– Я тебя предупреждала! – кричала мать. – Говорила, что он тебя бросит!
Люда стояла в коридоре, вжав голову в плечи, и вытирала рукавом заплаканное лицо. Мама и правда говорила, предупреждала её: нельзя выходить замуж за Федю. А ещё сказала тогда: «Вот бросит тебя, домой не вздумай возвращаться!». Гордость не позволяла Люде жаловаться все эти годы на мужа, но сейчас у неё просто не было иного выхода, кроме как обратиться к маме.
Федю знали все в округе. Он учился на три класса старше Люды и был отъявленным хулиганом. Учителя его при этом обожали: невозможно было сопротивляться его обаянию – эти его невинные глаза с пушистыми, как у девчонки, ресницами, эти бровки домиком и лукавые ямочки на щеках… Конечно, все девчонки были в него влюблены. И менял он их как перчатки: сегодня с одной гулял, завтра с другой. На Люду же никогда внимания не обращал.
– Мама, я красивая? – спросила как-то Люда, когда училась в девятом классе.
Мать осмотрела её оценивающим взглядом, хмыкнула и сказала:
– Ну, с таким носярой красоткой тебе никогда не стать… Но если похудеешь килограмм на десять – можно фасад нормальный сделать.
Люда принялась худеть. И часами крутилась у зеркала, рассматривая свой нос. Она крутила его и так и эдак, даже передачи смотрела про ринопластику и мечтала, как вырастет и сделает себе операцию. Вон, у сестры двоюродной спросит: та училась на врача в столице, наверняка у неё есть знакомые.
Похудела Люда аж на пятнадцать килограммов. Даже нос, казалось, немного уменьшился. И Федя, наконец, обратил на неё внимание. Да такое, что накануне сдачи ЕГЭ у Люды вырос живот. Мама, конечно, устроила скандал и потребовала избавиться Люду от нежелательного ребёнка. Но Люда с Федей решили пожениться: у них была любовь. Мама в эту любовь не верила. И предупреждала, что Федя бросит Люду с ребёнком на руках.
Федя её не сразу бросил. Изменять он начал через полгода после свадьбы, когда Люда с пухлым карапузом в коляске нагуливала круги по парку в надежде сбросить набранные килограммы: захаживал к соседке Гале, у которой муж был на вахте. Когда Люда про это прознала, расплакалась, а Федя клялся, что его бес попутал и что больше он не будет.
– Конечно, он будет налево ходить! – сказала тогда мама. – Ты в такую слониху превратилась – ужас! Я вот после родов ни грамма не набрала!
Видимо, Люда пошла не в маму, потому что она набрала почти двадцать. Она изнуряла себя диетами, но срывалась и начинала есть всё подряд до тошноты. Ела и плакала от безысходности.
– Да нормальный у тебя вес, – сказала двоюродная сестра Катя, которая прилетела из Москвы специально, чтобы познакомиться с племянником. – Ты же кормящая мать! И для ребёнка это очень важно. Ничего, потом сбросишь немного, если захочешь. Но тебе и так хорошо.
Сама Катя была стройной, как балерина, и ужасно красивой. Федя тут же стал к ней подкатывать, и Люда выгнала родственницу, обвинив её, что та хочет украсть у неё мужа. Потом, правда, пожалела, потому что Катя была единственной родственницей, которая по-настоящему её поддерживала.
После второго ребёнка Люда набрала ещё пять к тем двадцати, и теперь муж уже в открытую стал пропадать где-то и мурлыкать по телефону с разными девицами, а когда Люда высказывала ему претензии, говорил:
– Не нравится – возвращайся к маме.
Мама Люду не ждала. Тем более с двумя шумными мальчиками. И Люда терпела. Надеялась, что всё как-нибудь наладится.
Не наладилось. Однажды Федя пришёл и заявил, что они расстаются.
– Я встретил настоящую любовь, – сказал он. – Мы едем с ней в Доминикану.
– Куда?
– Это в Америке, дубина! Учиться надо было, а не ворон ловить.
Он собрал вещи и уехал. А Люде просто нечем было платить за квартиру. Вот она и пошла к маме: проситься пожить у неё, пока не придумает, что делать.
– Я тебя предупреждала! – кричала мать. – Говорила, что он тебя бросит!
Люда стояла в коридоре, вжав голову в плечи, и вытирала рукавом заплаканное лицо. Слова мамы били в самые больные места. Да, она предупреждала. И теперь её «я же говорила» звучало не как сочувствие, а как торжествующее доказательство её собственной правоты.
– Мам, я не навсегда. Пока не найду работу, не встану на ноги… – голос Люды дрожал и срывался.
– А дети? – мама резким движением указала на двух мальчиков, притихших за спиной у матери. Старший, пятилетний Серёжа, сжимал край Людиной куртки, а двухлетний Тимофей, напуганный криками, тихо хныкал. – У меня же мигрени! А они орут, как резаные! У меня от их криков голова треснет! Нет, уж извини, я вас к себе не смогу пустить.
В глазах у Люды потемнело от отчаяния. Куда ей идти? Подружки разбежались ещё в первые годы её замужества. Снимать жильё – не на что. Денег, оставленных Федей, хватит от силы на месяц, и то если питаться одной гречкой.
– Ладно, – мама выдохнула, смерив дочь усталым взглядом. – На даче живи. Лето перекантуешься, а там видно будет.
Дача была старой и заброшенной: мама никак не решалась её продать, всё мечтала, что сделает нормальный домик и станет выращивать клубнику и малину. Там не было ни туалета (только уличный скворечник), ни горячей воды. Но выхода у Люды не было, и она переехала туда со своими мальчиками.
Лето на даче оказалось и спасением, и новой пыткой. Серёжа и Тимофей, вырвавшись на волю, носились по участку, радостно крича. Для них это была одна большая игра. Для Люды – борьба за выживание. Она топила печь, чтобы помыть посуду и устроить детям подобие душа из тазика, ходила в магазин за полтора километра, сжимая крошечные ладошки сыновей в руках, так как оставить их одних было нельзя. Надо было искать работу, но главной её задачей был детский сад для Тимофея. Люда несколько раз ходила в отдел образования, но каждый раз ей говорили одно: путёвка будет только следующим летом. Она заполняла бумаги, умоляла заведующих, сунула одной из них последнюю тысячу рублей, но та с отвращением оттолкнула её руку.
Люда пыталась искать удалённую работу. Рассылала резюме, где честно писала, что опыта работы у неё нет. Ей предлагали места курьера или упаковщицы, но что делать с детьми?
Лето кончилось. Пришла осень. Дни стали короткими и дождливыми. В доме было сыро и холодно. Дров катастрофически не хватало. Дети начали сопливить и кашлять. Паника подкатывала к горлу комом. Как здесь перезимовать? Как мыть детей? Как не дать им замёрзнуть?
Она снова позвонила маме.
– Мам, на даче холодно. И садик в этом году нам никак не дают…
– Я тебя предупреждала! – снова, как заклинание, прозвучало в трубке. – Говорила, а ты меня не слушалась! Возвращайся к своему Федьке, раз он тебе так нравился!
– Он в Доминикане! – выдавила из себя Люда. – Я пишу ему, а он не отвечает.
– Ну, значит, ищи работу на дому, я что могу сделать? У меня голова второй день раскалывается, мне твои проблемы не нужны. Куда мы в однокомнатной вчетвером? Я этого не вынесу!
Люда опустила телефон и уставилась в окно. Она сидела и смотрела в одну точку. Из соседней комнаты доносился сдержанный кашель Тимофея. Серёжа пытался его утешить: «Ничего, Тима, мама дров купит, и мы печку растопим».
«Дров купит…» На что? Деньги кончились. Совсем. Завтра ей не на что будет купить еды.
Она обхватила голову руками. Внутри была пустота и ледяной ужас. Сквозь онемение пробивался один-единственный вопрос, на который не было ответа: «Что же мне делать?»
И тут в тишине раздался резкий, настойчивый стук в дверь. Люда, с сердцем, ушедшим в пятки, накинула куртку и вышла на крыльцо.
На пороге стояли две женщины в строгих пальто. Одна, постарше, держала в руках папку. Молодая, позади, избегала смотреть Люде в глаза.
– Людмила Сергеевна? Мы из органов опеки. К нам поступила жалоба. Неудовлетворительные условия содержания детей. Вынуждены провести проверку.
Люда, онемев, пропустила их в дом. Ей казалось, что это всё какой-то кошмарный сон. Но ледяной воздух в комнате и кашель Тимофея из-за двери были ужасающе реальны.
Женщина с папкой представилась Маргаритой Петровной. Она бегло, с каменным лицом, осмотрела дом. Её взгляд скользнул по жестяной печурке, по мискам из-под каши на столе. Она открыла холодильник – почти пусто. Заглянула в спальню, где два мальчика, испуганно притихшие, сидели на кровати, укутанные в одеяла.
– В доме отсутствует канализация, горячее водоснабжение, температура воздуха не соответствует санитарным нормам, – бубнила она, делая пометки в бланке. – Дети выглядят бледными, есть признаки простуды. Питание неполноценное.
– Я ищу работу, – пробормотала Люда, чувствуя, как пол уходит из-под ног. – Мы тут временно… С садиком не получается…
– Речь не о садике, Людмила Сергеевна. Речь о создании условий, не угрожающих жизни и здоровью детей, – отрезала Маргарита Петровна. – На основании осмотра и составленного акта, дети изымаются из семьи. Немедленно соберите им вещи.
Мир рухнул. Люда не кричала, не плакала. Она просто перестала дышать. Казалось, сердце остановилось. Всё, ради чего она жила и боролась, оказалось под угрозой.
Пока она на автомате, с трясущимися руками, складывала в сумку немногочисленные детские вещи, Серёжа спросил тихо:
– Мама, мы куда едем?
Люда не нашлась, что ответить.
Когда машина опеки, увозившая самое дорогое, что у неё было, скрылась за поворотом, Люда рухнула на пол в пустом, ледяном доме и завыла. Это был не человеческий крик, а вой загнанного, покалеченного зверя.
Первый порыв был – позвонить Феде. Он отец! Он обязан помочь! Она набрала его номер, пальцы не слушались. Один гудок, второй, третий… Федя не отвечал. Люда набирала его номер раз за разом, писала во всё мессенджеры, но то ли в Доминикане не было связи, то ли он вообще сменил номер.
Когда телефон зазвонил, Люда схватила его с такой надеждой, будто это сама судьба послала ей спасение. Звонила мама, и Люда только подумала, как рассказать ей о случившимся, как та закричала:
– Поздравляю! Достигла дна! Теперь ещё и опека мне звонит! Спрашивают, не заберу ли я твоих детей, если тебя лишат родительских прав! Так вот знай: ни за что! Никогда! Ты их нагуляла, ты и выплывай. Я тебя предупреждала, что он тебя бросит! Я свою жизнь уже прожила, вырастила тебя одна, между прочим, и ни у кого помощи не просила. Я не собираюсь в шестьдесят лет начинать всё сначала и тащить на себе вас всех!
– И не надо! – закричала в ответ Люда. – Я сама справлюсь! Найду работу и заберу своих детей!
Тьма сгущалась, поглощая контуры старой дачной мебели. Люда не включала свет. Ей казалось, что любой звук, любой луч света лишь подчеркнёт чудовищность одиночества, в котором она оказалась. Мысли путались, цепляясь за обрывки фраз: «лишат прав», «изымаются из семьи», «ты их нагуляла»…
Внезапно тишину нарушила вибрация телефона. Люда вздрогнула, как от удара. На экране горело имя: «Катя».
Сердце ёкнуло. Мама нажаловалась своей сестре, матери Кати. Теперь Катя звонит, чтобы высказать своё осуждение.
Люда сглотнула ком в горле и с трудом нажала на кнопку ответа.
– Алло? – её голос прозвучал хрипло и несмело.
– Люд, я только что поговорила с твоей матерью, – без предисловий начала Катя. Её голос был собранным и твёрдым, без истеричных ноток.
– Кать, ты не представляешь, как всё было на самом деле, – тут же пустилась в объяснения Люда. – Я пыталась устроить Тиму в сад, но мест нет, а на даче… Я знаю, что холодно, но я не знала, куда ещё пойти, мама не пустила, а Федя…
– Люда, стоп, – мягко, но властно перебила её Катя. – Я всё знаю. Знаю, что он уехал. Знаю, что опека забрала детей. Знаю, что твоя мать отказалась их забирать.
Люда замерла, сжимая телефон так, что костяшки побелели. Она ждала продолжения. Ждала упрёков в безответственности, в том, что сама виновата.
– Слушай меня внимательно, – продолжила Катя. – Я сейчас перевожу тебе деньги. Ты немедленно съезжаешь с этой дачи. Снимаешь в городе небольшую, но тёплую квартиру. Поняла?
– Но… Кать… у меня нет работы… – пролепетала Люда.
– Это решаемо. Первым делом – крыша над головой. Потом ты идёшь к лучшему адвокату по семейным делам, которого сможешь найти. Я всё оплачу. Мы с тобой выжмем из Феди алименты по полной программе. И на детей, и на тебя, пока младшему не исполнится три. Он не может просто так взять и сбежать от ответственности.
В трубке повисло молчание. Люда не могла вымолвить ни слова. Слёзы, которые до этого были горькими и солёными, теперь текли по её лицу горячими ручьями облегчения. Кто-то был на её стороне. Кто-то не обвинял, а пытался помочь.
– Катя… – она всхлипнула. – Я не знаю, что сказать… Спасибо…
– Да брось! Для чего ещё нужны родные люди, как не для этого? Чтобы в беде помочь. Ты не одна, поняла? Я с тобой.
Слова «ты не одна» отозвались в опустошённой душе Люды эхом, которое начало разгонять ледяную пустоту. Впервые за многие недели, месяцы, а может, и годы, она почувствовала, что под ногами не зыбкий песок, а твёрдая почва.
– Я всё сделаю, – вытерла Люда лицо рукавом. – Квартиру найду. К адвокату пойду. И найду работу.
– Вот и молодец. Деньги уже перевела. Держи связь. И, Люда… – Катя сделала небольшую паузу. – Всё наладится. Мы все наладим.
Сказать, что всё наладилось мгновенно, было бы ложью. Первые дни в съёмной однушке на окраине города были похожи на марафон. Люда металась между работой курьером – единственным, что она смогла быстро найти, – бесконечными поездками в опеку и суд. Но с каждым днём она чувствовала, как внутри неё крепнет стальной стержень. Крошечная квартира стала её крепостью. Она завела блокнот и скрупулёзно записывала все расходы. Зарплата была скромной, но после дачной жизни и эта сумма казалась богатством.
Катя, как ангел-хранитель с другого конца страны, постоянно была на связи. Её переводы покрыли аренду квартиры и услуги адвоката – суровой женщины по имени Элеонора Марковна, которая, просмотрев документы, уверенно сказала: «Не волнуйтесь, с таких папаш алименты вышибаем исправно».
Самым страшным и самым радостным днём стал визит в опеку, где Люде, после проверки её нового жилья, вернули Серёжу и Тиму. И Люда, обнимая их, плакала от счастья. Она больше никогда не отпустит их.
Благодаря адвокату Люда добилась-таки, чтобы Тиме дали путёвку в детский сад – та подсказала, куда писать жалобы, и место тут же нашлось.
Именно в этот момент, когда жизнь начала обретать черты новой, пусть и трудной, нормальности, как гром среди ясного неба, пришло известие от адвоката.
– Людмила Сергеевна, готовим документы на взыскание алиментов. Но у меня для вас неприятная новость. Ваш супруг подал встречное заявление. Он требует определить место жительства детей с ним.
У Люды похолодели руки. Комната поплыла перед глазами.
– С ним? Но он в другой стране! Он их даже не навещал!
– По его словам, он вернулся, устроился на высокооплачиваемую работу и может предоставить детям «достойные условия», в отличие от вас, – голос Элеоноры Марковны был спокоен. – Это стандартная тактика. Уменьшить размер алиментов или избежать их вовсе, представив второго родителя несостоятельным.
Паника охватила Люду. Федя. С его обаянием, его ямочками на щеках. Суд ведь может поверить ему! Он умеет очаровывать.
Она, почти не помня себя, набрала Катю.
– Он заберёт у меня детей, – выдохнула она в трубку, не в силах сдержать слёзы.
– У него нет на это ни малейших шансов, – успокоила Люду сестра. – Поверь – детей всегда оставляют с матерью, если она адекватная. А ты более чем адекватная. Всё будет хорошо, верь мне.
И Люда поверила. Слова Кати стала её бронёй.
Суд был быстрым и беспристрастным. Федя, действительно, вернулся и пришёл на заседание в дорогом костюме, сияя уверенностью. Он говорил о своих новых перспективах, о любви к сыновьям. Но его блеск потускнел, когда адвокат Люды задала несколько простых вопросов.
– Скажите, когда вы в последний видели своих детей до их изъятия органами опеки?
– Как часто вы звонили им, находясь за границей?
– Какие хронические заболевания у вашего младшего сына? В какой садик ходит старший?
Федя путался, злился. Его «достойные условия» разбились о простой факт: он был чужаком в жизни своих детей. Судья, пожилая женщина с усталым, но внимательным взглядом, выслушав обе стороны, отказала Феде в удовлетворении иска и взыскала с него алименты в твёрдой сумме, привязанной к прожиточному минимуму.
Люда вышла из здания суда, и солнце показалось ей невероятно ярким. Она не чувствовала триумфа. Только глубочайшее, всепоглощающее облегчение. Битва была выиграна.
Жизнь вошла в новую колею. Дети ходили в сад, Люда, окрепнув духом, нашла работу получше – помощником администратора в небольшой гостинице. Денег всё равно едва хватало, но теперь она могла не просто выживать, а планировать. В стеклянную банку из-под кофе она начала откладывать немного на «подарок Кате». Она не знала ещё, что именно это будет, но копила, как драгоценности, каждую купюру – символ её благодарности и её новой, самостоятельной жизни.
Однажды вечером, когда Люда укладывала детей спать, Серёжа обнял её за шею и прошептал:
– Мам, а хорошо, что мы теперь тут, а не на той холодной даче.
Люда прижала его к себе.
– Очень хорошо, сынок. Очень.
И она поняла, что самый главный подарок, который она получила, – это не победа над Федей и не деньги. Это чувство безопасности для неё самой и для детей.
Новая жизнь, как выяснилось, состояла не только из побед над бывшими мужьями и освоения профессии. Она состояла из будней. Утренней суеты, когда нужно было собрать двух мальчишек в сад, не опоздать на работу, а вечером – успеть забрать их, купить продукты, приготовить ужин и хоть немного уделить время себе.
Именно в этих буднях и появился Андрей. Он работал в той же гостинице, но в технической службе – чем-то вроде универсального мастера на все руки. Высокий, спокойный, с добрыми глазами, в которых затаилась тень какой-то старой грусти. Они сталкивались в коридорах, кивали друг другу. А однажды у Люды дома сломался смеситель, и она, вспомнив, кем он работает, в отчаянии позвонила ему.
Андрей пришёл через час, с инструментами. Починил кран за пять минут. Потом оглядел квартиру внимательным, профессиональным взглядом и указал на плохо закрывающееся окно.
– Вот тут сквозняк, оттого и холодно. Щели нужно утеплить. Завтра заеду после работы, всё сделаю.
Люда смущённо запротестовала, предлагая заплатить, но он только отмахнулся: «Пустяки».
Так и пошло. Андрей стал появляться в её жизни тихо и ненавязчиво. То прибьёт отвалившуюся полку, то починит дребезжащую розетку, то соберёт по просьбе Серёжи сложный конструктор. Он никогда не лез с расспросами, не пытался её жалеть. Он просто помогал. И в его присутствии суетливый, тревожный мир Люды обретал неожиданную устойчивость.
Он ей нравился. Очень. Но каждый раз, глядя на своё отражение в зеркале – на все те же лишние килограммы, на простую, без изысков одежду, – она глушила в себе эту симпатию. «Кому я такая сдалась? – думала она. – С двумя детьми на руках. Он просто из жалости помогает».
Они дружили. Говорили о работе, о детях (у Андрея, как выяснилось, была дочка-подросток от первого брака, жившая с матерью в другом городе). Шутили. Но шага вперёд он не делал. И Люда всё больше убеждалась, что он видит в ней лишь товарища по несчастью или объект для благотворительности.
А весной случилось чудо – Катя объявила, что прилетает в гости. Встреча в аэропорту была полна слёз и радости.
– Хочу поскорее посмотреть на твоих мальчишек! Тиму я же так и не видела пока.
Катя привезла мальчикам кучу подарков, а Люда подарила сестре подвеску с ангелом со словами – что она их ангел-хранитель, и пусть с ней тоже будет ангел.
Вечером, когда дети уснули, а Люда накрывала на стол, раздался звонок в дверь. Это был Андрей. Он принёс машинку для стрижки – Люда у него попросила, чтобы постичь мальчиков и не тратиться на парикмахерскую.
Люда впустила его, краснея от неожиданности и смущения.
– Катя, это Андрей, мой коллега. Андрей, это моя двоюродная сестра, Катя.
И случилось то, чего Люда подсознательно, наверное, боялась. Та самая «искра». Молчаливая, мгновенная. Они просто поздоровались, посмотрели друг на друга на секунду дольше, чем положено, и в маленькой прихожей вдруг стало тесно от невысказанного напряжения.
Весь вечер Люда молча наблюдала. Как они разговаривали, смеясь над одними и теми же шутками. Как их взгляды встречались и тут же отскакивали. Как Андрей, обычно сдержанный, оживился и рассказывал Кате что-то с неподдельным интересом.
Сначала внутри закипела чёрная, уродливая ревность. «Конечно, – ядовито думала Люда, – она стройная, красивая, успешная. А я кто? Толстая неудачница с прицепом. Он просто не мог найти повода подойти к такой, как она, а тут она сама в моём доме».
После ухода Андрея Катя, помогая мыть посуду, осторожно сказала:
– А он симпатичный. И руки, я смотрю, золотые.
– Да уж, – фыркнула Люда. – Тебе, наверное, очень понравился.
Катя положила тарелку и повернулась к ней.
– Люд, что с тобой?
И тут Люду прорвало. Все её страхи, неуверенность, обида на несправедливость мира вылились наружу.
– Что со мной? Я видела, как вы смотрели друг на друга! Он мне нравился, ты знаешь? А я, как дура, думала, что он просто хороший человек! А оказалось, ему нужны вот такие – как ты!
Катя слушала, не перебивая, а потом подошла и обняла её, несмотря на мокрые от слёз и мыльной пены щеки.
– Дурочка ты моя. Да я улечу через неделю. А он здесь. И он смотрел на тебя все эти месяцы, а не на меня. Он просто робкий, как и ты. И, видимо, так же глуп.
Люда всхлипнула.
– Правда?
– Правда. Но если ты ничего не сделаешь, так вы и будете ходить друг вокруг друга, пока кто-то другой не придёт и не уведёт его. Или тебя.
Ночь Люда провела без сна. Она перебирала в памяти все их встречи, взгляды Андрея, его редкие, но такие тёплые улыбки. И она поняла: Катя права. Ждать больше нельзя. И ревность её была мелка и глупа. Катя была её ангелом-хранителем, а не соперницей.
На следующее утро, когда Катя пила кофе на кухне, Люда села напротив и сказала:
– У меня к тебе просьба.
– Говори.
– Сходи с ним сегодня. В кино. Или просто погуляй.
Катя от удивления чуть не поперхнулась.
– Ты с ума сошла? Я же сказала, что…
– Я знаю, что ты сказала, – перебила её Люда. – И я верю тебе. Но я видела, как вы посмотрели друг на друга. Он же тебе нравится?
Катя долго смотрела на неё, а потом робко улыбнулась и сказала:
– Нравится…
Люда позвонила Андрею и, краснея до корней волос и запинаясь на каждом слове, сказала, что её сестра ненадолго в городе, ей скучно, и не мог бы он составить ей компанию, показать центр.
Андрей после небольшой паузы согласился.
Вечером, провожая Катю на «свидание», Люда чувствовала странное спокойствие. Да, ей было немного обидно и грустно. Но это была светлая грусть. Она не теряла подругу и не отдавала мужчину. Она, впервые в жизни, возможно, делала шаг к своему счастью, пусть и таким окольным путём. Она училась отпускать и доверять. И в этом был её новый, самый важный урок.
***
Свадьба Кати и Андрея была тихой и уютной. Никакой помпезности, только самые близкие в красивом загородном ресторане. Люда сидела за столом и смотрела, как её сестра и Андрей обмениваются взглядами, полными такой нежности и понимания, что на глаза наворачивались слёзы. Но это были слёзы светлой радости. Той самой радости, которую она сама им и устроила год назад, преодолев свою ревность и неуверенность.
Она была счастлива за них. По-настоящему. И в этом чувстве не было ни капли горечи. Было спокойное, тёплое удовлетворение. Она стала кузнецом своего, пусть и не такого романтичного, но прочного счастья: стабильная работа, уютный дом, смеющиеся дети, которые обожали «дядю Андрея» и «тётю Катю». И главное – уверенность в себе, которую она выковала из боли, отчаяния и собственных побед.
Мама, сидевшая рядом, эту метаморфозу в дочери, разумеется, не заметила. Или не захотела замечать. Она косилась на Люду, на её платье, которое сидело на ней чуть плотнее, чем на стройной Кате, и, наконец, не выдержала.
– Ну вот, Катя молодец, – начала она, отхлёбывая шампанское. – Красивая, ухоженная, мужа себе хорошего нашла. А тебе, Люда, давно говорила – займись собой. Сбрось лишнее, сделай наконец эту свою ринопластику, может, и тебе повезёт, как сестре. А то одна с детьми останешься.
Раньше такие слова заставили бы Люду сжаться внутри, почувствовать себя опять той неуверенной девочкой с «носярой». Сейчас же они вызвали лишь лёгкую досаду и усталость. Усталость от вечных упрёков, от невозможности быть принятой такой, какая она есть.
Люда повернулась к матери. Не спеша, положила вилку рядом с тарелкой. Её голос был тихим, но абсолютно твёрдым, без тени дрожи.
– Мама, хватит.
– Что хватит? Я же как лучше тебе хочу! Всё из добрых побуждений!
– Нет. Не из добрых. Из желания вечно меня контролировать и критиковать. Со мной всё в порядке. С моим весом, с моим носом, с моей жизнью. Всё в полном порядке. И я больше не позволю тебе меня унижать.
Мама замерла с открытым ртом. Её лицо изобразило сперва шок, а потом обиду. Она отодвинула стул и сказала:
– Вот как? Ну, раз я тебе не нужна и только унижаю… Тогда мне тут делать нечего.
Она встала и, гордо вскинув подбородок, направилась к другому столику. Люда не стала её останавливать. Она просто смотрела ей вслед, и в груди было странное, непривычное чувство – не вины, а освобождения. Она провела черту. И осталась по свою сторону. По сторону взрослой, сильной женщины.
Она глубоко вздохнула, отпила воды и оглядела зал. И тут её взгляд поймал на себе чей-то внимательный, заинтересованный взгляд.
Это был мужчина, сидевший за соседним столом. Он был коллегой Кати, прилетевшим из Москвы. Его звали, кажется, Денис. Во время церемонии он сидел с ней рядом, и они пару минут обсуждали, как трогательно молодожёны произносят клятвы.
И вот сейчас он смотрел на неё. Не на уходящую со скандалом мать, не на невесту, а на неё. И в его глазах не было ни жалости, ни осуждения. Была улыбка. Тёплая, немного понимающая, полная искреннего интереса. Он видел не «толстую разведёнку с двумя детьми», а женщину, которая только что совершила маленький подвиг – отстояла своё право на самоуважение.
Люда встретила его взгляд. И не отвела глаза, не покраснела, не сделала вид, что что-то поправляет в одежде. Она просто позволила себе улыбнуться в ответ. Легко, без напряжения.
И в этот миг, под тихую, лиричную музыку, под тосты за молодых, внутри у неё что-то щёлкнуло. Не тревожное, суетливое предчувствие, как когда-то с Федей, а спокойная, глубокая уверенность. Тихий, но отчётливый внутренний голос, который прошептал: «Вот он. Настало твоё время. И это – только начало».
Она повернулась назад, к столу, к бокалу с соком, к своим мальчишкам, которые махали ей от детского столика. И весь мир вокруг наполнился не просто светом свадебных гирлянд, а каким-то новым, незнакомым, но таким многообещающим сиянием. Её сиянием.
