Сознание вернулось к Тамаре в машине скорой помощи. Столкновение лоб в лоб… Легковушка вылетела на неё со встречной полосы и она не успела ничего предпринять. В тот момент Тамара лишь оцепенела и замогильный холод на один миг успел сковать сердце. Мелькнула мысль о сыне-студенте и муже. И темнота. Её выключили, как приёмник радиосигнала — разом вырвало из гнёзд все провода, соединяющие человека с жизнью.
Она очнулась с кислородной маской на лице. Силы были только на то, чтобы пошевелить кончиками пальцев. Фельдшер скорой помощи придерживала что-то на её груди. Веки Тамары так трепетали, что она не видела лица своей спасительницы, только смазанное пятно с очертаниями плеч и головы.
— Как она? — поинтересовался водитель.
— Стабильна, — звонко ответила фельдшер. — Чудо, что осталась жива. Меня прям трясёт… Я чуть сама её не добила.
— Это как?
— А ты трепаться не будешь?
— Ты же меня знаешь, десять лет вместе работаем.
— Ага… Вот нельзя работать одной на смене, упаси Бог от таких сложных случаев с ДТП, как сегодня, — говорила, переводя дух, фельдшер. — В общем, осмотрела я эту женщину, она же на асфальт вылетела, достала из чемодана препарат и присела над ней на корточках и стала было подключаться к вене. И тут меня кто-то ощутимо толкнул в спину, да так сильно, что я на колени повалилась. И тут же голос в голове: «Ты же не глупа, что ты делаешь? Смотри что берёшь!» Надо ли говорить, что позади меня никого не было? Смотрю я на препарат, который достала, а он совсем не тот, что нужен. И пока я подключила капельницу с нужным медикаментом, ко мне опять прикоснулись… Мягко, ласково, словно что-то мягкой и пушистой лапой погладило меня по голове. Вот и не верь после этого во всякое… Ангел это был. Мой ангел-хранитель .
— Да скорее уж не твой это ангел, а женщины, которую ты чуть не добила, — логично заметил водитель.
Силы вновь покинули Тамару. Она очнулась в палате только на следующие сутки. Удивилась, увидев рядом мужа — за двадцать лет брака она так и не поверила в то, что её может кто-то по-настоящему любить. У Тамары с детства сохранилось глубочайшее убеждение, что любить её нельзя. Слова матери прочно остались сидеть в голове, вбитые туда, как обухом:
«Пиявка! Мартышка! Бестолочь! Уйди с глаз моих! Чтоб ты пропала, затерялась бы где-нибудь!»
Нелюбимая дочь. Лишний рот. Нахлебница. Тридцать три несчастья. Детство, проведённое с матерью и отчимом на берегу Суры, выбило из Тамары всё человеческое достоинство. Она считала себя уродиной при неплохих внешних данных. Она казалась себе непроходимо тупой, несмотря на укрепившийся с первых дней статус отличного сотрудника на фабрике кондитерских изделий. Её взгляд так и остался неуверенным, запуганным и ждущим, что в любой момент каждый человек, в том числе и муж, громыхнёт ей: «Пошла вон! Уродина! Тупuца!»
Муж дремал, скрючившись рядом с ней на стуле. Он поджал под себя одну ногу, большая русая голова склонилась вниз и оставался виден лишь кончик его длинного, по-простецки расплюснутого в ноздрях носа. Синий свитер, серые джинсы… Кроссовки, спрятанные в полиэтилене мешковатых бахил. Родной! Тамара попыталась привстать и непроизвольно застонала. Муж тут же проснулся.
— Слава Богу! Лежи и не шевелись, ты после операции.
Он любовно погладил её перебинтованную голову и взял за руку.
— Как себя чувствуешь?
— Как после мясорубки, — призналась Тамара, — всё плохо, да? Что врачи говорят?
— Ну… Тебе наложили несколько швов: на голове, плече и ноге. Там перелом ещё… на ноге. И разрыв почки. Тебе зашили почку.
— А позвоночник?! Я ног не чувствую.
— Врач сказал, это временное. Позвоночник цел, голова пострадала и шея, задет спинной мозг. Но мне сказали, что прогноз хороший.
— Твоя машина… — спохватилась Тамара. — Прости, мне так жаль, ты же так её любил.
— Даже не думай об этом. Главное, что ты выжила. Это всего лишь куча металла, можно новую купить, а такой, как ты, другой больше нет.
Тамара слабо улыбнулась.
— Ты правда так думаешь?
— Это шутка такая что ли? Да… Травмы похоже серьёзные. Ты лучше молчи, береги силы. Я выйду, позвоню Косте, расскажу, что ты очнулась, а то он переживал. Он уже билеты купил, в обед поезд. А вот и твой врач… Здрасьте.
Врач был не столь оптимистичен, как муж. У Тамары был немалый шанс остаться на всю жизнь инвалидом. Её долго не выписывали и Тамара переживала, что муж перестанет приходить к ней так часто, что она ему надоест в своей немощи, а организм словно испытывал её на прочность — обнаруживались всё новые и новые осложнения: то почка не заживала, то швы начинали гноится и как бы Тамара не хотела поскорее выписаться, в душе она понимала, что заслужила подобное, что другого она и не достойна, что только через страдания, немощь и боль она может заслужить что-то хорошее. Другие просто по определению умеют быть счастливыми, а Тамара с детства усвоила, что нужно пахать, страдать, молчать, пресмыкаться, не попадаться лишний раз на глаза и тогда тебя пожалеют, не выгонят на мороз, чтобы она провела ночь в сарае, греясь о бока коз, а утром мать откроет сарай и неприятно удивится:
— А… Не замёрзла всё-таки. Вот живучая, зараза, как лишай.
Тамара отложила телефон и посмотрела в окно. Пальцами она гладила ледериновую обложку книги, которую так и не раскрыла, погрузившись в свои мысли. Сентябрьский денёк выдался погожим, солнечным и тёплым и медсестра открыла в её палате окно на проветривание. Четвёртый этаж. У Тамары возникла отчаянная мысль встать, доковылять до окна и прыгнуть вниз… Чтобы отмучаться. Чтобы навсегда исчезли мысли о детских обидах, которые нанесли отпечаток глубокой травмы на всю её жизнь. Она привстала на локтях… Солнце заливалось в палату и сияло на полу длинным золотым квадратом. У Тамары не было уверенности в задуманном. Она хотела жить и быть просто счастливой, но не умела, она не смела, не смела, не дотягивала, чтобы быть достойной!
Что-то лёгкое и белое влетело в щель приоткрытого окна. Оно взвилось под потолок, покружило там, подбрасываемое воздушными потоками, и направилось, то и дело чуть взвиваясь, в сторону Тамары.
Пёрышко. Белое пёрышко. Оно было настолько чистым и совершенным, словно выпало из ангельского крыла. Перо мягко опустилось на живот Тамары. Она взяла его в руки, долго рассматривала, восхищаясь его совершенством, и вдруг в её памяти всплыл разговор фельдшера и водителя в машине скорой помощи. Этот эпизод вспомнился ей, как сон: туманный, волокнистый и нечёткий. Ни разу за месяц пребывания в больнице она о нём не вспоминала, от потрясения он забился в дальний угол памяти.
«…Вот и не верь после этого во всякое… — суеверно говорила фельдшер. — Ангел это был. Мой ангел-хранитель.»
«Да скорее уж не твой это ангел, а женщины, которую ты чуть не добила», — поправил её водитель.
Ангел…
Тепло разлилось в груди у Тамары. Она опять посмотрела на окно, но там никого не было, только свет, только солнце на уровне четвёртого этажа. Она понюхала перо — запаха нет никакого: ни птицы, ни свежести, но… что-то всё же струилось из него необъяснимое и запах этот неуловимый, как далёкий и чистый эфир, заставлял замирать Тамару.
Ангелы! У неё есть ангел-хранитель, оберегающий её с самого детства. Тамара вспомнила, а точнее ей словно показали, как она впервые встретилась с ним.
Они жили в селении на берегу реки Сура. Мать, отчим, Тамара, которой тогда было пять лет, и её младшая сестра. Медленно наступал вечер. Отчим был мрачнее тучи. Жили бедно.
— Пусть идёт. Или я уйду, одна останешься. Ну? — услышала Тамара возвысившийся голос отчима.
Мама, хмурясь, как она всегда это делала при обращении к Тамаре, взяла трёхлитровый бидон и вручила девочке.
— Воды в доме нет. Сходи на Суру, набери в проруби.
Тамара боязливо покосилась на окно, небо начинало темнеть, а до реки спускаться минут двадцать.
— Чего сидишь, одевайся!
— А можно я в нашем колодце наберу?
— Ты одна с журавлём не справишься. Иди на реку я сказала. Ну?!
Мать больно ударила её в плечо. Тамара не стала уточнять почему мама или отчим не могут набрать воду из колодца-журавля сами, слишком она была забитой и боялась родителей.
Стояли морозы. Тамара оделась и вышла с бидоном на улицу. Пока она спускалась к реке по тропинке, стало совсем темно. Остановилась Тамара у Суры и оглянулась назад. Холод её пробрал, но не от мороза, а от страха. Высокая скала, как страж, стремилась в небо по левую от неё сторону и на скале этой, как и вокруг неё, стоял тёмный и страшный лес. Пики елей безжалостно кололи тёмно-синее, с фиолетовым оттенком небо. Тамара нашла глазами тёмный круг на реке — это прорубь, — и подошла к нему.
Лёд был толстым, прорубь глубокая и края её обледенили, были скользкими, возвышались вокруг дыры, как бортик. Сняв варежки, Тамара легла на живот и попыталась зачерпнуть воду, но вода была очень далеко и девочка не могла до неё дотянутся. Тамара всё дальше и дальше сползала вниз, но не могла даже прикоснуться бидоном к воде. Ещё ниже надо спуститься… Тело её медленно скользило вниз, того и гляди сама уйдёт под воду, но для Тамары не выполнить приказ матери было страшнее, чем погибнуть в ледяной реке. Тамара даже не думала об опасности, она продолжала бить и бить бидончиком в пустоту тёмной дыры, хватаясь онемевшими пальцами за край льда.
В тот момент, когда о бидон плеснулась вода, Тамара поняла, что она перевесилась слишком низко. Тельце её быстро заскользило вниз, на уровне глаз уже блеснула вода, отражая вечернее небо. Тамара вскрикнула, зажмурилась… Это смерть. И в этот момент её схватили за пальтишко, как котёнка за шкирку, и подняли назад вместе с пустым бидоном.
Молодой мужчина, неизвестно откуда взявшийся, поставил её на лёд. В темноте Тамаре было трудно рассмотреть его лицо, но он был необыкновенно красив, это точно. Таких правильных, благородных черт Тамара никогда не видела в их краях.
— Кто же тебя, такую маленькую, на прорубь отправил? — спросил мужчина, протягивая Тамаре её варежки.
— Мама, — честно ответила девочка.
— Вижу, Бога не боится твоя мама.
Он забрал у Тамары ведро и набрал воды.
— Идём, провожу тебя немного до посёлка. Замёрзла?
— Рук не чувствую.
— Давай согрею.
Мужчина наклонился к ней, Тамара отшатнулась, но он взял её ручки, отодвинул варежки и дыхнул внутрь тёплым влажным воздухом.
— Так лучше?
— Да, — соврала Тамара.
Мужчина улыбнулся и увлёк её дальше. Пальцы были по-прежнему задубевшими, но пройдя шагов двадцать, Тамара и думать о них забыла — согрелись.
— Здесь мы с тобой, девочка, и попрощаемся, — передал он Тамаре бидон у первой избы.
— А вы не здешний разве?
— Нет, я далеко живу.
Он пристально посмотрел на Тамару, ей был виден только силуэт мужчины и блеск его глаз.
— Вот что… Передай своей маме следующее: вспыльчивый может сделать глупость, но человек, умышленно делающий зло, ненавистен Господу. Запомнила?
— Если человек вспылил и сделал глупость, то ему прощается, но если он делает умышленное зло, то Боженька его возненавидит.
— Умница. Ты умная девочка. Ну, прощай…
Они разминулись, мужчина пошёл назад. Тамара оглянулась через пару секунд, но его уже не было на тропинке: то ли сошёл, то ли темно слишком, что не видно его…
Тамара пришла домой, вошла в сени и увидела, что на скамейке стоит полное ведро воды. Мама явно не ожидала её больше увидеть. Она ворчливо приказала поставить бидон рядом с ведром, а потом спросила:
— Как же ты умудрилась почерпнуть из проруби воду?
Тамара честно всё рассказала. Вспомнила и о наставлениях, которые мужчина просил передать матери.
Тамара помрачнела и улыбнулась недобро, заглянула зачем-то в бидон. Поверху плавало белое пёрышко. Тамара хорошо это запомнила. Мать выловила перо и бросила его в печь.
Вскоре они уехали с Урала. Тамару по-прежнему никто не любил, продолжали прикладывать руку, но хотя бы перестали пытаться от неё избавиться. Так и выросла она в нелюбви. Съехала от них при первой возможности. Вышла замуж, родился сын… Жизнь изменилась, но обида и убеждение в том, что она плохая, глупая, страшная, осталось.
И теперь Тамара лежала в палате, смотрела на точно такое же перо, какое мать выловила из бидона с ледяной водой Суры, и понимала, что она всё-таки была любима. Кто-то незримый всегда любил её, оберегал, защищал, отводил от беды… Этот незримый помог ей встретится с мужем, этот невидимый ангел останавливал её за шаг до смерти много раз: трогал мягко за плечо и Тамара притормаживала перед перекрёстком, хотя казалось бы идти нужно — зажёгся зелёный… Через мгновение перед носом Тамары проносился автомобиль и если бы она сделала тот шаг… Этот незримый вкладывал в её голову нужные мысли перед принятием решений, и Тамара доверяла своему внутреннему голосу, слушала, как ей казалось, интуицию и всегда оказывалась права.
Он любит её, любит! Господь её любит, значит, она не может быть недостойной и плохой!
После выписки Тамара зашла в церковь и поставила отчиму и матери свечки. Они снились ей иногда, страшные сны… То глаза им выклёвывают, то гниют они заживо… Говорят, что души близких, которые нанесли нам сильные обиды, не могут успокоится после смерти, пока жертвы их не простят. Тамара мысленно обратилась к ним и, как бы не глубока была её обида, она нашла в себе силы простить.
— Прощаю. Я прощаю вас, — искреннее сказала Тамара и вернулась к родным живым.
«Простила. Я их простила,» — убеждала себя и дальше Тамара, стараясь строить свою дальнейшую жизнь на позитивных тонах. «Прощаю!» — мысленно кричала она в минуты слабости, только обида эта нет-нет, да, бывает, по-прежнему больно кольнёт в груди. Отчим и мать ей больше не снятся. Всё осталось на их совести. У Тамары новая жизнь. Без обид. Пёрышко ангела всегда при ней в красной бархатной коробочке… Тамара его бережно хранит.
