Никита осторожно вошёл в квартиру, стараясь не издавать ни звука. Он медленно повернул ключ в замке и аккуратно придержал дверь за край, чтобы та не щёлкнула при закрытии. Каждое движение он продумывал заранее – лишь бы не разбудить мать.
Парень чувствовал, как накатывает усталость – не только физическая, от долгого дня, но и душевная, выматывающая, словно тяжёлый груз на плечах. Ему уже давно надоели бесконечные скандалы и бурные истерики матери. Из‑за этого он даже выработал привычку возвращаться домой поздно ночью – когда она уже крепко спит и не может начать очередной неприятный разговор.
Но сегодня что‑то пошло не так. Едва Никита сделал пару шагов по коридору, из комнаты появилась мать. Она встала на пороге, скрестив руки на груди, и произнесла с явным сарказмом:
– Надо же, явился! А что так рано? Всего‑то полпервого ночи!
Никита тяжело вздохнул, прикрыл глаза и тихо, почти шёпотом, попросил:
– Не начинай, а?
Он уже знал, что будет дальше. Сейчас последует долгий монолог, полный упрёков и напоминаний о жертвах, которые она принесла ради него. Потом она, удовлетворённая тем, что высказалась, отправится спать, а он останется лежать в темноте, ворочаясь с боку на бок, пытаясь уснуть. А утром – снова в университет, потом на работу, и так по кругу.
– Не начинай? – мгновенно вскинулась женщина, её голос зазвучал резче. – Да как ты с матерью разговариваешь! Я столько из‑за тебя пережила! Стольким пожертвовала!
Никита молча протиснулся мимо неё в свою комнату. В голове пронеслось: “Бла‑бла‑бла”. Он знал эту речь наизусть – мог бы повторить слово в слово, даже интонации воспроизвести. Она говорила одно и то же уже двадцать лет, и каждый раз это звучало как заезженная пластинка, которую он вынужден слушать снова и снова.
Кристина всегда считала себя особой незаурядной. В её мире всё должно было подчиняться строгому сценарию: блестящая карьера в театре, главные роли, овации, цветы после спектаклей. Она тщательно выстраивала жизнь по своему вкусу – каждый шаг, каждое решение, каждую деталь. И в этом идеальном мире не было места для внезапных поворотов, а уж тем более для чего‑то столь радикального, как ребёнок.
Новость о беременности обрушилась на неё, словно ледяной душ. Сначала она не поверила, потом попыталась найти хоть какое‑то логическое объяснение, потом – оправдание. Но факты были неумолимы: срок уже слишком большой, чтобы можно было что‑то исправить. Внутри неё будто что‑то надломилось. Мир, который она так старательно выстраивала, вдруг пошёл трещинами.
Первые дни Кристина провела в состоянии, близком к панике. Она металась между врачами, умоляла, уговаривала, предлагала деньги – любые деньги, лишь бы найти выход из этой “неприятной ситуации”. В её голосе звучали то слёзы, то истеричные нотки, то холодная решительность. Она не могла смириться с тем, что всё пошло не по её плану. Каждый визит к специалисту заканчивался одним и тем же: возможности уже упущены, обратного пути нет.
А в это время дома разворачивалась совсем другая картина. Сергей, её муж, ходил по квартире с блокнотом и карандашом, прикидывал, как лучше расположить мебель. Он выбрал самую светлую комнату и с воодушевлением планировал превратить её в детскую. В его глазах светилась тихая радость, он представлял, как будет собирать кроватку, выбирать занавески, как впервые возьмёт на руки своего ребёнка.
Ирония заключалась в том, что именно Сергей был причиной этой неожиданной беременности. Несколько месяцев назад он решился на поступок, о котором до сих пор не решался признаться. Зная, что Кристина принимает специальные препараты, он потихоньку подменил их на обычные витаминки. Он не мог смириться с её твёрдым решением не заводить детей, считал, что она просто боится, не осознаёт, как это может изменить её жизнь к лучшему.
Мужчина понимал, что поступил не совсем честно, но убеждал себя, что это ради их общего счастья. Теперь, когда беременность подтвердилась, он чувствовал одновременно вину и радость. Он ждал момента, когда сможет наконец открыть правду, надеясь, что Кристина со временем примет ситуацию и разделит его счастье.
Кристина не могла смириться с тем, что её жизнь пошла совсем не так, как она планировала. Дни сливались в один бесконечный поток отчаяния и раздражения. Она то замыкалась в себе, то вдруг взрывалась – кричала, плакала, швыряла вещи. Однажды в порыве гнева она разнесла половину кухни: тарелки и чашки с грохотом летели на пол, осколки разлетались по комнате. Сергей молча стоял в дверях, сжимая кулаки, но не решался подойти. Он понимал, что слова сейчас бесполезны – Кристина просто не слышала никого вокруг.
Один из докторов, пожилой мужчина с усталыми глазами, даже строго отчитал её:
– Вы не просто о себе думаете, вы отвечаете за жизнь будущего ребёнка. Такое легкомыслие может стоить очень дорого. Вы должны беречь себя, следить за здоровьем, а не искать способы всё изменить.
Его слова лишь подлили масла в огонь. Кристина вышла из кабинета, сжимая в руках бумажки с назначениями, и едва сдерживала слёзы.
– Как он смеет меня учить?! – думала она. – Он ничего не знает о моей жизни, о моих мечтах!
Беременность оказалась настоящим испытанием. Её тошнило от любого запаха, еда вызывала отвращение, а давление скакало так, что временами темнело в глазах. Несколько раз её увозили в больницу – врачи беспокоились, следили за состоянием, назначали капельницы и таблетки. Но даже в палате она не могла успокоиться: капризничала, ругалась с медсёстрами, требовала отпустить её домой.
Сергей старался быть рядом, поддерживал, как мог. Он приносил любимые (теперь уже нелюбимые) лакомства, читал вслух книги, пытался шутить. Но Кристина отталкивала его:
– Хватит! Мне не нужны твои утешения! Это ты во всём виноват!
Он молчал, опускал глаза, но не уходил. Где‑то в глубине души он понимал: она говорит так не от злости, а от страха. Но от этого было не легче.
Когда настал день родов, Кристина испытывала не радость, а лишь усталость и раздражение. Всё прошло непросто – врачи волновались, ей делали экстренное кесарево. А потом, когда всё закончилось, она даже не попросила показать ребёнка. Лишь глухо спросила:
– С ним всё в порядке?
– Да, – ответила медсестра. – Мальчик, 3 800, всё хорошо. Хотите посмотреть?
– Позже, – отрезала Кристина.
А Сергей, стоявший за дверью, услышал эти слова и почувствовал, как сердце сжалось. Он зашёл в палату, осторожно взял жену за руку:
– Кристина, как мы назовем сына? Я предлагаю Никитой.
Она лишь отвернулась к стене:
– Всё равно. Мне нужно восстановить форму. Если я не вернусь на сцену в ближайшие месяцы, меня забудут.
И она действительно бросилась на борьбу с лишним весом. Диеты, массажи, упражнения – всё подряд. Она часами стояла перед зеркалом, разглядывая живот, бёдра, руки. “Я должна быть идеальной, – твердила она себе. – Иначе всё кончено”.
Но карьера уже рушилась. Режиссёры больше не звонили, агенты отвечали сухо: “Сейчас не время, подождите”. Она пыталась ходить на пробы, но её либо не узнавали, либо вежливо отказывали. “Вы изменились, – говорили ей. – Нам нужна другая энергетика”.
А дома царил хаос. Никита рос тихим, болезненным мальчиком. Он часто плакал, плохо спал, требовал постоянного внимания. Кристина нервничала, срывалась:
– Почему он не может быть как все дети? Почему всегда кричит?
Сергей пытался помочь, вставал ночью к сыну, кормил из бутылочки, качал на руках. Но с каждым днём ему становилось всё тяжелее. Он любил сына, любил жену, но не мог больше выносить эту атмосферу постоянного недовольства.
Через два года он собрал вещи.
– Я не могу так больше, – сказал он тихо, стоя в прихожей. – Ты не даёшь ни себе, ни нам шанса быть счастливыми.
– Уходишь? – холодно спросила Кристина. – Ну и уходи. Ты всегда был слабым.
Он не стал спорить. Лишь посмотрел на спящего Никиту, погладил его по голове и вышел.
После его ухода Кристина осталась одна с сыном. Она понимала, что теперь все взгляды будут обращены на неё: “Вот она, брошенная актриса с ребёнком”. Ей было страшно, стыдно, обидно. Но ещё страшнее было признаться себе, что она сама всё разрушила.
Никита рос, а Кристина училась жить по‑новому. Иногда, глядя на сына, она чувствовала укол вины. Но тут же отгоняла эти мысли: “Я ещё смогу всё исправить. Я вернусь на сцену. Я должна”.
– Я могла стать великой актрисой! А стала? Кем я стала?
Никита стоял у окна, сжимая в руках ключи. Он даже не обернулся – знал, что сейчас последует. Но на этот раз что‑то внутри него лопнуло. Он развернулся, посмотрел матери прямо в глаза и ответил холодно, без тени сомнения:
– Никем.
Его слова прозвучали как удар. Кристина вздрогнула, но тут же поджала губы, будто пытаясь удержать рвущийся наружу гнев. Никита продолжил, и в его голосе звучала та усталость, которую он копил годами:
– Теперь я отлично понимаю отца и его желание оборвать все связи с бывшей женой. Пока он платил, ты даже и не думала найти себе работу. А когда денег не стало, начала на меня наседать. А я отдаю тебе почти всю зарплату!
Кристина фыркнула, махнула рукой, словно отмахиваясь от мухи:
– Ой, да какие там деньги? Копейки. Мог бы и поприличней работу найти. Всё‑таки я всю жизнь себе испортила, родив тебя.
Эти слова повисли в воздухе, тяжёлые, ядовитые. Никита почувствовал, как внутри всё сжалось, но вместо боли пришла странная ясность. Он сделал шаг вперёд, посмотрел на мать твёрдо и вдруг спросил:
– Сколько?
Кристина нахмурилась, не понимая:
– Что “сколько”?
– Сколько денег ты хочешь, чтобы раз и навсегда забыть о моём существовании? Ну? Скажи мне? Во сколько ты оцениваешь мою жизнь?
На мгновение в комнате стало тихо. Даже уличный шум за окном будто затих. Кристина прищурилась, прикидывая что‑то в голове. Потом, словно решившись, бросила:
– Ну, как минимум, пару миллионов.
– Два миллиона? – переспросил Никита, будто проверяя, не ослышался ли.
– Да.
Никита сжал кулаки, но голос его остался ровным:
– И ты обо мне забудешь? И расписку напишешь?
Кристина пожала плечами, в её глазах мелькнуло что‑то хищное:
– Забуду. Вот только где ты их возьмёшь‑то?
Никита выпрямился, посмотрел на неё с холодной решимостью:
– А это уже не твои проблемы.
С того тяжёлого разговора прошёл целый месяц. Кристина давно выкинула его из головы – жизнь шла своим чередом, и мысли о сыне не занимали её надолго. Она привыкла жить моментом: сегодня есть деньги – хорошо, завтра нет – найдётся способ выкрутиться. В конце концов, она всегда умела очаровывать нужных людей, а это рано или поздно приносило плоды.
В тот день Никита вернулся домой не вечером, как обычно, а среди бела дня. Кристина сидела на кухне, листала глянцевый журнал и лениво помешивала остывший кофе. Когда дверь открылась, она даже не подняла глаз.
Она наконец оторвалась от журнала и вздрогнула. Никита стоял в дверях кухни – бледный, с тёмными кругами под глазами, но при этом удивительно собранный. В его взгляде не было ни раздражения, ни привычной усталости – только холодная решимость.
– Пересчитывать будешь? – спросил он ровным, почти безэмоциональным голосом.
И прежде чем Кристина успела что‑то сказать, он резко швырнул на стол четыре плотные пачки пятитысячных купюр. Деньги ударились о столешницу с глухим стуком, одна пачка чуть развернулась, обнажив край хрустящих банкнот.
Кристина замерла. Глаза её мгновенно вспыхнули, словно у кошки, увидевшей мышь. Она медленно потянулась к деньгам, провела пальцами по ребристой поверхности пачек, будто проверяя, настоящие ли они.
– Где ты столько взял? – спросила она, не отрывая взгляда от денег. В голове уже крутились мысли: на новую квартиру не хватит, но можно снять что‑то приличное на год вперёд, а старую продать. А ещё обновить гардероб, сходить в салон… А там, глядишь, и новый ухажёр появится – с деньгами и связями.
– Где взял, там больше нет, – отрезал Никита. Его голос звучал твёрдо, без тени сомнения. – Расписку пиши.
Кристина на секунду задумалась, потом махнула рукой.
– Да без проблем.
Она огляделась, схватила первый попавшийся чистый лист бумаги с полки, нашла ручку и быстро, почти не задумываясь, написала несколько строк. Подписала, даже не перечитав.
– Вот, забирай и катись куда хочешь, – протянула она листок Никите. – Ты мне больше не сын.
Никита взял бумагу, мельком пробежал глазами по строчкам. Всё было именно так, как он требовал: Кристина отказывалась от любых претензий, обещала не искать его и не вмешиваться в его жизнь. Он сложил лист вдвое, сунул в карман.
Ни слова больше. Ни прощального взгляда. Он развернулся и вышел. Дверь тихо щёлкнула за его спиной, оставив Кристину одну с пачками денег на столе и странным, непривычным ощущением пустоты внутри…
**********************
Никита стоял в прихожей своей бывшей квартиры, сжимая в руках ручку чемодана. В воздухе витал запах старого дерева и пыли – будто сам дом пропитывался годами невысказанных обид и тяжёлых разговоров. Он окинул взглядом коридор, в котором провёл почти всю жизнь, и грустно усмехнулся. Ничего не цепляло. Ни одна вещь, ни один уголок не вызывали тёплых воспоминаний. Только облегчение – наконец‑то всё это останется позади.
Чемоданы он собрал заранее. Две сумки, не слишком большие, но и не пустые: одежда, пара книг, документы, несколько фотографий, которые он так и не решился выбросить. Всё самое необходимое – то, что действительно имело для него ценность.
Он вышел на улицу, вдохнул прохладный воздух. Осень уже вступила в свои права: листья шуршали под ногами, небо было затянуто серыми тучами, а ветер приносил с собой лёгкую свежесть, будто смывая последние следы прошлого. Никита поставил чемоданы на тротуар, оглянулся на дом, в котором вырос, и медленно направился к остановке.
Его ждал новый этап – съёмная квартира в другом районе. Не роскошная, но чистая и уютная. Он планировал пожить там пару месяцев, чтобы перевести дух, привыкнуть к мысли, что теперь всё будет иначе. А потом купить небольшую квартиру в другом городе, подальше отсюда. Где никто не знает его истории, где не придётся каждый день сталкиваться с призраками прошлого.
Деньги у него были. Отец, несмотря на все сложности в их отношениях, позаботился о сыне. Перевёл на счёт крупную сумму незадолго до того, как ушёл из жизни. Никита не хотел пользоваться этими деньгами, но теперь… а почему бы и нет?
Он шёл по улице, катя за собой чемоданы, и думал о том, как странно складывается жизнь. Утром он стоял перед матерью, швырял ей деньги в лицо и требовал расписку. Тогда это казалось единственным выходом. Сейчас – просто очередным шагом на пути к свободе.
Никита остановился на перекрёстке, поднял взгляд к серому небу. Ветер трепал его волосы, а где‑то вдали раздавался гул проезжающих машин. Он глубоко вздохнул и тихо, почти шёпотом, произнёс:
– Как, однако, дёшево стоит человеческая жизнь… Всего‑то два миллиона.
Слова повисли в воздухе, растворяясь в шуме города. Он не ждал ответа. Просто констатировал факт. Два миллиона – цена его свободы, его права быть самим собой, жить так, как он хочет. Не оглядываясь назад. Не оправдываясь. Не чувствуя вины.
Он снова двинулся вперёд, крепче сжимая ручку чемодана. Впереди была неизвестность, но впервые за долгие годы она не пугала.
Она манила…
