Сапожник Николай сидел у маленького окошка своей мастерской и пил из алюминиевой кружки густо заваренный чай. Окно было так низко над землёй, что изредка проходивших по улочке прохожих не было видно, лишь их ноги мелькали почти у самых мутных от дождя стёкол.
Калоши, кирзовые сапоги, ботинки… походили мимо окошка, перед лицом сапожника, нагнетая осеннюю тоску и вызывая очередной приступ хандры.
Мастерская была одновременно и кухней, где пол дня топилась небольшая печка, на круглых чугунных нагревательных кольцах которой часто бодряще шумел старый давно не чищенный видавший виды чайник.
Работы у Николая в предзимье было много. Почуяв приближение холодов, люди несли на подшивку валенки и сапоги, прося сделать заказ получше и побыстрее.
— А когда я плохо делал? – сердился Николай, — проснулись, тетери? Всё лето что думали? А я без работы сидел.
Клиенты не обижались. Они знали доброе сердце сапожника, а эти диалоги нужны были ради общения, разговора.
Сейчас Николая спасала работа и эти просьбы. Год назад он потерял жену, которая скончалась при родах. Не спасли врачи и новорождённого сына, оттого боль сапожника была двойная и неутешная. Совсем мало он пожил со своей Настей, и никак не мог бы подумать раньше, что так быстро оборвётся его счастье.
Встретились они, когда Николаю было тридцать лет, а Настеньке всего двадцать, но разница в возрасте не казалась ещё большей, так как работа смолоду сделала Николая сутулым и угрюмым. Но он привык к уединению в своей каморке. Дом достался ему от деда, который его вырастил, и передал своё мастерство во всех тонкостях.
После смерти Насти мир совсем померк, редкие искорки радости мимолётными мотыльками вспыхивали в солнечные дни, когда Николай отвлекался от грустных мыслей и шёл на рынок за продуктами после хорошего заработка. Там он долго выбирал рыбу, чай, торговался и покупал товар, и прогуливался по парку, глядя на играющих детей и гуляющую молодёжь.
Но, возвратясь в свой полуподвал, он снова окунался в прошлые воспоминания, и если бы не работа, то и сам не знал бы для чего дальше жить.
Однажды на пороге его мастерской появилась девушка. Днём дом не запирался, чтобы клиенты могли свободно заходить, принося работу.
Взглянув на девушку, Николай изменился в лице и побледнел. Перед ним словно стояла его жена. Живая и невредимая.
— Ты? Откуда? Что стряслось? – пришёл в себя Николай через минуту.
— Оттуда, из деревни, — слабым голосом ответила девушка. Это была младшая сестра Насти, Лиза.
Она тут же повалилась в ноги Николаю, приведя его в недоумение. Слёзы рекой полились из глаз девушки, сквозь рыдания Николай мог только разобрать фразы:
— Обманул меня мой суженый ряженый… обрюхатил и бросил… Стыдоба… уехала я в город, а куда податься… прими на жительство…
Еле успокоив Лизу горячим чаем, Николай узнал, что беременность её уже на половине, и что надо Лизе как-то помочь.
Они сидели некоторое время молча. Он рассматривал Лизу украдкой. Как она была похожа на свою сестру… Просто её копия. Не мог он выпроводить её на улицу. Девушки были сиротами при живом отце. Он пил, поднимал на них руку и, конечно, бы мог покалечить Лизу, узнай о её положении…
— Что делать, — сухо ответил Николай, — проходи, живи. Не прогоню. Куска нам на двоих хватит… то есть на троих…
— Спаситель мой… Спаситель, — проговорила Лиза, — я отслужу, отработаю. Я стирать, мыть, готовить… Всё буду делать. Работать пойду потом.
— А что бате скажешь? Что людям говорить будем? – спросил Николай.
— Не знаю, — потупила глаза Лиза.
— Скажешь, что в город приезжала ко мне несколько раз летом… поняла? Что принял я тебя. Ребёнка на себя запишу. И распишемся. В память о Насте. А спать со мной я тебя не принуждаю.
Так Лиза стала жить с Николаем. Похожая внешне на свою покойную сестру, по характеру она была полной противоположностью. Весёлая, шумная, подвижная, она вызывала улыбку: легко двигалась по мастерской с большим животом, передвигая стулья и коробки с кусками кожи, материалами и мотками ниток, кода мыла пол.
После рождения девочки, которую назвали Анной, жизнь в семье сапожника стала более радостной. Лиза ушла в материнство, ворковала у кроватки дочери, и поглядывала с нескрываемым интересом на Николая, а в одну из ночей пришла к нему за шторку и легла на кровать…
Несколько счастливых лет Николай прожил с Лизой, дал своё отчество Аннушке, которую любил, как родную. Но в одну хмурую осень загуляла его жена с приезжим командированным офицером.
Это Николай узнал уже тогда, когда она сбежала с любовником, оставив на столе горькое письмо-признание, в котором винилась в страсти и просила беречь Аннушку…
— Фу ты, — Николай грозно ударил кулаком по столу, отчего шило, ножницы и раскроенные заплаты полетели на пол, — вот дура! Вот стерва!
Аннушка, которой уже шёл шестой годик, пугливо оглянулась. Она сидела у окошка и шила своей куколке платье. Куклу Анне смастерил Николай из остатков мягкой кожи и сукна.
— Ты что, папа? – спросила Анна, — где мама?
— Ничего, ничего, дочка. Мама уехала ненадолго. Она вернётся. Так надо, понимаешь? – смягчился Николай, чтобы не испугать девочку, — вернётся. Надо полагать…
Он стиснул зубы и отвернулся от дочери, чтобы та не видела набежавших слёз.
Шли дни за днями, месяцы. Лиза присылала скупые письма, где просила прощения, молила о том, чтобы Николай не сдал в детский дом Аннушку. Читая её письма, с размытыми строчками, Николаю казалось, что писала их Лиза рыдая, чувствуя вину.
Аннушка долгое время тосковала, и Николаю пришлось немало потрудиться, чтобы девочка хоть немного успокоилась. Он стал вечерами читать ей книги, которые покупал потрёпанными на рынке за копейки.
Анна, слушая отца, следила глазами по строчкам, следуя за его крючковатым указательным пальцем, и сама быстро выучилась чтению. Спустя год, она уже бойко читала отцу свои любимые сказки, а потом и другие рассказы, которые нравились отцу.
Поэтому, когда девочка пошла в школу, учителя удивились, что Анна так хорошо читает, так старательна в учёбе. Для Николая дочка стала лучиком солнца. Он видел в ней черты матери, которая так разительно походила на его любовь – Настю.
Прошло пять лет. Анна была не только хорошей ученицей, но и настоящей маленькой хозяйкой в доме. Она любила отца, а образ матери всё слабее и реже всплывал в её памяти.
Но вдруг однажды в преддверие Нового года, когда всё так же в мастерской топилась печка, и старый начищенный Аннушкой чайник распевал свою песенку, в дом вошла Лиза.
Она была не одна – держала за руку малыша, укутанного сверху пальтечка пуховым платком до глаз.
Без слов Лиза опустилась на колени, как когда-то несколько лет назад, когда пришла к Николаю беременной.
Возникла немая пауза. Наконец, малыш стал теребить мать за ворот.
— Мама, мне жарко…
Аннушка, вытаращив глаза, смотрела на Лизу и, наконец, поняв кто перед ней, с воплем кинулась матери на шею.
Николай, выдохнув, стал снимать платок с малыша. Аннушка, оторвавшись от плачущей матери, тоже стала помогать раздевать мальчика.
Малышу на вид было лет пять, с тёмными глазами, светлыми кудряшками, он был копией Аннушки, весь в мать, а стало быть в Настю…
Николай смотрел на мальчика и представлял себе, что точно таким вот и был бы его сын.
— Встань, дура… — прошептал он Лизе, — не время трагедию играть. Ужин на столе… Дети есть хотят.
Он смотрел на малыша, который подтягиваясь на ручках, заглядывал на стол, где дымилась картошка, только что вынутая из печи.
Ужинали молча. Лишь Аннушка светилась вся, не сводила глаз с матери да Лиза, роняя слёзы, смотрела на дочь и на сына, не решаясь взглянуть Николаю прямо в лицо.
После ужина, когда Лиза вымыла посуду и уложила детей спать, он спросил её:
— Надолго ли?
Лиза без слов снова упала перед Николаем. Она обнимала его ноги и беззвучно роняя слёзы, тёрлась щекой о его шершавую ладонь.
— Встань… встань уже. И говори, что хочешь сказать, — тихо приказал Николай. Он был обессилен происходящим. Не знал и сам, что делать. Сердце его, словно старый скрюченный сапог, заскорузло и было живо поныне только присутствием дочери.
— Не гони, умоляю, мне некуда больше податься. А он меня предал. Разлюбил и тоже бросил…Полетела за ним, как птица, да только ничего ему не мило. Ни я, ни сын… — Лиза снова захлебнулась глухими рыданиями.
— Тихо. Детей разбудишь…
Больше он не сказал ни слова, лег спать. Лиза приткнулась на маленьком диванчике у входа, не смея приблизиться больше к Николаю. Она задремала, а ему всё не спалось. Он тихо встал и подошёл к детской кроватке. Там спали в обнимку Анна и Петя…
Наутро Лиза ушла, сказав, что вскоре вернётся. Она искала работу. Вернулась с надеждой в глазах.
— Мне удалось устроиться уборщицей на базу, что неподалёку, — с порога сказала она Николаю, — Завтра выхожу.
Он посмотрел на неё и ничего не ответил, продолжая подшивать сапог. Аннушка была на каникулах, поэтому играла с Петей в уголке, показывая ему свою куклу.
— Эту куклу мне батя сам сделал. У него руки золотые… Правда, — рассказывала Аннушка брату. Малыш встал, подошёл к Николаю и серьёзно спросил:
— А ты мне сделаешь мишку? Батя…
Николай вздрогнул. Он кивнул, стараясь не отрывать взгляда от работы. Но через секунду услышал всхлипывания Лизы. Она зажимала себе рот кухонным полотенцем, чтобы дети не слышали её плача. Аннушка подошла к ней.
— Не плачь, мама… Ты ведь больше не уедешь от нас? – спросила она, гладя присевшую мать.
— Нет, никогда и никуда не уеду… — ответила Лиза и добавила, немного успокоившись, — там, на базе мне разрешают в подсобке пожить. Есть топчан, где спать и вода. Как-нибудь устроюсь с Петей, а к тебе буду приходить часто. Ты ведь умница такая. Спасибо папе…
Николай усадил всех обедать. После трапезы Лиза отправила детей гулять во двор. А сама, сев рядом с Николаем, рассказала ему о своих «пропащих годах», когда отсутствовала.
— Любви у меня к нему не осталось. Очень скоро я поняла, что не нужна ему, как только забеременела. Да только вернуться снова не было сил от стыда перед тобой… Там я и жила практически одна после родов, работала ночами – шила, мыла полы в большой библиотеке, где мне дали комнатку в подвале.
— Так что вернулась, коли там прижилась? – спросил Николай.
— Очень стосковалась по дочке. Всё снилась она мне… И ты тоже. Ты столько для меня сделал. Не могла я больше, должна была повиниться. И рядом мне нужно быть с вами. Понимаешь? Вы – родные мои души. А там и нет никого… — словно исповедывалась Лиза, — прогонишь, не обижусь и пойму. Я не достойна тебя. У тебя, Коленька, большое сердце… не то, что у меня …
Она встала и начала собирать свою сумку.
— Стой, — сказал Николай сухо, — оставайся. Негоже мальчишку по подсобкам таскать. А ещё, того и гляди, ты оттуда мне и третьего принесёшь в подоле…
Лиза заплакала и подойдя к Николаю, ответила:
— Клянусь всем, что у меня есть, Богом, детьми, жизнью своей… Никогда не предам тебя больше…
— Вот только детьми и Богом не надо клясться… — сказал Николай и отодвинул от себя её руки, — поживём, увидим.
Ещё месяц Николай глядел на Лизу как со стороны, как чужой, хотя и закипало в нём порой былое к ней чувство. Ведь были у них и счастливые годы. Эх, Лиза, Лиза…
Наступил февраль, самый холодный и вьюжный месяц. Метель заносила низкое окошко мастерской, словно плотной белой занавесью. Лиза каждое утро бегала на улицу, чтобы отметать с окна снег. Тогда снова начинали сновать под окном снежные валенки и начищенные сапоги.
Печь согревала уютным теплом и багряным светом из отрытой дверцы. Вечерами Аннушка читала братцу, и они быстро потом засыпали.
В такой из тихих вечеров и пришла Лиза в одной сорочке в постель к Николаю, и обнял он её как прежде, и не отпустил из своих объятий. Супруги помирились окончательно. Лиза трудилась на базе, успевала и дома все содержать в порядке, благодаря помощи Аннушки.
Когда Петя пошёл в первый класс, Лиза уже носила третьего ребёнка под сердцем. Родился сынок, счастья в семье прибавилось.
С тех пор жили они дружно, в любви и никто бы и подумал, что двое старших ребятишек не родные отцу, если бы не знал их историю…
