— Не родная ты мне, — заявила она, — я — не твоя мать! Что смотришь? Услышала то, что хотела?
— Я все равно правду узнаю, — говорила я дядьке, — лучше сам скажи! Я что, приемная? Мать мне однажды сказала, что я ей не родная, но потом от своих же слов отказалась. Ты же прекрасно знаешь, как я появилась в этой семье… Расскажи!
***
В этом году мне исполнилось сорок восемь, и я смело могу сказать, что жизнь моя вроде как удалась. Муж — золото, дочка родная — умница-красавица, дочка приемная — солнышко просто. Внучка есть! Зятья, друзья детей — большая, шумная семья. Дом построили, машины есть, на море ездим. В общем, грех жаловаться. Но есть одно «но». Сидит оно во мне, как заноза, и никак не вытащить. Вопрос, который последние несколько лет не дает мне покоя: родная ли я дочь своей маме?
Звучит глупо, да? Вроде, столько лет прошло, семья, дети, внуки… А тут на тебе — сомнения в родстве. Я себя помню с очень раннего детства. Вот прям с совсем крохотного возраста. Помню, как родители разошлись — мне тогда два года было, наверное. Маленькая совсем, но картинки в голове остались яркие. Помню, как жили мы вдвоем с мамой в двухкомнатной квартире. Квартира была мамина. И еще с нами жил папа. Ну, я его папой называю, а он отчимом мне, получается, приходится
Помню, жили мы с мамой и папой в одной комнате, а зал был закрыт на замок — там была комната моего якобы биологического отца. Ну, того, кто меня породил. Он там, правда, почти не появлялся. Так, вещи какие-то стояли, наверное. Это все около полугода продолжалось, наверное — придет на день-два, потом пропадет на месяц. А потом он съехал совсем.
Помню один раз он пришел, я такая радостная забежала в зал. А там стояло пианино! Моя мечта! Я так мечтала научиться играть! А мама меня отругала. Прям сильно. И увела к нам в комнату. Не дала даже потрогать это пианино. Я потом часто спрашивала про папу. Ну, про этого, который в зале жил. Мама всегда отмахивалась, говорила, что он занят, что он работает, что он приедет потом. Я долго не понимала, что происходит. Мне казалось, что папа просто уехал в командировку и что он скоро вернется, а он не возвращался.
Когда Макс, этот… якобы биологический отец, съехал, у нас как-то сразу полегчало. Вроде как, воздух чище стал. Началась нормальная, обычная жизнь семьи. Дедушка и бабушка, мамины родители, во мне души не чаяли, хотя у них были и другие внуки, от маминых братьев. Но я была их любимицей — они меня баловали, покупали всякие сладости, читали мне сказки, я их очень любила.
Мама и папа работали. Много работали, но все же старались проводить со мной время. Мы часто выезжали на природу, на пикники там всякие, в лес за грибами. Я это обожала, мне нравилось бегать по траве, ловить бабочек, слушать пение птиц. Правда, родственники папы (отчима, то есть) меня не особо принимали. Они как-то держались от меня в стороне. Я не понимала, почему. Может, потому что я им не родная? Может, потому что я была дочкой другого мужчины? Не знаю. Но я чувствовала, что они меня не любят.
Несколько раз Макс меня забирал к себе в гости. Ну, этот, который жил в зале. Мама не очень хотела, но он уговаривал, говорил, что хочет видеть меня, что скучает. Я помню его мать. Бабушку, получается. Она была добрая, всегда улыбалась и с удовольствием со мной возилась. Я помню квартиру, в которую он меня приводил, до мелочей, хотя мне тогда всего три-четыре года было. Но почему-то эти воспоминания врезались мне в память. Помню, там были обои в цветочек, старый диван, на котором я любила прыгать и ковер с длинным ворсом. И еще помню запах — какой-то особенный запах, который был только в этой квартире.
И еще помню этого ужасного пацана, сына новой жены Макса. Он был старше меня, и он меня всегда дразнил.
Однажды он вывел меня на балкон. И начал хвастаться. Показывал мне… кхм… в общем, демонстрировал главное отличие мальчика от девочки. Я не понимала, что он делает, а когда он взял мою руку и потянул ее к тому самому месту, я заплакала и убежала к Максу.
Я рассказала ему, что произошло, он разозлился, накричал на этого пацана. Но я все равно чувствовала себя теперь там некомфортно. После этого я больше не хотела ходить к Максу в гости, но мама все равно иногда меня отправляла. Говорила, что надо уважать отца и поддерживать с ним отношения. Я не понимала, зачем. Зачем мне это нужно? Зачем мне общаться с человеком, который меня бросил? Зачем мне видеть его новую семью?
Но я молчала, не хотела расстраивать маму. Ребенком я росла послушным, поэтому делала все, что говорила мне мама. Так продолжалось несколько лет, пока я не пошла в школу — тогда мама перестала отправлять меня к Максу. Сказала, что у меня теперь много дел, что мне нужно учиться.
***
Детская память — штука такая, избирательная. Что-то крепко засядет, а чего-то как будто и не было. Помню, потом Макса я видела всего пару раз. Один раз, когда мне лет девять было, наверное — он приезжал на дачу к бабушке. Дача у бабушки была классная, с яблонями, с малиной, с огородом, я там все лето проводила.
И вот, приезжает Макс. Мама, конечно, недовольна была. но ничего не сказала. Он меня в кафе повел, подарил пижамку красивую, сказал, что привез из Болгарии. А второй раз я его видела, когда замуж выходила. Дура была, молодая, семнадцать лет всего. Зачем-то решила своим долгом пригласить его на свадьбу. Ну, вроде как, отец все-таки. Хотя какой он мне отец?
Он пришел уже со своим сыном от второго брака. С заднего входа, как будто стыдился. Сунул конверт с деньгами и ушел. Даже толком не поздравил. Я потом этот конверт открыла, там совсем немного было, купюры самые мелкие. Но дело даже не в деньгах, дело в отношении. Он даже в зал столовки не зашел, не посчитал нужным, видите ли.
При этом, он платил алименты маме исправно, до восемнадцати лет, кажется. Сумма была крошечная, на нее тогда даже колготки было не купить. Но мама брала эти деньги. Не знаю, зачем. Может, принципиально, может, чтобы показать, что он обязан. Я же не нуждалась в его деньгах, я нуждалась в его любви, во внимании и поддержке. Но он ничего этого не давал. Осеменитель просто, а никакой не отец.
А мои вопросы к маме по поводу того, что я не родная, начались, наверное, в переходном возрасте. Знаете, когда гормоны бушуют, когда хочется бунтовать, когда мир кажется несправедливым. Тогда я и начала копаться в себе. К тому времени дедушка уже помер. Царство ему небесное, я его очень любила. Он был добрый, мудрый, всегда меня поддерживал, его кончина стала для меня большим ударом. Мама и папа, как всегда, были заняты работой, им было не до меня. Они хотели, чтобы я хорошо училась, чтобы занималась спортом, и, что самое главное, чтобы не доставляла им проблем.
А я росла самостоятельной. Сама себе готовила, сама убирала, сама решала свои проблемы. Папа настоял, чтобы я профессионально занималась спортом. Ну, чтобы была сильной, чтобы могла за себя постоять. Я, конечно, успела познавать все прелести девяностых — начала курить лет в двенадцать, в пятнадцать уже пробовала алкоголь. Была не совсем хорошая компания. Ну, знаете, как это бывает: хочется казаться крутой, хочется быть «как все» — дерзкой, самостоятельной, ни от кого не зависящей.
Иногда жила у бабушки. Сбегала к ней после скандалов. У бабушки всегда было спокойно и уютно, она никогда не кричала, всегда выслушает, посоветует. Помню, как-то раз, я прогуляла школу — пошла с друзьями в кино. Папа каким- то чудом узнал, и я в очередной раз огребла.
— Маша, — сказал он строго, — ты почему прогуляла школу?!
— Пап, ну один раз же, — оправдывалась я, — что такого? Все так делают!
— Ты должна учиться! — кричал он, — а ты чем занимаешься? По подворотням ошиваешься с каким-то хулиганьем?!
И повел меня к маме.
— Вот, полюбуйся, — сказал он маме, — твоя дочь прогуляла школу. Встретила меня сегодня ее классная руководительница, и прилюдно, на остановке при всех, начала на Машку жаловаться! Это ни в какие ворота уже не лезет! Я почему за нее краснеть должен?!
Мама посмотрела на меня с укором.
— Маша, — сказала она, — это что за новости? Витя, принеси-ка мне ремень!
И все. Дальше началось воспитание. Я потом две недели сидеть нормально не могла. Иногда справедливо, конечно, доставалось. А иногда, как мне казалось, не совсем заслуженно — отец порой придумывал поводы для наказания. Например, как-то пришел с работы и сказал, будто бы ему кто-то донес о том, что я курю. Мне опять влетело.
— Мам, ну почему ты мне не веришь? — плакала я, — не балуюсь я этим!
— Ну, значит, для профилактики, — отвечала мама, — чтобы ты знала, что так делать нельзя.
Папа мои косяки раскрывал на раз. У него какой-то нюх был на это дело. Он всегда знал, когда я вру, когда что-то скрываю. Как-то раз, я взяла у него деньги из кошелька — скидывались мы с компанией на кое-что.
— Маша, — сказал он, — ты брала мои деньги?
— Нет, — ответила я, — я ничего не брала.
— Не ври мне! — кричал он, — я знаю, что ты брала.
И опять потащил меня к матери.
— Она взяла мои деньги! — говорил он маме, — без спроса! Из кошелька. Дожили, до воровства опустилась!
Меня опять отлупили, и я убежала к бабушке — там меня всегда ждали с распростертыми объятиями.
— Бабушка, — плакала я, изливая ей душу, — мама опять меня наказала! Отец ей нажаловался, а она меня даже не выслушала! Бабушка, она меня не любит?
— Не говори так, — отвечала бабушка, — они тебя очень любят, оба. Просто они хотят, чтобы ты выросла хорошим человеком. Маш, брать чужое — плохо. Очень плохо! Запомни это, заруби на носу. Это мать с отцом тебя за кражу отругали и забыли, а чужой человек милицию вызовет и отправят тебя в тюрьму! А потом все, Машенька. Ни карьеры, ни хорошей работы, ни достойного мужа — ничего этого у тебя не будет? Кому нужна зэчка?!
Воровать я, конечно, перестала. До сих пор считаю, что именно бабушка помогла мне многое осознать. Она со мной разговаривала, она меня слушала, а не хваталась за ремень, как мама.
***
Лет в четырнадцать я и начала задавать ей вопросы про Макса, про мое рождение и про то, что между нами с ней напрочь отсутствует какие-либо сходство.
— Мам, а почему я не похожа на тебя? — спрашивала я.
— Ты похожа на своего отца, — отвечала она.
— А какой он?
— Маш, что за вопросы? — злилась мама, — ты прекрасно знаешь, какой он! Забудь вообще про его существование.
— А почему он нас бросил?
— Потому что он эгоист, — отвечала мама, — думает только о себе.
— А ты меня любишь?
Мать не ответила, промолчала. И именно тогда я начала подозревать, что я не родная, что меня удочерили. Или подменили в роддоме. Что угодно! Если я была бы родной, ко мне бы так не относились.
Я доставала ее расспросами постоянно.
— Мам, а я точно твоя дочь? — спрашивала я.
— Что за глупости? — злилась мама, — конечно, моя.
— А может, ты меня удочерила?
— Не выдумывай! — кричала мама, — ты моя родная дочь.
Я все равно не верила ей.
***
В переходном возрасте я вообще была как пороховая бочка. Чуть что — сразу взрывалась, с мамой ругалась, с папой ругалась. А с папой особенно часто. Кричала ему всякие гадости, что он не имеет права меня воспитывать, что он мне не родной отец. Ох, как же я сейчас об этом жалею! Слова — не воробей, вылетят — не поймаешь. А тогда мне казалось, что я права. Я же должна защищать себя, должна показать ему, кто в доме хозяин. Дура была, что тут скажешь.
И в одну из таких ссор, вдруг, как будто молнией ударило. Вспомнила! Мама в детстве меня водила к какой-то женщине в гости, звали ее Жанна. Я тогда маленькая совсем была, лет пять мне было, наверное.
Помню, квартира у нее была какая-то странная. Полумрак, какие-то шторы тяжелые на окнах, и запах какой-то необычный — не то лекарства, не то еще чего-то. Вспомнила эту Жанну — она была в белой сорочке, лежала в постели какая-то бледная, худая. Но глаза… Глаза у нее были очень добрые. И грустные.
Мы были у нее несколько раз. Мама меня приводила, мы сидели рядом с кроватью, мама с Жанной о чем-то тихо разговаривали. А я играла с куклой или просто смотрела на них. И вот, в последнее посещение… Помню, Жанна взяла меня за руку. Посмотрела на меня долгим взглядом. И попросила маму:
— Отдай мне ее. Отдай мне мою дочь.
Я тогда не поняла, что она говорит. Я так перепугалась, прижалась к маме и стала проситься домой. А когда мы вышли от нее, я спросила у мамы:
— Мам, а что она хотела? Зачем ей я?
И мама ответила:
— Она сумасшедшая. Не обращай внимания.
И все. Больше мы к Жанне не ходили. Я про нее забыла на некоторое время. А тут, во время ссоры с папой, как будто кто-то лампочку включил — я вспомнила все до мельчайших деталей. Жанна эта… Может, она и была моей матерью? Настоящей матерью?
Но почему? Почему мама мне ничего не рассказала?
И вот, как-то раз, в очередной нашей перепалке, когда я совсем уж из себя вышла, я возьми да и ляпни ей про эту Жанну. Про то, что она моя настоящая мать. Про то, что я все помню.
И мама, сорвавшись, как будто плотину прорвало, выдала:
— Да, ты не родная!
А потом, как опомнилась, сразу в отказ пошла.
— Что ты такое говоришь? — начала она лепетать, — я — твоя мать! Ты — моя дочь!
Но было поздно. Я уже услышала то, что хотела услышать. Правду. Пусть и сказанную в сердцах. После этого она всячески избегала этой темы. Как будто ничего и не было. Как будто я сама все придумала. Но я-то знала, я-то помнила.
Уже будучи взрослой, когда у меня своя голова на плечах появилась, я решила пойти другим путем. Спросила у маминого брата, у дяди Саши. Он всегда был более откровенным, чем мама.
— Дядь Саш, скажи честно, я не родная?
Он замялся, начал увиливать от ответа.
— Да что ты выдумываешь? — говорил он, — конечно, родная. Ты же на маму похожа.
Но я видела, что он врет — я чувствовала это нутром.
— Дядь Саш, ну скажи правду, — настаивала я, — я все равно узнаю.
И он сдался.
— Ну, да, — сказал он, — не родная.
У меня как будто камень с души свалился. Наконец-то! Я знала, я чувствовала это! И вот, подтверждение наконец-то нашлось. Но потом дядя Саша испугался, наверное. И он начал говорить, что он пошутил, что он просто хотел меня разыграть, что я не должна верить его словам.
— Да ты что, — говорил он, — я же пошутил! Ты что, не понимаешь юмора?
Весь переходный возраст я была у мамы «оторвой, которая помрет бомжом под забором». Она постоянно сравнивала меня с дочками своих подруг, с этими умницами-разумницами, которые хорошо учились, ходили в музыкальную школу и не курили за гаражами.
— Вот посмотри на Светку, — говорила мама, — она — золотая медалистка! А ты что? Одна двойка за другой!
Или:
— А вот у Ленки дочка в балет ходит! А ты что? Только и умеешь, что штаны по подъездам протирать!
Мне было обидно. Мне казалось, что мама меня не любит. Но теперь я понимаю, почему она так себя вела — я же не родная, она так и не смогла ко мне привыкнуть. И вот теперь, когда я знаю всю правду, я должна решить, что делать дальше. Искать свою настоящую мать? Или оставить все как есть?
Сказать папе, что я все знаю? Или молчать? Простить маму за ложь? Или нет? У меня так много вопросов. И так мало ответов. До сих пор…
***
Когда ушла бабушка, жизнь у меня под откос покатилась. Она у меня на руках помирала. Мне тогда двадцать три было, молодая совсем, дочка уже родилась, маленькая была. Период был просто тяжелейший. С одной стороны — радость материнства, с другой — горечь потери. И все это вперемешку с бытовухой, с этими вечными «надо», «должна».
Пришлось мне тогда дочку в ясельки отдать и работу бросить — я ж санитаркой подрабатывала тогда. Не на полную ставку, конечно, но все равно копеечка какая-то. А тут пришлось все бросить, чтобы за бабушкой ухаживать. Днем я с ней сидела, а вечером мама с работы приходила и за ней присматривала.
И начиналось… Мама вечно недовольная, вечно ей что-то не так. Орет, что я ужин не приготовила, что не убралась. А откуда у меня время-то? Бабушка внимания требовала постоянно, то попить, то перевернуть, то еще что-нибудь. Я и готовила, и убиралась, когда время выпадало, но маме этого мало было. Ей всегда надо было, чтобы все идеально было.
А потом я дочку из садика забирала и ехала домой, на другой конец города. Там у меня тоже дела были. Муж, квартира, надо было и у себя дома готовить, и убирать. А утром все по новой. Как белка в колесе. Я тогда совсем из сил выбилась, ни поспать толком, ни отдохнуть. И мама еще со своими придирками.
Но ничего, справилась. Бабушке хоть последние дни облегчила. После кончины бабушки, думала, отдохну, вздохну спокойно, но не тут-то было — начались обязательные требования приезжать на дачу. И там пахать, садить, полоть, копать. Как будто я крепостная крестьянка!
Я пыталась объяснить маме, что мне тяжело, что у меня маленький ребенок, что мне надо работать, чтобы семью содержать. Но она меня не слушала.
— Дача — это святое, — говорила она, — там надо все делать вовремя. Иначе ничего не вырастет.
И все. Никакие мои доводы на нее не действовали. Я приезжала на дачу, как на каторгу. Копалась в земле, обливалась потом, а мама стояла рядом и командовала.
— Здесь надо глубже копать! — кричала она, — а здесь надо поровнее садить!
Я ненавидела эту дачу, землю и все, что там растет! Года три эта каторга продолжалась — дача, мама, вечные придирки. Дочка подросла, конечно, полегче стало немного, она уже сама могла за собой следить, играть. Но все равно, сил отнимала много. А потом… Потом в семье у моей подруги беда случилась — она с мужем в аварию попала. Оба насмерть. А у них дочка, полугодовалая малышка осталась. Я когда узнала, думала, что сердце у меня остановится. Как же так? Такая молодая, такая счастливая семья — и вот…
Я со своим супругом посоветовалась. Что делать? Малышка же совсем одна осталась.
— Дорогой, — говорю, — давай удочерим ее?
Муж у меня хороший, добрый — он сразу согласился.
— Конечно, давай, — говорит, — нельзя же ребенка бросать. Где один — там и двое.
И мы начали оформлять документы. Девять кругов ада прошли, пока все бумажки собрали. Опека, суды… Но мы не сдавались, мы знали, что должны это сделать. И вот, наконец, мы забрали малышку. Назвали ее Анечкой. Теперь у меня две дочки. Даша и Аня.
Когда у меня появилось уже двое детей, я начала матери отказывать. Сначала мягко, пыталась объяснить, что мне тяжело, что у меня и своих дел полно.
— Мам, ну пойми, — говорила я, — у меня двое детей, мне надо работать, мужу помогать. Я не могу все время на даче сидеть.
А она в ответ:
— Дача — это святое! Ты должна помогать своей матери!
Я пыталась до нее достучаться, но все бесполезно. Тогда я начала говорить уже в довольно-таки грубой форме.
— Мам, — говорила я, — я больше не буду приезжать на дачу. У меня своя жизнь.
И тут началось! Крики, слезы, обвинения.
— Ты неблагодарная дочь! — кричала мама, — я для тебя все делала, а ты…
— Ты для меня ничего не делала! — отвечала я. — Ты только меня мучила!
Мы, естественно, поругались сильно. Лет пять не общались, я даже на дни рождения к ней не приезжала. Думала, все, конец, больше никогда не увидимся. Но потом вроде помирились.
Недавно я узнала, что у матери Альцгеймер. Она стала забывать имена, лица, события. В магазин пойдет — потеряется, находит полиция на другом конце города. Мне позвонила тетка, мамина сестра.
— Маша, — говорит, — надо что-то делать. Мамка твоя совсем плохая, она за собой уже не следит, забывает, где живет.
Конечно, я бросить ее не смогла, сейчас я ее регулярно навещаю. Не могу сказать, что слишком большое удовольствие от этого испытываю — тяжело видеть, как она угасает. Но поступить иначе не могу — она за себя сама уже не отвечает. Отец тоже стремительно стареет. Порой мать, глядя на меня, начинает говорить, что я — чужая. Смотрит мне в глаза и лепечет:
— Машенька, а ты ведь не наша. Ты не моя дочь. Ты чужая…
Я, в почти пятьдесят лет, стою на распутье. Делать тест ДНК? Втихую от матери? И что тест этот мне теперь докажет? Если я не дочь своих родителей, то где искать биологическую мать? Отца-то я вроде бы знаю, но теперь не уверена, что Макс тот — и есть мой родитель. Запуталась…
