— Артём Викторович? Вы? Не может быть! Сколько лет!
Голос ударил как обухом. Я обернулся и увидел Петра Сергеевича, моего бывшего коллегу по поликлинике. Подтянутый, в дорогом пальто, с уверенной улыбкой успешного человека.
— Пётр! Привет. Да, вот… с детьми гуляю.
Софья дёргала меня за рукав, требуя качели. Илья застенчиво прятался за моей спиной.
— А я слышал, ты ушёл из медицины совсем, — Пётр присел к детям, явно выигрывая время. — Правда, что в декрете сидишь? Не верилось, честно.
Я кивнул, стараясь не показать, как больно. Шесть лет назад мы вместе дежурили в приёмном покое, спасали людей, чувствовали себя нужными. А теперь я стою на детской площадке в растянутой куртке, пахнущей детским питанием.
— Жена зарабатывает хорошо, вот и решили так, — выдавил я дежурную фразу, которую повторял всем любопытным родственникам и соседям.
— Понятно, — Пётр явно не знал, что сказать. — Ну, я побежал. Операция через час. Рад был видеть!
Он ушёл быстро, оставив меня с ощущением, будто я стою голый перед зеркалом. Операция. Больница. Белые халаты. Жизнь, которой больше нет.
Вечером, когда дети наконец уснули, я застал Алину за ноутбуком на кухне. Она просматривала квартальные отчёты, не отрываясь от экрана.
— Нам надо поговорить, — я сел напротив.
— Опять про работу? — она даже не подняла глаз. — Мы это уже обсуждали.
— Алина, послушай. Софье три года, я могу отдать её в садик. Илья в школу пойдёт. Я хочу вернуться к медицине, пока не поздно.
— Поздно? Ты же обещал. Сам настаивал, помнишь? «Родишь — и я всё сам, ты продолжай карьеру». Это были твои слова.
Я помнил. Семь лет назад, когда мы только поженились, я действительно так говорил. Мне казалось это романтичным, правильным. Я думал, что справлюсь. Думал, что год-два, максимум три — и всё наладится. Но вышло иначе.
— Я не думал, что будет так тяжело, — признался я тихо. — Шесть лет, Алина. Шесть лет я не держал в руках стетоскоп. Медицина меняется каждый день, а я варю кашу и строю башни из кубиков.
— И что ты предлагаешь? Чтобы я бросила работу и села дома? — в её голосе прозвучала паника, которую я давно научился распознавать.
— Нет. Наймём няню. Мы можем себе это позволить.
— Чужая женщина с моими детьми? Никогда.
Я знал, что она скажет именно это. Алина панически боялась подпускать кого-то к детям, но при этом сама держалась от них на расстоянии. Она уходила на работу до их пробуждения и возвращалась, когда они спали. Выходные проводила в офисе или на бизнес-встречах.
— Тогда чего ты хочешь? — я почувствовал, как внутри закипает раздражение. — Я задыхаюсь в этих стенах. Понимаешь? Мне тридцать пять лет, и я провожу дни на детской площадке, обсуждая с мамашами цены на подгузники!
— Ты врач, Артём. Ты должен быть ответственным. Дал слово — держи.
Это был её любимый аргумент. Слово. Обещание. Договор. Всё, как в её финансовых отчётах — ясно и без права на ошибку.
Ночью я не мог уснуть. Лежал и смотрел в потолок, перебирая в памяти эти шесть лет. Сначала был энтузиазм — я со рвением изучал методики раннего развития, готовил по рецептам здорового питания, возил Илью на развивающие занятия. Потом пришла усталость — серая, вязкая, оседающая на душе, как пыль. Я стал забывать медицинские термины, путать дозировки препаратов. Однажды встретил бывшего пациента — он рассказывал о новых методах лечения, а я не понимал половины слов.
Самым страшным было другое. Иногда, когда Софья капризничала третий час подряд, а Илья разлил сок на диван, я чувствовал острую ненависть. К себе, к этой квартире, к рутине. Потом накатывала вина — как я могу так думать о собственных детях?
Утром я попробовал ещё раз.
— Алина, я нашёл хороший частный садик для Софьи. Посмотри, там отличная программа, камеры наблюдения. Ты сможешь проверять, чем она занимается.
Она откусила тост и холодно посмотрела на меня:
— Я не хочу обсуждать это снова. Ты знал, на что шёл. Если это тебя не устраивает — давай разведёмся. Я оставлю детей себе, найму профессиональную няню.
Развод. Она сказала это так спокойно, будто речь шла о смене поставщика. Я представил, как она забирает детей, как я остаюсь один в пустой квартире. Без работы, без семьи, без цели. Врачом я быть уже не смогу — шесть лет перерыва не простят. А без диплома кем? Охранником? Курьером?
— Ты же понимаешь, что это манипуляция? — тихо спросил я.
— Это реальность, Артём. Ты хотел семью на своих условиях — получи. Или откажись.
Я посмотрел на неё и вдруг понял — она боится. Боится, что если я выйду на работу, ей придётся столкнуться с тем, от чего она убегает все эти годы. С материнством. С близостью. С необходимостью быть рядом не для галочки, а по-настоящему.
Её мать ушла из семьи, когда Алине было восемь. Просто собрала вещи и исчезла, оставив записку на столе. Алина никогда об этом не говорила, но я знал — она панически боялась повторить этот сценарий. Поэтому держалась на расстоянии от детей, пряталась за работой и успехом.
— Почему ты не можешь просто попробовать? — спросил я уже без надежды. — Хотя бы попробовать быть с ними.
— Потому что я не создана для этого, — ответила она резко. — Мы договаривались. Я рожаю, ты воспитываешь. Всё честно.
Честно. Какое странное слово в устах человека, который не обнимал собственных детей месяцами.
Я встал и пошёл в детскую. Илья уже проснулся и тихо играл с машинками на полу. Софья сопела в кроватке, раскинув руки. Они были такие маленькие, беззащитные. Они не просили родиться. Они просто жили, доверяя нам.
— Папа, а мама сегодня с нами поиграет? — спросил Илья, не поднимая глаз от машинок.
— Нет, сынок. У мамы работа.
— У мамы всегда работа, — констатировал он без обиды, просто как факт.
Я опустился на колени рядом с ним и обнял. Он прижался ко мне, маленький и тёплый. В такие моменты я понимал — я люблю их. Люблю безоговорочно. Но любовь не отменяет усталости. Не заполняет пустоту от нереализованности. Не возвращает потерянные годы.
Через неделю я сдался. Позвонил в садик и отказался от места. Закрыл на компьютере вкладку с вакансиями для врачей. Принял то, что это и есть моя жизнь теперь.
Алина не торжествовала. Она просто кивнула, услышав моё решение, и вернулась к своим таблицам. Наверное, для неё это было очевидным исходом с самого начала.
А я стоял на кухне и чувствовал, как внутри что-то медленно ломается. Не с треском — тихо, почти незаметно. Как когда трескается лёд на реке ранней весной. Снаружи всё ещё кажется прочным, но под ногами уже пустота.
Сегодня я снова был на детской площадке. Софья требовала мороженое, Илья поссорился с другим мальчиком из-за качелей. Я разнимал их, успокаивал, обещал дома мультики. Рядом молодая мама говорила по телефону о каком-то проекте, и я поймал себя на острой зависти.
Вечером, укладывая детей, я услышал, как Илья спросил сонно:
— Пап, а почему ты всегда грустный?
Я не нашёл, что ответить. Погладил его по голове и вышел из комнаты.
Алина уже спала, отвернувшись к стене. Я лёг рядом, и в темноте вдруг ясно понял — обещание, которое я дал семь лет назад из любви и благородства, превратилось в клетку. А я сам закрыл дверь и выбросил ключ.
Где-то в городе сейчас дежурят врачи. Спасают жизни, ставят диагнозы, чувствуют себя нужными. А я лежу в темноте и пытаюсь вспомнить, каким был тогда — до обещания, до декрета, до этой бесконечной усталости.
Не получается.
