Договор лежал на столе, пахнущий свежей типографской краской. Моя будущая свобода весила всего три листа. Я уже мысленно расставляла мебель в той маленькой однушке, когда дверь в комнату скрипнула.
— Опять в телефоне сидишь? Иди ужинать, — сказала мать, стоя на пороге. Ее взгляд скользнул по столу, задержался на бумагах. — Что это такое?
Рука сама потянулась прикрыть документ. Но было поздно. Она бы все равно узнала.
— Ипотека? — Она произнесла это слово так, будто это была какая-то болезнь. — Ты с ума сошла, Лена! На тридцать лет в долги лезешь!
— Это не долги, мам. Это моя квартира, — попыталась я объяснить, но голос дрогнул.
— Зачем тебе своя квартира? — она развела руками, ее голос стал гладким, убедительным. — У нас тут просторно, твоя комната свободна. Мы же тебя ждали, когда ты из общежития перевелась. Оставайся с нами. Зачем тебе лишние проблемы?
Из кухни доносилось звяканье посуды — папа, как обычно, старательно оставался в стороне. Его молчание было мне ответом. Оно всегда было на ее стороне.
Мне было восемнадцать, когда я впервые попыталась выпорхнуть из этого гнезда. Поступление в вуз в другом городе. Я уже собрала чемодан, уже купила билет. А потом мама села на кровать, заплакала и сказала, что я убиваю ее, бросаю одну с больным мужем. Больным — он тогда просто гриппом переболел. Я осталась. Поступила на заочное.
Потом была история с Артемом. Мы встречались два года, хотели снять квартиру. Мама сказала, что он несерьезный, что он меня бросит, а я останусь с разбитым сердцем и съемными углами. Она устраивала истерики каждый раз, когда я задерживалась после работы. В итоге Артем ушел. Сказал — «я не могу бороться с твоей матерью, Лена. Она тебя просто съест».
Я позволила себя съесть. Позволила, потому что ее любовь была такой тяжелой и удушающей, что проще было подчиниться, чем дышать.
Надя появилась в моей жизни как внезапный луч солнца в промозглый день. Мы работали в одном офисе. Она, бойкая и независимая, в двадцать пять уже жившая отдельно и сменившая три города.
— Ты что, в тридцать лет у родителей живешь? — как-то раз спросила она, и в ее голосе не было осуждения, лишь искреннее изумление. — Лен, да ты же у них вечный ребенок. Пока не уйдешь, своей жизни не будет.
Она говорила жестко, но честно. Именно она нашла мне того самого риелтора. Именно она поехала со мной смотреть ту самую однушку на окраине города — маленькую, с кривыми стенами, но мою.
— Представляешь, — говорила я ей, ликуя, после одобрения кредита. — У меня будет свой диван. Свой чайник. Я смогу приходить и уходить когда захочу. Мне не нужно будет отчитываться.
Я чувствовала крылья за спиной. Впервые за долгие годы.
— Ни копейки, ни гвоздя от нас не получишь, — холодно сказала мать, когда я попыталась поговорить с ней на следующий день. — Раз ты такая самостоятельная, тогда и выкручивайся сама. И не жди, что мы будем тебе помогать.
Папа, проходя мимо, тяжело вздохнул и потрепал меня по плечу.
— Мама волнуется, Леночка. Она же тебя любит.
Это была не любовь. Это была власть. А я снова оказывалась в роли непослушного ребенка.
Но самый сильный удар ждал меня через неделю. Начальник вызвал меня в кабинет.
— Лена, ситуация сложная. Компания оптимизирует расходы. Твою ставку решено сократить. Проектов новых пока нет.
Мир рухнул в одно мгновение. Без работы я не потяну кредит. Квартиру я потеряю. Мама окажется права. «Мы же предупреждали», — скажет она.
Я сидела на лавочке у метро, не в силах двинуться с места. Слезы подступали к горлу. Я почти смирилась. Почти собралась позвонить маме и сказать, что она победила. Но тут в голове прозвучал голос Нади.
— Ты борешься не с матерью. Ты борешься с собой. Со своей привычкой подчиняться.
Я вытерла глаза и достала телефон. Но набрала не мамин номер. Я написала Наде: «Сократили. Квартира под угрозой».
Ответ пришел мгновенно: «Держись. Вечером приеду. Будем думать».
Мы сидели у нее дома, пили кофе, и она методично пролистывала вакансии на своем планшете.
— Твоя нынешняя зарплата — это не предел. Ты специалист крутой, просто засиделась на одном месте. Нужно просто правильно подать себя.
Всю ночь мы составляли новое резюме. Она учила меня, как проходить собеседования, как говорить о деньгах. Я чувствовала, как внутри прорастает стальной стержень. Я не могла сдаться. Слишком многое было поставлено на кон.
Через две недели, пройдя пять собеседований, я получила оффер. Зарплата была на тридцать процентов выше предыдущей. В той же области, но в более крупной компании. Я вышла из офиса и заплакала прямо на улице. Но это были слезы победы.
В день, когда я забирала ключи, я зашла домой. Мама молча готовила ужин.
— Мам, я все уладила. Работу нашла, получше прежней. Ключи сегодня заберу.
Она не обернулась, лишь плечи ее напряглись.
— Значит, все-таки уходишь.
— Да, — сказала я твердо. — Ухожу.
Первые месяцы в новой квартире были самыми счастливыми в моей жизни. Я покупала самые простые вещи, но это были мои вещи. Я могла не мыть посуду сразу после ужина. Могла смотреть сериалы до ночи. Могла пригласить Надю, и мы хохотали до упаду.
Мама не звонила. Я знала, что она ждет, когда я сломаюсь и попрошусь обратно.
Как-то раз позвонил папа.
— Лена, заезжай как-нибудь. Мама скучает.
Я заехала в воскресенье. Мама встретила меня холодно. Мы пили чай на кухне, ту самую церемонию, что повторялась годами. И тут она сказала, глядя в окно:
— Соседка наша, помнишь, Людмила Ивановна? Ее дочь замуж вышла, съехали с мужем. Так она, мать-то, плачет. Говорит, как в пустоте теперь. Одна.
Она сказала это без эмоций, констатируя факт. Но я все поняла. Это был ее способ сказать, что ей плохо. Что ей одиноко. Что она скучает. И в этом не было ни капли раскаяния, лишь констатация своей боли.
Я допила свой чай и поставила чашку в раковину.
— Мне тоже бывает одиноко иногда, — сказала я спокойно. — Но я справляюсь. Это моя жизнь. И мне в ней хорошо.
Я встала, взяла свою сумку.
— Я теперь по воскресеньям всегда свободна. Если хотите, можете приходить ко мне в гости. Я вам ключ оставлю.
Мама посмотрела на меня, и в ее глазах было что-то новое — не злость, не обида. Возможно, удивление. Возможно, даже уважение. Она молча кивнула.
Я вышла на улицу, глубоко вдохнула прохладный воздух и пошла к своей машине. К своей жизни. Я не оглядывалась.
