— Пап, я не понимаю… Это какая-то ошибка? — голос Артёма дрожал, он водил пальцем по холодному экрану планшета, где был открыт файл завещания. Его имя было аккуратно вычеркнуто. Синей ручкой. Решительными линиями.
Я наблюдал за ним из-за стола, стараясь сохранять спокойствие. Внутри всё застыло, превратилось в лёд. Этот момент я представлял себе сотни раз.
— Ошибки нет, — сказал я ровно. — Всё правильно.
Он отшатнулся, будто от удара. Его глаза, такие похожие на глаза его матери, выражали чистое непонимание.
— Но почему? Из-за Леры? Ты её ненавидишь настолько?
Я не ответил. Слишком много слов было сказано за последний год. Слишком много тишины — за всю жизнь. Теперь оставалось только это — молчание и синие чернила, перечёркивающие двадцать пять лет отцовства.
Всё началось с Леры. Вернее, с того, как мой сын изменился после неё. Артём всегда был спокойным, умным парнем, душой компании, но с твёрдым стержнем внутри. Мы с его мамой, Ириной, души в нём не чаяли, видели в нём продолжателя нашего дела — небольшой, но успешной строительной фирмы, которую я поднимал с нуля. Он пришёл работать ко мне после института, схватывал всё на лету. У нас были планы.
А потом появилась она. Лера. Девушка из какой-то сомнительной семьи, с вечными капризами и аппетитами, явно превышающими её возможности. Я видел её взгляд — оценивающий, холодный, когда она впервые пришла к нам в дом. Она смотрела не на Артёма, а на наши стены, на мебель, на вид из окна.
— Отец, мы женимся, — заявил Артём как-то вечером, без предисловий.
Мы сидели с ним в кабинете, он только что закрыл сложный проект. Я отложил папку с документами.
— Ты уверен? — спросил я. — Вы знакомы всего полгода.
— Я люблю её. Этого достаточно.
— Достаточно для чего, Артём? Для брака? Ты знаешь её семью? Её цели?
— Я знаю, что она меня любит, — его взгляд стал колючим. — Или тебя волнует только её социальное положение?
Это был первый удар. Он никогда не позволял себе такого. Мы поссорились. Впервые по-настоящему.
После той ссоры я часто вспоминал его детство. Маленький Артём, который забирался ко мне на колени, когда я работал дома, и тыкал пальцем в клавиатуру компьютера.
— Пап, а что ты делаешь?
— Дом строю, сынок.
— А мы будем в нём жить?
— Нет, мы построим его для других людей. А для нас построим самый лучший, когда-нибудь.
Он верил мне. Он смотрел на меня, как на бога. Потом эти взгляды стали реже. Подростковый возраст, своя компания, институт. Но между нами всё равно оставалась связь, незримая нить. Мы понимали друг друга с полуслова, работали как одно целое. Я видел в нём не просто сына, а друга, преемника. Всё, что я строил, было для него. Я мечтал передать ему дело, когда уйду на покой, чтобы он продолжил его, но уже по-своему, сильнее, лучше.
Ирина, моя жена, умерла пять лет назад от стремительной болезни. Она обожала Артёма. Перед смертью она взяла с меня обещание.
— Смотри за ним, — прошептала она, сжимая мою руку. — Он такой доверчивый. Не дай ему ошибиться.
Я обещал. И я смотрел. И видел, как он делает ошибку.
Свадьба состоялась вопреки моим предостережениям. Я молча дал им денег, много денег — на свадьбу, на первоначальный взнос за хорошую квартиру. Я надеялся, что, может быть, ошибаюсь. Что Лера успокоится, поймёт, что её любят, и ответит тем же.
Первое время даже казалось, что так и есть. Они приходили на воскресные ужины, Лера старалась быть милой, помогала накрывать на стол. Артём сиял. Он был счастлив. И глядя на его счастье, я постепенно сдавался. Может, и правда, старею, становлюсь брюзгой. Главное, чтобы сын был счастлив.
Я даже предложил Лере работу в нашей фирме — не ответственную, скорее, представительскую. Встречать клиентов, вести переговоры. Она обладала charmом, умела производить впечатление. Она согласилась с радостью.
И вот тогда всё и началось. Она приходила в офис, как на прогулку по бутикам. Её интересовали не проекты, а её зарплата, служебная машина, соцпакет. Она постоянно сравнивала наши условия с какими-то мифическими «друзьями из Европы». Потом пошли намёки.
— Артём, дорогой, а вот у Вики муж уже директором стал, а ты всё старшим менеджером.
— Папа, не думаешь ли ты о новых акционерах? У Лериного дяди, между прочим, есть свободные средства.
Я отшучивался, но внутри всё сжималось. Я видел, как мой сын, всегда такой независимый, начинает поддаваться этому давлению. Он стал раздражительным, часто спорил со мной по пустякам, всё чаще цитировал Леру и её «мудрых» родственников.
Удар пришёл оттуда, откуда не ждал. Мой старый друг и компаньон, Николай Петрович, вызвал меня на обед.
— Слушай, Виктор, я должен тебе кое-что сказать, — он вертел бокал с водой, избегая моего взгляда. — Ко мне приходила твоя невестка. Лера.
— Зачем? — у меня ёкнуло сердце.
— Предложила… ну, как бы это сказать… выкупить часть твоей доли в бизнесе. Говорит, что ты уже не справляешься, пора передавать бразды молодёжи. А именно — ей и Артёму. Уверяла, что сын полностью на её стороне.
Мир рухнул. Она не просто была охотницей за деньгами. Она хотела отобрать у меня дело всей моей жизни. И использовала для этого моего сына.
В тот же вечер я вызвал Артёма в кабинет.
— Твоя жена ходила к Николаю Петровичу. Предлагала продать ей мою долю. Ты в курсе?
Он побледнел. И опустил глаза. Всего на секунду. Но этого было достаточно.
— Пап, она просто… она беспокоится о будущем. О наших перспективах. Ты действительно не молодеешь.
Воцарилась тишина. Гудела кровь в висках. Он знал. Он знал и молчал. А может, и поддерживал. Моя опора, мой преемник, сын, ради которого я жил и работал, предал меня ради женщины, которая видела в нас лишь кошелёк на двух ногах.
Я не кричал. Не упрекал. Я просто посмотрел на него и сказал:
— Всё понятно.
На следующее утро я позвонил своему юристу.
— Александр, подготовьте, пожалуйста, изменения в завещании. И выпишите Артёму полный расчёт. С сегодняшнего дня он больше не работает в компании.
Было страшно. Было больно, как будто отрываешь часть себя. Но вместе с болью пришло и странное, леденящее спокойствие. Я впервые за долгие годы чувствовал, что поступаю правильно. Не как отец, ослеплённый любовью, а как человек, защищающий то, что создал ценой невероятных усилий. Я вспомнил своё обещание Ирине — не дать ему ошибиться. Иногда не дать ошибиться — значит остановить, какой бы жестокой ни казалась эта остановка.
Я написал завещание, в котором всё своё состояние — фирму, недвижимость, счета — переводил в благотворительный фонд своего имени, который будет помогать молодым предпринимателям. Артёму оставался лишь тот капитал, который я уже перевёл на него ранее — на свадьбу, на квартиру. Этого хватило бы на безбедную жизнь, но не на роскошь, которую рисовала в воображении его жена.
Я не видел сына несколько месяцев. Жил один в большом доме, вёл дела, которые с уходом Артёма стали только сложнее. Но я обрёл нечто иное — самоуважение. Я больше не был заложником собственной жалости и отцовского долга. Я понял, что любовь — это не вседозволенность. Иногда самая сильная любовь — это умение сказать «нет».
Мне звонили общие знакомые, уговаривали помириться, говорили, что Лера в ярости, что Артём ходит подавленный. Я вежливо выслушивал и положил трубку. Моё решение было окончательным.
И вот однажды, глубоким вечером, в дверь позвонили. Я посмотрел в глазок и обомлел. На пороге стоял Артём. Один. Без Леры. Он выглядел уставшим, похудевшим, помятым.
— Можно? — тихо спросил он.
Я открыл. Он вошел и остановился в прихожей, не решаясь пройти дальше.
— Она ушла, — сказал он без предисловий. — Подала на развод. Сказала, что не намерена жить с человеком, которого лишили наследства. Что она «потратила на меня лучшие годы».
Он говорил ровно, без эмоций, глядя в пол. А я смотрел на него и видел не предателя, не чужого мужчину, а своего мальчика, которого больно обожгли.
— Пап, я… — его голос сорвался. — Я так тебя подвёл. Я не слушал. Я позволил ей… Я позволил всему этому случиться.
Он поднял на меня глаза, и в них стояли слёзы. Впервые за много лет.
— Я прочитал завещание. Мне его прислали её адвокаты, как приложение к иску. И я всё понял. Ты не хотел оставить меня нищим. Ты хотел оставить меня без неё. Ещё тогда. Ты пытался меня спасти.
Я молчал. В горле стоял ком.
— Она уже нашла себе нового… спонсора, — он горько усмехнулся. — А я остался один. Без работы. Без тебя. Без всего.
Он ждал, что я скажу. Что обниму. Что прощу. Но я не мог. Слишком глубоки были раны.
— Зачем ты пришёл, Артём? — спросил я, и мой голос прозвучал устало.
— Я не знаю. Просто… посидеть. Если можно.
Он вошёл в гостиную и сел в своё любимое кресло, то самое, с которого в детстве наблюдал, как я работаю. Он сидел, сгорбившись, и молчал. А я смотрел на него и понимал, что синие чернила в завещании перечеркнули не его, а ту иллюзию, в которой мы жили. Они перечеркнули её власть над ним.
Я не обнял его. Не предложил выпить. Не стал говорить, что всё в порядке. Всё не было в порядке. Но он был здесь. Один. Без неё.
Я подошёл к своему рабочему столу, взял папку с чертежами нового, сложного проекта, над которым бился несколько недель. Я вернулся, протянул её ему.
— Посмотри, — сказал я коротко. — Мне нужен свежий взгляд. Не могу найти ошибку в расчётах.
Он медленно поднял голову, удивлённо посмотрел на меня, потом на папку. Он взял её. Его пальцы, привыкшие к работе, автоматически развязали тесёмки. Он открыл её. И начал читать.
Он просто сидел и читал. А я сидел напротив и смотрел на него. В доме было тихо, слышалось только его ровное дыхание и шелест бумаги. И в этой тишине, полной боли и невысказанного, начиналось что-то новое. Что-то очень хрупкое, но настоящее. Не слово, не объятие, не прощение. Просто действие. Первый, самый трудный шаг.
Он поднял на меня взгляд.
— Пап, — он ткнул пальцем в один из листов. — Вот здесь. Ты не учёл сопротивление материала.
