Мой брат аплодировал, когда мама дала мне пощёчину на глазах у 55 человек.Отец откинулся на спинку стула,усмехнулся и сказал: «Так тебе и надо »
Вечер был душный, как и настроение в нашем доме. Мы собрались в большом зале — пятьдесят пять человек, не меньше. Родственники, друзья, соседи, которые зачем-то решили отметить юбилей нашей семьи. Столы ломились от еды, вино лилось рекой, а разговоры гудели, как рой пчел. Я сидела в углу, стараясь не привлекать внимания, но, как всегда, это было бесполезно.
Мама была в центре внимания, как обычно. Её голос, звонкий и резкий, разносился по залу, перебивая смех и звон бокалов. Она рассказывала какую-то историю, в которой я, по её словам, опять всё испортила. Я закатила глаза — и это была моя ошибка. Она заметила. Её взгляд, острый, как нож, полоснул меня через весь зал.
— Что это за поведение? — Мама шагнула ко мне, её каблуки цокали по деревянному полу, как метроном. — Ты думаешь, тебе всё дозволено?
Я хотела ответить, но слова застряли в горле. Все повернулись к нам. Тишина накрыла зал, как тяжёлое одеяло. И тут она ударила. Пощёчина была звонкой, как хлопок хлыста. Щека запылала, а в ушах зазвенело. Пятьдесят пять пар глаз впились в меня, и я почувствовала, как земля уходит из-под ног.
А потом раздались аплодисменты. Я повернула голову и увидела брата. Его руки хлопали медленно, демонстративно, с ехидной улыбкой на лице. Он наслаждался моментом, будто ждал его всю жизнь.
— Браво, мама! — сказал он, не скрывая злорадства. — Давно пора.
Толпа зашушукалась. Кто-то хихикнул, кто-то отвернулся, но никто не вмешался. Я посмотрела на отца, надеясь на хоть каплю поддержки. Но он лишь откинулся на спинку стула, скрестил руки и усмехнулся.
— Так тебе и надо, — бросил он, будто это была шутка, которую я должна была оценить.
Я стояла, чувствуя, как жар на щеке смешивается с холодом унижения. Пятьдесят пять человек. Пятьдесят пять свидетелей моего позора. Я могла бы убежать, спрятаться, но вместо этого выпрямилась и посмотрела маме в глаза.
— Это всё? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
Она прищурилась, но не ответила. Зал снова загудел, кто-то вернулся к еде, кто-то к разговорам. Момент прошёл, но я знала, что он останется со мной навсегда. Как и аплодисменты брата, и усмешка отца, и этот взгляд мамы, полный холодного триумфа.
Я вышла на улицу, вдохнула прохладный ночной воздух. Вдалеке гудели машины, где-то лаяла собака. Мир продолжал жить, будто ничего не произошло. Но я знала: что-то во мне сломалось. Или, может, наоборот, родилось. Решимость, которой раньше не было. Я больше не буду той, кого можно ударить на глазах у всех.
Я стояла на крыльце, глядя на тёмную улицу, где фонари отбрасывали длинные тени. В груди кипело что-то новое — не просто обида, а что-то твёрдое, острое, как осколок стекла. Я сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Позади, в доме, снова загудели голоса, смех, звон посуды. Праздник продолжался, будто ничего не произошло. Будто моя боль была всего лишь паузой в их веселье.
Дверь за спиной скрипнула. Я обернулась, ожидая увидеть маму с очередной порцией упрёков или брата с его ядовитой ухмылкой. Но это была тётя Лариса, мамина сестра, единственный человек в нашей семье, который смотрел на меня не как на проблему, а как на человека. В её руках был бокал вина, а в глазах — смесь жалости и усталости.
— Ты в порядке? — спросила она тихо, будто боялась, что её голос разбудит что-то лишнее.
Я пожала плечами. Слова всё ещё не шли. Она вздохнула, подошла ближе и прислонилась к перилам рядом со мной.
— Знаешь, твоя мама… она не со зла. Просто она такая. Всегда была. Её саму так воспитывали — держать всех в узде, показывать силу. А твой брат… — Она покачала головой. — Он просто подыгрывает, чтобы быть на её стороне. Это проще, чем спорить.
— А отец? — Мой голос всё-таки прорвался, хриплый и резкий. — Почему он всегда молчит? Почему… смеётся?
Тётя Лариса замолчала, глядя куда-то в темноту. Потом медленно сказала:
— Твой отец давно сдался. Он не борется с ней. Никто не борется. Кроме тебя.
Я посмотрела на неё, пытаясь понять, что она имеет в виду. Тётя Лариса допила вино одним глотком и поставила бокал на перила.
— Ты можешь уйти, знаешь? Не сейчас, конечно. Но скоро. У тебя есть ум, есть характер. Не позволяй им сломать тебя. Они будут пытаться, но ты сильнее, чем думаешь.
Её слова были как искра в темноте. Я кивнула, хотя в голове всё ещё был хаос. Тётя Лариса потрепала меня по плечу и вернулась в дом, оставив меня с моими мыслями.
—
На следующее утро я проснулась с планом. Он был смутным, но твёрдым, как тот осколок внутри меня. Я больше не хотела быть мишенью для маминого гнева, игрушкой для брата или поводом для отцовской усмешки. Я хотела уйти — не просто из дома, а из этой роли, которую мне навязали.
В школе я начала чаще задерживаться в библиотеке, листая книги о психологии, о том, как люди выстраивают границы, как уходят от токсичных семей. Я записалась на дополнительные курсы по программированию — не потому, что любила компьютеры, а потому, что это был билет в будущее, где я могла бы зависеть только от себя. Каждый вечер, когда я возвращалась домой, я чувствовала, как этот осколок во мне растёт, превращается в стержень.
Мама заметила перемены. Её взгляд стал ещё острее, а замечания — колкими.
— Что это за вид? — шипела она, когда я отказывалась спорить или просто молча уходила в свою комнату. — Ты теперь выше нас, да?
Брат, как всегда, подливал масла в огонь, подтрунивая над моими книгами и тетрадями.
— О, посмотрите, наша учёная! — хохотал он за ужином. — Думаешь, пара книжек сделает тебя лучше нас?
Отец, как обычно, молчал, но его усмешка стала реже. Иногда я ловила его взгляд — не насмешливый, а скорее настороженный. Будто он начал видеть во мне что-то новое, и это его пугало.
Однажды вечером, через пару месяцев после того злополучного юбилея, мама снова сорвалась. Я не помню, что стало поводом — кажется, я забыла выключить свет в коридоре. Она кричала, размахивая руками, а я просто стояла и смотрела на неё. Спокойно. Без слёз. Без дрожи в голосе.
— Что ты на меня так смотришь? — рявкнула она, шагнув ближе. — Хочешь ещё раз?
Я медленно покачала головой.
— Нет, мама. Не хочу. И больше не дам.
Она замерла. В комнате повисла тишина, тяжелее, чем в тот вечер в зале. Брат открыл было рот, чтобы что-то сказать, но я посмотрела на него, и он замолчал. Отец кашлянул, но не сказал ни слова.
Я развернулась и ушла в свою комнату. Закрыла дверь. И впервые за долгое время почувствовала, что дышу свободно.
—
Это было только начало. Путь к независимости был долгим — мне пришлось учиться не только программированию, но и тому, как не дать их словам снова проникнуть под кожу. Тётя Лариса иногда звонила, подбадривала, иногда присылала небольшие суммы, которые я копила на отдельную жизнь. Через год я получила стипендию в университете в другом городе. Когда я уезжала, мама не сказала ни слова, только смотрела, как я собираю чемодан. Брат пытался пошутить, но его голос звучал неуверенно. А отец… отец просто кивнул, когда я попрощалась.
Я знала, что они всегда будут частью моей истории. Но теперь я писала её сама.
