— С добрым… — она не закончила.
Глупо желать доброго утра пустой подушке. Давным-давно пустой. Уже целый год. Говорят, время лечит. Врут. Ее не вылечило. Загнало в какой-то белесый туман, где она бродит до сих пор неприкаянная и никак не может найти себе места.
***
Муж Марии Ивановны умер недавно, если считать годами, а если месяцами или днями, то довольно давно. Все в мире относительно. Все меняется, все течет. Но есть и вечные вещи. Например, тоска, а еще боль.
Она любила мужа больше всего на свете. Даже, наверное, больше, чем дочь Лену. Вот теперь за это и расплачивается. Он ушел быстро — инфаркт. А она осталась с сердцем, расколовшимся на части, с бессонными пустыми ночами, с невозможностью поверить и смириться.
Лена не поняла мать. Нет, отца, конечно, жаль. И горевать о близких нормально. Но не так же, не столько же. Нужно выплакать, перестрадать и жить дальше. А вот мама не сумела. И Лена ей в этом не помощник. У Лены и своих забот хватает. Работа, сын, муж.
Она честно выполнила свой дочерний долг: с похоронами помогла, утешала как умела, но она же не может быть вечной жилеткой.
Мария Ивановна этого и не хотела. Пусть дочка живет — радуется, грустит. А вот она сама не может. Слава богу, до пенсии доскрипела, добрела. Никаких подработок брать не стала. Не выдержала бы больше людей вокруг. Денег немного, но ей хватит.
Хотелось лишь одного — запереться на даче и утонуть в беспросветном тоскливом тумане. А лучше уйти в воспоминания. Там легче, там теплее, там муж. Вот он молодой, озорной, симпатичный, похлопывает рукой по боку голубой глазастой машины, улыбается.
— Где ты взял такое старье, Сережа? — спрашивает Маша.
В стране грез она все еще Маша, а никакая не Мария Ивановна.
— Не старье, а раритет, — поправляет он. — Двадцать первая Волга. Машина — зверь. Где хочешь проедет. Совершенно неубиваемая. Сделана на века.
— А по мне так старье, — упрямится Маша, а потом соглашается: — Ладно уж, не буду обижать твою машинку. Пусть будет раритет.
— Прокатимся? Прошу, мадемуазель, — Сережка распахивает голубую, словно незабудка, дверцу.
Маша забирается на заднее сидение.
— Да тут прямо царский диван, — хвалит она. — В этом раритете жить можно!
— А то, — Сережа доволен: оценила.
***
Волга и правда почти вечная. Она была в Машиной жизни очень долго. Так же долго, как Сережка.
Она везла их из загса. Тогда Сергей разрешил сесть за руль своей ненаглядной другу. Очень переживал, но он так хотел, чтобы именно Волга увезла их от казенного порога в новую счастливую жизнь.
Волга встречала Леночку из роддома. Именно она, голубая, словно мечта, доставила счастливую Машу с дорогим, посапывающим одеяльным свертком домой. Лена не плакала, серьезно смотрела на Машу, и той казалось, что дочка понимает — она отправляется в самое важное путешествие под названием жизнь. А может, так только казалось.
Сергей не хотел другую машину. Он любил свою. Такой уж у него был характер. Все в жизни раз и навсегда. Любимая жена, дочь и, конечно же, Волга. Он заботился о тех, кого любил. И о машине заботился.
Когда его назначили начальником строительного главка, Волге пришлось потесниться. Сережа ее утешал.
— Ты не обижайся. На этом монстре я только на работу, — он кивал на черный, породистый, словно скаковая лошадь, автомобиль. — А на дачу, на прогулки с семьей или еще куда — только с тобой. Ты теперь семейная машина. Эдакая автомобильная бабуля.
— Ой, ненормальный ты, Сережка, — смеялась Маша. — Хорошо, что Ленка не видит, как ее отец перед машиной реверансы делает.
— Зря смеешься, — отвечал Сергей. — Она все чувствует. Неважно, что железная. Вещи пропитываются духом хозяев.
Маша верила. Наверное, так. Ведь бывают проклятые предметы, нехорошие дома и прочая мистика. Неспроста ведь они такими стали. Наверное, прав Серега. Да пусть обожает свою Волгу сколько влезет, главное, что Машу он любит больше.
***
Лена выросла, собралась замуж. Волгу, как свадебный экипаж, забраковала сразу:
— Папа, ну ты что, издеваешься? Ты бы мне еще на телеге в загс предложил отправиться. Эту консервную банку вообще выбросить пора. Ну не бывает ничего вечного. И Волга твоя морально устарела. У тебя ведь есть приличный автомобиль. Сдай ты это ведро на металлолом или, если тебе ее так жалко, продай коллекционеру какому-нибудь. А что, выглядит она у тебя прилично. Ты же с ней всю жизнь носишься.
Сергей не обиделся. Не на что. Время сейчас такое: статус превыше всего. Он ведь тоже в каком-то смысле ради этого чертова статуса предал свою машину. До работы на другой ездит. Так что Ленка права.
Дочь после свадьбы от них съехала. Зажила своей жизнью. Отдалилась. Звонки, стандартные вопросы: «Как дела? Как здоровье?» Все правильно.
Маша не скучала: рядом с ней был Сергей. Близкий, родной. Постаревший, но все равно самый лучший. Они неизменно по выходным садились в свою старушку Волгу и ехали на дачу.
Старенькую, без всяких новомодных ландшафтных дизайнов и заоблачных заборов. Зато там были яблони и сливы. Нежные, словно рассвет, розы, обнявшие перголу, и простецкие лиловые колокольчики. А еще усатая клубника, которая расползалась по всему участку, заявляя свои права на каждый его уголок.
***
Именно в те самые годы, когда они остались вдвоем с Сережей, они сильнее всего и проросли друг в друга. Научились понимать, о чем молчит каждый из них. Слова стали почти не нужны. Они читали друг друга, словно старую любимую книгу.
Маша не думала, что он уйдет раньше. Старалась не думать. Это страшно. И вот он ушел. Волга осталась в гараже, никому не нужная, накрытая чехлом. Маше казалось, что она тоже сдала. Постарела на глазах. Кое-где появились «рыжики», колеса потеряли упругость, стекла помутнели. Или так только казалось…
Лена сказала, что она разберется с машиной. Нечего платить за аренду гаража, в котором ржавеет ненужный хлам. Маша не спорила. Не было сил спорить. Ведь чисто с практической точки зрения дочка права.
И то, что она советует сходить маме к психологу — тоже правильно, наверное. Но Маша знает: не поможет психолог. Нет для него работы в Машиной голове. Здесь душу штопать надо, сердце чинить. А этого никто не умеет. Да Маша и не уверена, что хочет покоя. Ведь вместе с покоем может прийти забвение. А она не желает забывать. Ни дня, ни секундочки.
Ленка, конечно, злилась:
— Мама, ты себя заживо хоронишь. С тобой невозможно общаться. Я к тебе прихожу, словно на кладбище. Такая тоска берет.
И она перестала приходить. Позванивала, конечно. Дочерний долг исполняла. Когда узнала, что мама собралась жить на даче, одобрила:
— Хорошая затея. Может, на природе тебя отпустит. Говорят, природа лечит.
А Маше на даче просто стало легче мечтать, окунаться с головой в прошлое, вспоминать.
Вот и сегодня не заметила, как два часа пролетело. Нужно до магазина дойти. Жакровато, конечно, но она не торопясь. На лавочке посидит, если устанет. Посередине пути есть старая остановка с навесом. Автобус здесь давно не ходит, а остановка осталась, как перевалочный пункт между дачами и магазином.
***
Мария Ивановна отдыхала. Ржавая крыша остановки накрывала тенью деревянную лавочку. Мимо изредка спешили машины. Будний день. Это в пятницу вечером паломничество. А сегодня редко ездят. Она разглядывала их — разные, в основном заграничные. Незнакомые шильдики на круглых обтекаемых носах.
И вдруг…
Она была точно такой, какой Маша ее помнила. Голубая, словно небо, сияющая и глазастая. Волга.
«Это от жары», — решила она и зажмурилась. Волга никуда не исчезла. Напротив, подрулила к остановке, из окна выглянул он. Сережка, молодой, озорной, симпатичный:
— Машка, ну чего ты? Садись, — дверь распахнулась.
Маша медленно поднялась, подошла к машине, потрогала рукой нагретый солнцем голубой бок: настоящая! И Сережка настоящий. Не бывает у привидений таких теплых, родных улыбок.
Счастье накрыло волной, разогнало кровь, заставило ускориться сердце.
— Я так скучала, — прошептала Маша.
Ей казалось, что годы, словно осенние листья, шуршат вниз, опадают и остаются на горячем асфальте. И вот она уже под стать Сергею. Юная и счастливая. Так чего же она ждет?
Маша нырнула в тенистый салон машины. Потянулась к Сергею, обняла, уронила пару звонких слезинок ему на грудь.
— Ну чего ты, Машка? Все ведь хорошо! Правда?
— Правда, — улыбнулась она.
Машина тронулась и растворилась в жарком дрожащем мареве июльского дня.
***
Телефон звонил…
— Ну как всегда! Стоит пойти в душ, и кому-то я нужна до зарезу! — проворчала Лена, выключила воду и обмоталась полотенцем.
Аппарат настойчиво подрагивал на полочке рядом с бутылкой шампуня.
— Слушаю, — сказала она.
Трубка представилась Светланой Петровной, соседкой по даче, и забормотала, торопясь сообщить то, что Лена вовсе не хотела слышать. Полотенце соскользнуло на пол, улеглось у ног. Она не заметила его бегства. Прижала руку к груди, сердце ударяло в ладонь гулко и медленно.
— Постойте, постойте, Светлана Петровна, — приказала Лена трубке. — Вы уверены?
Дурацкий вопрос. Конечно, в трубке уверены. Иначе бы не звонили Лене.
— Она ведь хорошо себя чувствовала. Ну физически во всяком случае. Тосковала, конечно, но без врачей и таблеток.
Лена перешагнула полотенце, натянула халат и вышла в кухню. Потому что нужно присесть. Такие новости стоя не слушают. Опустилась на стул. Время замерло.
— Я поняла. Куда отвезли? Да, сейчас запишу.
Трубка иссякла, загудела. Лена отложила ее в сторону.
Мамы больше нет. Что там сказала мамина соседка? На старой остановке нашли ее. «Сидит, голову на грудь уронила, будто спит, — говорила Светлана Петровна. — Я сразу подумала, что ей плохо. Позвала, а она ноль внимания… Померла Маша. Я, конечно, позвонила куда надо. Но самое удивительное, Лена, знаете что? У нее было такое умиротворенное лицо. Я увидела, когда ее забирали. Даже счастливое. Бывает же такое!»
«Конечно, бывает, — подумала Лена. — Она к отцу ушла, вот оттуда и счастье. Не смогла она без него. Может, если бы мы с ней почаще разговаривали, она бы так не торопилась? Эх, жизнь… Мчимся куда-то, спешим, а о главном забываем. Только теперь уж ничего не поделаешь. Интересно, что мама увидела перед смертью?»
Впрочем, эти мысли быстро ушли. Нужно было заняться насущными проблемами. Нечего сотрясать воздух и бередить душу. Нужно жить дальше: бежать, спешить. Похороны организовать и, в конце концов, продать эту старую Волгу. А может быть, и дачу. Кто на нее теперь будет ездить?
Лена прогнала со щеки выскользнувшую из глаз слезинку, встала, и застывшее было время понеслось дальше.
