— Леночка, открой, там отцу плохо! — Леня колотил в дверь ванной так, будто начался конец света. — Срочно нужен нашатырь!
— У меня тушь потекла, подожди минуту, — сказала я и, включив воду, уставилась на свое отражение.
— Тридцать два года, — думала я. — А выгляжу на все сорок. Спасибо семейной жизни и заботливому свекру, который «плохо себя чувствует» каждый раз, когда я пытаюсь побыть наедине с собой хотя бы пять минут.
— Лена, ты что, не слышишь? Человеку плохо! — орал муж.
Я открыла дверь.
— Где нашатырь? Быстро! — выпалил Леня.
— В аптечке на кухне, — спокойно сказала я. — Третья полка сверху.
Я уже привыкла к этим фокусам за годы семейной жизни.
Муж умчался. Я знала, что будет дальше, сейчас Петр Сергеевич очнется, попросит валерьянки, потом чаю с медом. Потом начнет рассказывать, как ему тяжело жить одному. И Леня снова начнет:
— Может, он поживет у нас? Ну, хотя бы зиму?
Каждую зиму повторялось одно и то же. Только вот прошлая «зимовка» закончилась в июле, когда я буквально выставила папашу мужа за дверь с его чемоданами и сказала:
— Все, хватит, идите жить к себе домой. Вы не инвалид, вам пятьдесят восемь лет, вы можете работать.
Знаете, что он тогда сделал? Упал прямо на лестничной площадке и начал стонать. Соседка Валентина Павловна выбежала и увидела эту колоритную сцену. Я стояла с чемоданами, а «несчастный старик» корчился на полу. С тех пор она со мной не здоровается. Думает, наверное, что я изверг.
А правда была в том, что до нашей свадьбы Леня жил с отцом. Мамы у него не нет, она умерла, когда ему исполнилось двадцать. И все эти годы папаша сидел на шее у сына.
Он не работал ни дня, говорил, что у него «больное сердце», «слабые нервы», «наследственная астма». При этом свекор курил как паровоз, выпивал регулярно. Да и по соседкам шастал довольно резво для человека с больным сердцем.
Когда мы поженились, я сразу сказала, что жить мы будем отдельно.
Леня боялся оставлять отца одного и далеко от него уезжать. Поэтому мы купили однушку в ипотеку в соседнем подъезде и въехали туда. Счастье длилось ровно месяц, потом Петр Сергеевич начал приходить сначала на чай. Потом на ужин. Потом стал оставаться ночевать, потому что «поздно идти, а у него голова кружится».
Через полгода он уже фактически жил у нас. Спал он на раскладушке на кухне, но это не мешало ему командовать, как генералу в штабе:
— Лена, суп пересолен!
— Лена, рубашки плохо выглажены!
— Лена, что за пыль на телевизоре?
При этом свекор палец о палец не ударил за все время, пока жил у нас. Он сидел целыми днями, смотрел сериалы и ждал, когда его покормят.
Я терпела три года. А потом сказала — все. Либо он, либо я. Леня выбрал меня, но до сих пор чувствует себя виноватым. И папаша это чувство вины охотно эксплуатирует. То «сердце прихватит», то «давление скакнет», то «совсем ослаб без домашней еды».
— Лен, ты где? — Леня заглянул в спальню. — Отец просит чаю.
— Я на работу опаздываю, — сказала я.
— Ну сделай быстренько, а? — заныл муж. — Он правда плохо выглядит.
— Интересно, сколько он вчера выпил у своего дружка Михалыча? — подумала я. — Судя по красным глазам и трясущимся рукам — прилично.
***
Я пошла на кухню. Петр Сергеевич сидел за столом в нашей квартире, как будто был здесь единоличным владельцем. На нем была грязная футболка, сам небритый, едко пахнущий перегаром и нестиранной одеждой.
— Чайку бы, — сказал он, не глядя на меня. — И бутербродов с сыром.
— Чайник на плите, хлеб в хлебнице, сыр в холодильнике, — ответила я, надевая туфли.
— Ты что, издеваешься? — возмутился муж. — Человек болеет, а ты…
— Петр Сергеевич, у вас руки-ноги на месте? — спросила я. — Значит, сделаете сами.
Он посмотрел на сына.
— Лень, ты слышишь, как она со мной разговаривает? С твоим родным отцом!
Вот тут я не выдержала. Достала телефон, полистала записи, нашла нужную. Включила.
Из динамика раздался пьяный голос Петра Сергеевича. Это было две недели назад, он пришел к нам под утро, думал, что мы спим:
— Она сама скоро окажется на улице, вот увидишь, Михалыч! Я ее выживу, как выжил свою жену-покойницу. Та тоже думала, что умная. А Ленька мой — тряпка, что скажу, то и сделает. Я его всю жизнь доить буду, он мне должен за то, что я его вырастил…
Леня побелел и смотрел то на меня, то на отца.
— Это… Это не я, — забормотал Петр Сергеевич. — Это монтаж какой-то.
Я включила следующую запись, потом еще одну. И все они были как под копирку про одно и то же. У меня их было штук двадцать. Все были сделаны за последние полгода.
Петр Сергеевич в пьяном угаре постоянно рассказывал всевозможные небылицы. Все, на что был способен его затуманенный ум. То говорил соседям, что я гулящая женщина, то уверял участкового, что я ворую его пенсию. То обсуждал с дружками, как «поставить на место эту выскочку».
— Я просто нетрезвый был, — попытался оправдаться Петр Сергеевич. — Лень, сынок, ну что ты слушаешь ее?
— Вон из нашего дома, — тихо сказал Леня.
— Что? — опешил отец.
— Вон отсюда, — повторил Леня. — И больше не приходи.
— Сынок, ты что, родного отца гонишь? — повысил голос Петр Сергеевич.
— Родной отец не говорит про покойную мать, что он ее выжил! — заорал Леня так, что я испугалась. — Пошел вон!
Петр Сергеевич попятился к двери. На пороге он задержался и обернулся.
— Ты пожалеешь, — прошипел он, вмиг выздоровев и протрезвев. — Вы оба пожалеете.
— Угрожаете? — я снова включила диктофон. — Повторите погромче, пожалуйста.
Он выскочил за дверь, хлопнув так, что с полки упала сахарница. Мы молчали, Леня сидел, закрыв лицо руками. Я обняла его и сказала:
— Прости, я не хотела, чтобы ты вот так об этом узнал.
— Выжил маму… — бормотал муж. — Он выжил маму… А я думал, она сама от него сбежала перед тем, как угодить в больницу… Оказывается, она… Она просто не выдержала.
Через месяц мы продали квартиру. Взяли ипотеку на двушку в новом районе на другом конце города. Никому из знакомых отца мы не дали новый адрес и поменяли номера телефонов.
Первое время Леня места себе не находил от чувства вины. Все порывался съездить, проверить, как там отец. Я не пускала, говорила — он взрослый человек, у него есть дом.
Потом я встретила Валентину Павловну в магазине, та поджала губы, хотела пройти мимо.
— Валентина Павловна, — окликнула я. — Как там Петр Сергеевич?
— А что ему будет? — фыркнула она. — Работает грузчиком в магазине. Говорит, здоровье поправилось, даже сердце не болит. Такие мешки таскает, молодые позавидуют.
Вечером я рассказала Лене. Он долго молчал, потом усмехнулся:
— Надо же. Тридцать лет болел, а тут вдруг выздоровел.
Сейчас прошло уже два года. Мы живем в своей квартире, у нас растет дочка. Леня больше не вспоминает об отце. Я знаю, рана еще не зажила, может, никогда не заживет. Но мы справимся
