В первый день майских каникул они встретились глазами — он с балкона пятого этажа, она — с четвёртого напротив. У него в руке был бокал с остатками шампанского, у неё — веник из полынной метлы, которым она шугала голубей с подоконника. Воздух был пахучий, с привкусом жареного мяса с соседнего двора, сухой травы и вечернего солнца, лёгшего косыми полосами на бетонные фасады. Взгляды пересеклись. Он махнул, она отвела глаза. Началось. Без репетиций, без вступлений — просто взгляд в теплой пустоте праздника, когда у большинства людей шашлык, музыка и дороги за город. А у них — балконы и тишина.
Звали его Лёша, сорок два года, бухгалтер в строительной компании. После развода жил один. Дети приезжали по выходным, да и то не каждый — бывшая жена переехала в другой район, и дорога стала поводом. Он давно не ждал ничего особенного от майских: максимум пиво с другом, сериал, редкий звонок от сына. Она — Алина, тридцать пять, преподаватель русского, осталась в городе, пока подруги уехали на природу: сказала, что надо отдохнуть от людей, а сама просто устала от разговоров, в которых её никто не слушал. Хотелось покоя, но не одиночества. И когда она увидела его жест с бокалом — что-то дрогнуло. Словно кто-то стёр стекло между окнами.
На следующий день он выставил на балкон колонку и включил старый альбом «Машины времени». Музыка лилась в тёплый воздух, скользила по фасадам, будто вымывала из них накопившуюся за зиму скуку. Она открыла окно и, не глядя, сказала в пространство: — У вас что, фестиваль ностальгии?
Он подумал, что ей не понравилось. Подумал, что, может, переборщил с громкостью или с выбором эпохи. А она, закрыв ставни, пошла за кружкой — и вернулась, чтобы допить кофе под «Синюю птицу». Просто стояла у окна, опершись локтями на подоконник, и слушала. Не музыку — себя в этой музыке.
Потом всё пошло как-то само собой. Он выставлял утром цветы на солнце — она, глядя снизу, спрашивала, почему у него все горшки без поддонов. Он отвечал, что так веселее, потому что вода течёт по балкону, как весенний ручей. Она смеялась и кивала, как будто соглашалась не только с поддонами, но и вообще — с его присутствием. Он начинал убираться на балконе — она приносила ему тряпку. Он пёк сырники — она передавала с девочкой из соседнего подъезда баночку сметаны. Он однажды попытался спеть песню под фонограмму — она захлопала в ладоши так, что даже голуби вспорхнули с антенны. Она играла на гитаре — он хлопал в ладоши сверху, сбившись с ритма, но с душой.
И день за днём эта мелочь — жесты, взгляды, обмены — складывалась в новую реальность. Без договоров. Без дат. Просто в жизнь, где кто-то рядом — и от этого легче.
На третий день Алина рискнула — предложила чай на её балконе. Он пришёл, в тапках, неловкий, с банкой варенья и конфетами в мятой бумажке. В глазах — сомнение, будто он всё ещё мог повернуть назад и остаться на своём балконе. Но она уже поставила чашки, и отступать было неловко. Сидели на старом коврике, ели печенье, пили чай с липой. Между ними было немного воздуха и очень много нерассказанных историй.
Разговаривали медленно, как будто за много лет всё в них перетекло в тишину — и теперь оттаивало понемногу. Он рассказывал, как однажды заблудился с сыном в лесу и впервые за много лет почувствовал, что по-настоящему нужен. Она — как в студенчестве подменяла подругу на радио и впервые в жизни говорила сама, а не заученным текстом.
— Я ведь думал, что эти майские тоже пройдут мимо. Как и прошлые, — сказал он, глядя в кружку. — А я думала, что у меня аллергия на людей. А, может, на одиночество, — сказала она, и добавила уже тише: — Но это ведь не всегда одно и то же.
Он засмеялся. Тихо. Впервые за долгое время без иронии. Просто потому, что понял: её слова — про него тоже.
Когда пошёл дождь, он помог ей заносить подушки и плед. Руки соприкоснулись. Она не отдёрнула. Он тоже не спешил убрать ладонь. Было что-то невероятно простое и важное в этом касании — как у людей, которые давно ничего не ждали и вдруг нашли что-то тихое, настоящее. Потом он нёс чайник, обжёг палец, выругался — она смеялась, уже легко, по-домашнему, словно смеялась не с соседом, а с человеком, которого знает много лет. Вода барабанила по козырькам, по подоконникам, по жести — с такой силой, что разговор стал невозможен. И это оказалось кстати: они просто сидели, слушали дождь и чувствовали, как между ними становится тише — не неловко, а уютно.
Казалось, город исчез, остались только их два балкона — острова в мокром, весеннем воздухе. И этот остров был надёжным, устойчивым, как будто весь дом держался на нём.
На шестой день они пошли гулять. Просто по району. Без телефонов. Без фотографий. Говорили о родителях, о детях, о книгах. Он рассказал, что мечтал стать географом, что в детстве рисовал карты и знал столицы всех стран, но испугался — в институте было дорого, а работать надо было рано. Она — что собиралась уехать в Томск, подалась даже на кафедру, но так и не собралась, потому что папа заболел, и всё сложилось по-другому. Шли медленно. Молчали, не торопясь заполнять паузы. И это тоже было правильно.
На седьмой день они поцеловались. Не по-кинематографически. Просто. На лестничной клетке, между четвёртым и пятым. Она шла за молоком, он выносил мусор. У обоих в руках были пакеты, у обоих — удивлённые лица. Они столкнулись, замерли, посмотрели друг на друга, как будто в первый раз по-настоящему. И вдруг — как будто всю жизнь знали, куда это ведёт. Поцеловались. Неловко, чуть промахнувшись, с мешающими пакетами и замиранием в груди. И стало ясно, что всё только начинается. Без фейерверков, но с уверенностью, которую не нужно проговаривать.
Когда каникулы закончились, Алина пошла на работу. Лёша — тоже. Балконы опустели. Кофе пили на ходу, в окна махали только утром. Но вечером он снова включил музыку, и она снова вышла. Не потому что надо, а потому что тянуло. Потому что в этой музыке уже был он. И в её шаге на балкон — была она, спокойная и принятая.
Май прошёл. Потом — лето. Осень. Снова весна. Но это уже другая история. Та, которую они теперь могли писать вдвоём. Без хештегов. Без подписей. Просто.
