В столовой было шумно. Только что привезли большую партию сырья, и водители, отчитавшись за груз, валом повалили обедать. Павел устроился в углу, за своим любимым столиком: коллеги знали, что туда нужно подсаживаться, только если хочешь с шефом поговорить. Вот и сейчас, в основном, проходили мимо, здороваясь, и Лисичкин кивал в ответ. А потом перед ним плюхнулся поднос с супом, макаронами по-флотски и стаканом кефира.
— Привет, — сказал Сашка Матушевский. – Я присяду?
— Садись, если дело есть, — произнес Павел.
— Дело есть, да… не по делу. Как мужик с мужиком хочу с тобой поговорить.
Лисичкин хмыкнул. Это что-то новенькое!
— Я тебе дорогу где-то перешел, Саш? – поинтересовался он у давнего приятеля. С Матушевским познакомились, когда Павел только пришел работать на деревообрабатывающий завод. Только Лисичкин со временем пошел на повышение, а Саша так и остался простым водилой – что, впрочем, его полностью устраивало. – Не припоминаю за собой такого.
— Да не! – махнул рукой Матушевский. – С тобой-то все в порядке. Со мной что-то не то, похоже. Может, совет дашь.
Павел удивился. На штатного психолога, как выражалась его дочь — Даша, он не тянул.
— Сейчас, поем только, — и Сашка набросился на суп.
Когда тарелка опустела, приятель аккуратно подтер остатки хлебушком, хлебушек съел и, тяжко вздохнув, поинтересовался у Павла:
— Вы с твоей Катей сколько женаты?
Лисичкин озадачился.
— Так, посчитаю сейчас… Нам по девятнадцать было, когда поженились. Мне в июне исполнилось пятьдесят четыре. Ну да, точно, Катя говорила, в этом году юбилей у нас, тридцать пять лет. Праздновать как-то будем…
— И тебе никогда не хотелось от нее… ну… с кем-то еще?
Павел, прищурившись, смотрел на Сашку.
— Не хотелось, — отрезал он. Катерину он любил беззаветно, и даже спустя столько лет ему было интересно с ней. – Выкладывай.
Саша отвел взгляд.
— Мы ж с Тонькой тоже поженились рано, в двадцать, — тоскливо произнес он. – Я до нее – ни с кем… Да ты помнишь, тебе же Тонька показывала фото, когда вы у нас в гостях были! Какой я был прыщавый дрищ… Как она меня полюбила только!
Павел решительно ничего такого о фотографиях не помнил, но на всякий случай кивнул.
— И вот мы с ней много лет… Я ее люблю, ты не подумай! – Матушевский оглянулся, убедился, что никто их разговор не слушает, и все равно на всякий случай понизил голос. – А недавно что-то зашла мне мысль… Вот как это – с другими? Может, там восторг какой? Ванька рассказывал…
— Мне неинтересно, что Ванька говорит, — оборвал его Павел. – С тобой-то что?
— Да была там одна, в Старой Верьме, — махнул рукой Сашка и тоскливо уставился на остывающие макароны. – Как я с грузом приезжал, она принимала. Ну и давала понять, что не прочь. И я в прошлый раз… ну… подумал: да как же жить, если не попробовать? Я ведь пока могу, а потом-то? И не узнаю. Один раз-то всего.
— Узнал? – холодно спросил Лисичкин. Ему было жалко кругленькую смешливую Тоню, Сашкину жену, и его симпатичную дочку, которая отца обожала.
— Узнал… Думал, будет восторг какой, новизна… А ничего такого. И как закончилось все, так противно мне стало. Думаю: что ж я за сволочь такая, что у Тоньки за спиной!.. Вот хожу уже месяц, не знаю, что делать. Боюсь, расскажет ей кто-то, хотя и не в курсе никто, кроме той бабы, а она мирная. И самому маятно, и Тоньку предал, и не знаю, как загладить – ведь она-то не в курсе. Не ставь меня больше на Верьму, Паш, не хочу я туда.
— Не поставлю.
— Что делать-то теперь? – спросил Сашка и уставился Лисичкину в глаза – ровно Чарли (пес семейства), когда нашкодил и теперь хочет, чтоб не наказывали.
Павел потер подбородок. С Матушевским он не то чтобы дружил, но хорошо приятельствовал, и Катерина замечательно к Тоне относилась… И вот такое. А главное, не пошел же Сашка по бабам! Сорвался один раз, по глупости своей, и жалеет теперь – сразу видно, как сильно жалеет.
— Ты никому ничего не говори, кроме меня, — решился Павел наконец. – Глупость ты сделал, Саня. Большую глупость.
— Да сам знаю…
— А раз знаешь – тогда и поймешь, что делать. Тоню свою до конца жизни цени и люби, ну, проверься там сходи, мало ли, баба та незнакомая…
— Сходил уже…
— И все. Если веришь, в церковь иди, с батюшкой поговори, покайся. И живи дальше, цени, что тебе дано.
— А как же… – Матушевский пытался выразить мысль, да слов не хватало. – Внутри просто жжет, настолько виноват я. С этим что?
— Переживешь, — отрезал Лисичкин и поднялся. – Отмолишь, делами отработаешь, но тебе урок на всю жизнь. Отпустит… наверное.
Сашка понуро кивнул, и Павел ушел.
Ему было и странно, и противно. И понимал он Матушевского, что уж… Он немного слукавил, говоря с приятелем. Однажды, когда молодой был, а Катерина как раз Дашей была беременна, возникла у Павла мысль – а каково с другой?.. Но как возникла, так и пропала. Посмотрел он на свою Катьку, счастливую, светящуюся, и вдруг понял, насколько ему повезло. Не всем подобное счастье приходит, не всем удается любовь на всю жизнь отыскать, да еще так рано. И с тех пор даже не задумывался о том, «что было бы, если».
Тридцать пять лет, точно… Катька сказала, надо банкет собирать, звать всех. Ну, это еще нескоро, в октябре. А вот что Катерине подарить, нужно задуматься уже сейчас.
