уважения.
Не знаю, что будет дальше. Но знаю точно: больше никогда не соглашусь быть невесткой. Я хозяйка. И точка.
