Вот и дожила я до такой жизни, что родная кровиночка моя, Машенька-внученька, смотрит на меня, как на чужую. А я ведь помню, как на руках ее качала, когда она только родилась. Крохотная такая была, сморщенная, а я плакала от счастья — внученька у меня появилась!
Позже, когда она немного подросла, я три раза в неделю забирала я ее из садика. Святые это дни были для меня.
С утра уже готовилась, пирожки пекла с капустой, компот или кисель делала. Думала, пусть внучка знает, что такое настоящая еда, домашняя, с любовью сделанная. А не эти все полуфабрикаты, что невестка моя Юлька покупает.
В тот день, помню, статью в телефоне нашла про советские мультфильмы. Сердце так и запрыгало, вот оно, подтверждение моим словам! Ученые пишут, что «Чебурашка» да «Кот Леопольд» детей добру учат, не то что эти западные мультики, где одни монстры, кровища да крики.
Скинула я статью Юльке, а та даже не ответила. Ну и ладно, думаю, сама с Машенькой разберусь, покажу ей настоящие мультики, на которых уже не одно поколение выросло.
Забрала я Машеньку из садика, привела домой. Усадила на диван и включила «Крошку Енота». Сама рядом села, глажу ее по головке русой, косички переплетаю, тонкие у нее волосики, как пух одуванчиковый. А она вертится вся, ножками болтает.
— Баб, — сказала она, — мне скучно. Давай лучше «Рапунцель» посмотрим?
— Погоди, солнышко, — ответила я ей, — вот досмотрим, увидишь, какая это добрая сказка. Про то, как улыбка помогает дружить.
А она губки надула, отвернулась. Минут пять посидела, потом как заноет:
— Ба-абушка, ну пожа-алуйста! Или «Холодное сердце» включи мне, а?
И так жалобно посмотрела! Не выдержала я, включила ей этот мультик. Сидит, смотрит, как завороженная, даже пирожок мой не доела. А я думаю, что ж это за времена такие настали, что ребенок родную культуру не хочет знать?
***
Вечером Павлуша приехал забирать дочку. Устал, вижу, на работе замотали. Я ему пирожков в пакет положила, компота в банку налила.
— Мам, ну что ты, — сказал он, — у нас все есть.
— Знаю я ваше «все», — ответила я. — Пельмени магазинные да пицца заказная.
Машенька к отцу подбежала, на ручки просится. И давай рассказывать:
— Папа, а бабушка опять старое кино включала! Скучное такое! А потом я попросила, и она нормальное включила!
Павлуша на меня посмотрел как-то странно, но ничего не сказал. Поцеловал в щеку дежурно, и уехали они. А через два дня мне позвонила Юлька. Голос такой ледяной, как будто я ей не свекровь, а начальница строгая какая.
— Галина Сергеевна, — сказала она, — нам нужно серьезно поговорить. Мы с Павлом приедем вечером.
***
Весь день я места себе не находила. То за уборку хваталась, то садилась и сидела просто, руки на коленях сложив. Сердце колотилось, как у девчонки перед экзаменом. Знала я, не к добру этот разговор.
Приехали. Сели за стол на кухне. Юлька чай мой даже пить не стала, только воды попросила. Павлуша молчал, в телефон свой уткнулся.
— Галина Сергеевна, — начала Юлька, и я поняла, что сейчас страшное будет. — Мы с Павлом решили, что пока вы не будете забирать Машу. Она после вас всегда перевозбужденная приходит, капризничает. Рассказывает, что вы заставляете ее делать то, что она не хочет. Мы считаем, это негативно влияет на ребенка.
Меня точно кипятком окатили. Я даже дышать на секунду перестала.
— Что значит не буду забирать? — голос у меня сорвался, стал каким-то чужим, визгливым. — Это я, что ли, плохо на нее влияю? Да я ее больше всех на свете люблю! Я для нее живу!
— Вы навязываете ей свои взгляды, — сказала невестка, — свои мультики, свою еду. Ребенок все-таки должен сам выбирать.
— Ребенок в пять лет не может ничего выбирать! Ему надо показывать правильное, учить! А ты что? Ты вообще кто такая? Пришла в нашу семью и теперь указываешь мне, как с родной внучкой общаться?
Тут Павлуша поднял голову от телефона.
— Мама, перестань! Юля права. Ты слишком давишь. Маше все равно, какие мультики смотреть, а ты устраиваешь из этого какую-то борьбу идеологическую.
Ну все, приплыли… Сын. Родной сын против меня!
— Я… — тихо сказала я. — Только хочу, чтобы она правильным человеком выросла. Чтобы знала наши ценности, нашу культуру!
— Мы сами решим, что правильно для нашего ребенка, — отрезала Юлька.
И она встала, Павлуша за ней. И ушли они, оставив меня одну на кухне с остывшим чаем и разбитым сердцем.
***
Три недели я Машеньку не видела. Звонила Павлуше, он то не брал трубку, то отвечал коротко:
— Я на работе, потом перезвоню.
Но не перезванивал.
Квартира моя опустела совсем. Раньше я хоть знала — во вторник Машеньку заберу, пирожков напеку, мультики включу, сказку на ночь расскажу, если засидится она у меня. А теперь тихо в доме, пусто. Телевизор бубнит, а я не слышу, есть не могу.
Сплю урывками, то Машенька снится маленькая, ручки ко мне тянет, то Павлуша, то покойный муж, царствие ему небесное.
Подругам звонила, жаловалась, они поддакивали:
— Конечно, Галя, ты права! Советские мультики лучше! А молодежь нынче совсем с ума посходила!
Но Танька, подруга со студенческих лет, сказала другое:
— Хочешь правду? Ты за Машку держишься как утопающий за соломинку. Одиночества боишься. Ты это… контроль ослабь чуток, ладно? И увидишь, что потом будет.
Обиделась я на нее тогда, конечно, и трубку бросила. А ночью лежала и думала, может, и права она?
***
Когда стала заканчиваться четвертая неделя, я не выдержала. Поехала к ним без звонка. Павлуши дома не было, дверь мне Юлька открыла. После паузы я через силу выдавила:
— Юля, прости меня. Я… неправа была. Мне Маши не хватает. Вас не хватает. Я… не должна была давить на нее и навязывать свой выбор.
— Ох, Галина Сергеевна, — покачала головой невестка, — дело не в мультиках вовсе. Вы просто постоянно при Маше говорите, что я все делаю неправильно. Готовлю не так, воспитываю ее не так, одеваю не так. Ребенок начинает нас сравнивать, ну, меня с вами. И начинается дома: «А бабушка говорит, что так нельзя». «А бабушка делает по-другому». Мне это тяжело, понимаете?
И тут я поняла. Как обухом по голове. Я ведь и правда… Я ведь всегда считала, что лучше знаю. Что мой опыт, мои пирожки, мои методы — правильные. А то, что Юлька — молодая мать, что она старается, что у нее свое видение, этого я не замечала.
Или не хотела замечать.
— Я не хотела… — пробормотала я. — Я помочь хотела… Нужной быть хотела.
— Помогать — это не значит переделывать все под себя, — жестко сказала Юлька.
Маша в садике была, и я ее не увидела. И забрать ее мне не дали. Но следующим вечером Павлуша позвонил и сказал, мол, ладно уж, будешь ты с внучкой общаться. Но только на «нашей» территории.
***
И вот теперь я снова вижу Машеньку. Раз в неделю по воскресеньям. С двух до шести. Как в тюрьме какой, свидания по расписанию.
Прихожу я к ним, а Машенька мне:
— Привет, баб! — и дальше играть бежит.
Я сажусь на диван, смотрю, как она в планшете своем тычет пальчиком, какую-то игру проходит. Юлька на кухне гремит посудой, Павлуша в комнате работает.
— Машенька, — говорю я ей, — хочешь, книжку почитаем?
— Не, баб, я играю.
И все. Сижу я час, другой, потом Юлька обед накрывает. Мне не нравится, что стоит на столе, но я молчу. Машенька ест и в планшет смотрит одновременно. Я молчу. После обеда мультики включают, те «западные». А я улыбаюсь и молчу.
В шесть вечера встаю, целую Машеньку в макушку, она даже не отвлекается от экрана. Павлуша провожает до двери, дежурно спрашивает:
— Мам, ты как?
Я отвечаю:
— Хорошо, сынок, спасибо.
И ухожу.
А дома плачу. Я получила то, чего я хотела, вижу внучку, но между нами будто стена выросла, прозрачная, но непробиваемая. Я теперь гостья в их жизни, бабушка по расписанию.
Вчера сидели мы с Машенькой на диване. Она в планшет свой смотрела, там принцессы какие-то пели по-английски. Я рядом сидела, по головке ее гладила. Она прижалась ко мне, тепло от нее шло, но глаз от экрана не отрывала.
— Я так тебя люблю… — прошептала я.
— Угу. И я тебя, — машинально отозвалась она.
И поняла я наконец, что сама виновата. Боролась за близость так яростно, что разрушила ее. Хотела быть нужной и стала обузой, хотела научить и оттолкнула…
Сижу теперь на кухне своей пустой, чай пью и думаю, может, это и есть расплата за гордыню мою? За то, что решила, что лучше знаю, что я правильнее, опытнее?
Все может быть. Жизнь-то мудрее нас. Она нас учит, да поздно только учиться-то, когда уже все потеряно
