Ведьма Аглая сидела на коряжистом пне, подтянув к плоской груди острые колени. Раздумывала, какую пакость ей совершить сегодня. Диверсия против баб Тониных гусей результатов не дала. Похоже, бабка слово знает: оберег поставила — не подобраться.
Евсеич тоже подвел. Нет бы отведать дурной самогон, который Аглая, хихикая, поставила ему на крыльцо: пей, мол, Евсеич. Сдичаешь потом, ей-ей! Весь шабаш мной гордиться будет. А тот бутыль увидал, перекрестился зачем-то и в церковь побежал. Даром, что алконавт. Ну, не дурак ли?
Ведьмы эти ещё. Высмеяли и с собой на Лысую гору не взяли. Пируют там, к Святкам готовятся. А ты, Аглаюшка, сиди, логово сторожи, раз пакостить толком не умеешь.
День был тихий. Снежинки неспешно спускались с небес, садились на простоволосую ведьмину голову, не таяли.
Вдруг со спины послышался хруст. Кто-то приближался, легко ступая по свежему, не утоптанному ещё снегу.
«Никак наши, — обрадовалась Аглая. — Решили-таки в круг пригласить»!
Почти ликуя, резво соскочила с пня, обернулась и оторопела.
«А ты что тут делаешь»?
К ведьме приближалась Анюта — молодая женщина, которую в округе считали, мягко говоря, странноватой.
В деревню Анна переехала прошлым летом. Из пожиток — потертый чемодан на ремнях, из семьи — трехлетняя дочь Юлька. Мужем, решили местные сплетницы, там и не пахло. Юльку окрестили нагулянной, Анюту — дурой. А что, сама виновата: ни она в люди, ни к ней в дом. С местными лясы не точит, о чужих не спрашивает и о себе не рассказывает. Дура — она и есть дура.
Анюта с дочкой поселились в старом бабкином доме, который та, по слухам, оставила внучке в наследство. Хозяйство не Бог весть какое. Избёнка старенькая, плохонькая. Полы скрипят — на том свете слышно.
Парни местные, кто холостой, хотели помочь, да Анюта не разрешила. Сказала, сама управлюсь, и всех мужиков отшила. Точно дура.
«Чего приперлась», — повторила вопрос Аглая.
«Тебе местные не говорили, что дорожка к Лысой горе заказана. Ща как…», — ведьма огляделась кругом в надежде найти сучковатую палку, чтобы хоть как-то припугнуть незваную гостью.
«Дочка болеет. Помоги», — прошептала Анюта и устало опустилась на колени рядом с растерявшейся Аглаей.
«Я тебе что, знахарка? Уходи, пока путу не навела. Будешь потом три дня по лесу плутать, деревню искать».
«Хоть хомут одевай, хоть путу. Помоги только».
И тут только ведьма заметила, как у Анюты трясутся руки. Мелко и часто. И глаза. Мутно-синие, глубокие, практически без надежды.
«Помоги», — еще раз сказала она и закрыла лицо руками.
«Ступай. Не по этим я делам. Порчу навести, скот угробить или человека напугать до усрачки — это пожалуйста. Мы — ведьмы, только в темных делах пособить можем. Иди. Не могу я».
Анюта подняла голову. Утерла красный, опухший от слез нос дрожащей рукой и, шатаясь, побрела в сторону деревни.
«Родителей забрал, мужа забрал, так хоть Юльку, Юльку мне оставь», — бормотала она.
«Что с девкой-то», — крикнула вслед Аглая.
«Жар третий не сходит. Бредит, не узнает, — заплакала женщина. — Помоги».
«Не могу. Не положено нам. Ступай».
И Анюта поспешила домой. Там, на мокрых от пота простынях маялась в горячке Юлька, поочередно зовя то мать, то отца, то бабушку с дедом.
***
К полуночи разыгралась метель. Скрипели несмазанными петлицами ставни, колотили по окнам голые ветки яблони, ветер уныло стонал в печной трубе.
Вдруг среди всех этих звуков Анюта различила тонкое, но настойчивое мяуканье. Снаружи скреблись и царапали. Женщина приоткрыла дверь и в комнату прошмыгнула черная, как уголек, кошка. Только на голове белые нити, точно снегом припорошило.
По-хозяйски осмотрелась, фыркнула и решительно направилась к постели ребенка. Мякнула, прыгнула на кровать, с укоризной посмотрела на женщину и аккуратно легла на подушку рядом с мокрой Юлькиной головой.
Анюта хотела было прогнать ночную гостью, но та в ответ так на неё зашипела, что вся решимость молодой матери испарилась в момент. Анна села в старенькое вытертое кресло. Кошка, казалось, кивнула и, замурлыкав, растянулась на Юлькиной подушке.
А утром женщину разбудило звонкое «Мамочка! Кашку хочу! Манную, мамочка! И чай с молоком и сахаром».
Юлька прыгала на кровати, смеялась. Будто и не было у ребёнка ни жара, ни горячечного бреда.
Кошка сидела посреди комнаты и умывала мордочку левой лапой. Анюта налила ей сливок, поставила на стол.
«Вот, угощайся».
Кошка отвлеклась от мытья усов, уставилась на женщину, чуть слышно мяукнула и направилась вон из дома.
«Спасибо, Аглая, — открыв дверь прошептала Анюта. — Ты приходи к нам, когда захочешь. Хоть человеком, хоть так. Ты теперь — наша семья. С Рождеством, милая».
Кошка посмотрела на женщину с высоты своего величия, фыркнула и неспешно направилась к Лысой горе.
«Хрум-хрум», — похрустывал под лапками свежий снег.
