— Только сапоги не испорть, — голос свекрови сухой, как прошлогодний хворост. — Тут грязь такая, в городах не видали.
Марина сжимает руки на ремнях рюкзака и делает шаг с автобусной подножки. Грязь действительно липнет к сапогам, но разве это проблема? Она ещё с детства привыкла к дачным поездкам, к картошке, которую помогала копать бабушке. Справится.
— Я аккуратно, — отвечает она, стараясь улыбнуться.
Анна Васильевна хмуро кивает, будто это она делает одолжение, а не встречает невестку у автобуса. Стоит, не двигаясь, уперев руки в бока.
— С чем приехала?
Марина кивает на сумку и рюкзак.
— Да с вещами. Костя просил взять только самое нужное.
Свекровь цокает языком.
— Самое нужное? Чего там тебе в доме-то понадобилось? Не в отпуск приехала.
Марина сжимает губы.
— Я понимаю. Просто Костя сказал…
— Костя! — передразнивает свекровь. — Он тут не живёт, не ему решать.
От слов свекрови внутри что-то неприятно сворачивается. Конечно, Костя говорил, что мать женщина строгая, но мудрая. Дескать, привыкла всё держать в порядке. А тут…
Марина молча подхватывает сумку и идёт следом за Анной Васильевной по разбитой грунтовке. Дом, который виден между деревьями, кажется крепким, просторным. И запах — влажная земля, дым от соседских труб, что-то копчёное тянет из окна.
— Ну, давай, хозяйка, проходи, — свекровь открывает дверь.
Внутри темновато. Тепло от печи, запах чего-то наваристого. По дереву разносится чьё-то деловитое шарканье.
Марина проходит в кухню, ставит сумку у стены. Оглядывается.
— Какой уютный дом…
— Он не уютный, он рабочий, — тут же поправляет Анна Васильевна. — Тут без дела никто не сидит.
Марина снова ловит этот неприятный холод в голосе.
— Я не привыкла без дела сидеть.
— Это мы ещё посмотрим, — пожимает плечами свекровь. — Ну ладно, раз приехала, то пошли кур кормить.
Марина моргает.
— Я думала, сначала вещи разберу…
— А я думала, ты умнее, — ровно отвечает свекровь.
Марина стискивает зубы. Ну ладно. Куры так куры.
В сарае пахнет сеном и чем-то кислым. Свекровь кивает на ведро с зерном.
— Ну, раз ты теперь тут, надо приучаться к порядку. Встаём в пять, в шесть — кормёжка. Днём огород, корова, в обед готовка, потом снова огород. Вечером дойка. Поняла?
Марина неловко кивает.
— Ну, в пять я не привыкла вставать…
— Будешь.
— Просто… — она запинается. — Просто, Костя говорил, что мне не обязательно всё делать…
— Костя, Костя, Костя, — отмахивается свекровь. — Он много чего говорил. А тут свои порядки.
Марина сжимает пальцы на ведре. Всё будет хорошо. Просто нужно привыкнуть.
—
— Да что ж ты делаешь-то?! — голос свекрови хлещет по ушам, как мокрая тряпка.
Марина вскидывает голову, моргает. Стоит с веником у крыльца, сметая пыль, и не сразу понимает, в чём провинилась.
Анна Васильевна уже подбегает, вырывает веник.
— Ты, девка, вообще с головой дружишь? Пыль к порогу гонишь! У нас тут так не делают!
Марина растерянно смотрит на дорожку, где остаётся только тонкий след от веника.
— Простите, я… я не знала.
— Да чего там знать?! Глазами надо смотреть! — свекровь демонстративно поворачивается, машет рукой. — Давай, забирай свою сумку из сеней, а то стоит, как бельмо.
Марина молча забирает сумку, тащит в комнату. Сердце колотится неровно. Она старается не обращать внимания, говорит себе, что это просто усталость.
Вечером звонит Костя.
— Ну как вы там?
Марина тяжело выдыхает.
— Всё нормально. Мамина хозяйка строгая, конечно… но я стараюсь.
Костя хмыкает.
— Ну да, мамка у нас серьёзная. Привыкнешь.
Привыкнешь.
Марина смотрит на свои руки. Они ещё вчера были ухоженные, с чистым лаком. Теперь ногти обломаны, в мелких заусеницах.
— Мариш, — голос мужа мягкий, почти ласковый. — Потерпи, ладно? Нам надо собраться. Как только я денег подкоплю, съедем.
Марина сжимает телефон.
— Конечно, Кость.
Но внутри уже что-то дрожит.
За стеной слышен голос свекрови:
— Опять с мужем на телефоне, а мне корову подои! Некогда тут языками чесать!
Марина стискивает зубы. Внутри растёт холодное чувство — будто что-то идёт не так.
—
Марина торопливо запихивает вещи в сумку. Лицо пылает, сердце грохочет в груди.
— Всё. Хватит, — шепчет она себе, засовывая в рюкзак телефон и кошелёк.
Раннее утро. Дом спит. Даже свекровь, вечно настороже, сейчас не караулит у дверей.
Марина неслышно выходит на крыльцо, закидывает рюкзак за спину. Вдох. Выдох.
Она идёт по тропинке, стараясь не думать. Просто идти. Просто выбраться.
На остановке стоит пара старух с корзинками. Глядят на неё внимательно.
— В город? — одна щурится.
Марина кивает.
— Домой, — глухо отвечает она.
Автобус подкатывает медленно. Пахнет бензином и пылью. Марина забирается внутрь, плюхается на сиденье у окна.
Мотор гудит. Деревня медленно отползает назад.
В груди растёт странное чувство.
«Всё, я ушла. Всё, наконец-то.»
Но внутри — пустота.
Она вспоминает взгляд Кости, когда он говорил: «Потерпи». Вспоминает, как свекровь, закинув руки в боки, цокала языком, когда Марина пыталась что-то сделать не так.
Вспоминает, как та вчера обронила за ужином:
— Мужик, он, знаешь, не дурак. Одной житье не сахар.
Как будто уже знала.
Марина медленно сжимает пальцы на рюкзаке. Автобус проезжает остановку.
Она резко поднимается.
— Остановите.
Водитель кидает косой взгляд в зеркало, но тормозит.
Марина выходит, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.
Идёт обратно.
Медленно, тяжело.
Всё внутри кричит: «Беги! Уходи!»
Но ноги сами ведут назад.
К дому.
К хозяйству.
К жизни, в которую она уже начала врастать.
Дверь открывается легко.
Свекровь сидит на кухне.
Марина встречается с её взглядом.
— Вернулась? — спокойно спрашивает Анна Васильевна.
Марина кивает.
Свекровь встаёт, не говоря ни слова, и достаёт из шкафчика новую пару резиновых перчаток.
— Тогда пошли работать.
Марина молча берёт перчатки.
—
Руки красные, покрыты мелкими трещинами.
Марина сидит у печи, греет пальцы. В кухне тепло, пахнет хлебом и варёной картошкой.
Всё так, как должно быть.
Но что-то внутри мёртвое.
— Ой, да что ты сидишь, как барыня, — голос свекрови привычно ворчит за спиной.
Марина не поднимает глаз.
Она больше не отвечает.
Свекровь ставит перед ней миску с супом. Густой, наваристый.
— Ешь.
Марина берёт ложку.
— И хватит дуться.
Она кивает.
Ложка касается губ. Горячее, обжигает язык.
Но вкуса нет.
Свекровь усаживается рядом, хлопает себя по коленям.
— Вот теперь ты как надо стала. Тихая. Послушная. Так лучше, Мариш.
Марина кивает.
— Так лучше, — глухо повторяет она.
Свекровь довольна.
День течёт в обычном ритме. Дойка, огород, готовка, стирка.
Марина не спрашивает.
Не жалуется.
Не ждёт звонка Кости.
Вечером, перед сном, она смотрит в зеркало.
Там — женщина с потухшими глазами.
Она не узнаёт себя.
Но это уже неважно.
—
Руки в воде.
Грязь стекает мутными разводами, забивается под ногти.
Марина механически трет тряпку, выжимает её.
За окном уже темнеет, но в доме всё идёт своим чередом.
— Марина, дров принеси, — голос свекрови доносится из комнаты.
Она вытирает руки о передник, идёт в сарай.
Дрова тяжёлые.
Когда-то она бы возмутилась.
А теперь — просто наклоняется, поднимает, несёт в дом.
Свекровь даже не смотрит на неё.
Марина кладёт дрова возле печи.
— Всё? — спрашивает она.
Анна Васильевна мельком кивает.
— Иди отдыхай.
Марина кивает.
Идёт к себе.
Перед сном смотрит на свои руки.
Треснутые ногти. Покрасневшие пальцы.
Проводит по ним большим пальцем.
Когда-то они были ухоженными.
Смеётся.
Тихо, выдохом.
Но смех не весёлый.
А за окном тянется деревенская ночь.
Такая же, как вчера.
Как завтра.
Как все остальные дни.
