Старухе не спалось…
Не спится и всё ты тут… Она уже и овец считала, и слонов, и всю деревню от начала до конца и обратно посчитала, никак не может уснуть.
Всё чаще муж покойный стал сниться, Васенька, вроде зовёт, зовёт её, улыбается…
Сыночки, Митенька, Геночка, Мишенька, что с войны проклятущей не вернулись, тоже снятся, зовут её, смотрят глазами своими синющими…
Один только последушек, сыночек махонький не снится старухе… Где-то он? Может живой, ежели не снится, али сгинул уже давно, хучь бы косточки прибранные лежали, — вытирает намокшие глаза старуха.
Под утро сон начал морить…
Небо сереть стало, вот-вот выйдет солнышко, покажет сначала самую маковку свою, а потом уже выкатится яблочком наливным, осветит весь мир.
В здравом уме старуха.
Господь смилостивился над ней, не стал разума лишать, а не то…как бы она, старуха, жила-то.
Оёёёй, как подумает, вон Лида Ивнова, такая бабочка была, она и младше будет, её, старухи-то, так что творила, что творила, как с ней Катя измучилась сноха-то… А ведь не сдала никуда, хучь и предлагали ей, сама тянула лямку.
Как усопла, сердешная, так сама отмучилась и других отмучила…Охо-хо, за ней-то старухой приглядывать некому было бы, да теперь уже и не к чему.
— Хучь бы глазком на сыночка взглянуть ба, одним глазиком, — шепчет старуха…где же ты, сыночек…Валерушка…
***
Идёт по тайге человек, человек — лесник, таёжник, как смеётся пятилетняя внучка Верочка, ты же мол, деда в тайге живёшь, значит таёжник.
Пошёл владения свои обойти, где-то сенца лосям положить, да соли, силки проверить, капканы. Браконьеров поймать, с этими самыми силками и капканами.
Идёт осторожно ступая на своих тяжёлых лыжах, а зачем нарушать покой. Вон там в стороне, старая берлога медвежья, там потом барсук жил, теперь пустая стоит, все жители выехали.
Человек понимает, что-то не то, отмечает краем глаза шевеление в старой берлоге… Неужто шатун, вот так ну…
Слышит вроде стон какой… Человек? Так откуда ему здесь взяться? Следов не видно… Ах, да, снег три дня шёл, вернулся, так и есть, человек, лежит, стонет, снегом припорошённый.
Беглый что ли? Так не было ориентировок, а простому-то человеку как тут быть, откуда взяться?
— Слышь, человече? Жив хоть? Кто ты?
-Я… Я… Геолог…заблудился, помоги…
— Геолог…ну что же, идём, геолог.
Дотащил до зимовья геолога лесник, три дня выхаживал, рана-то пустяковая, да загнила… От неё и воспаление, и жар…
-В больницу бы тебя, паря надо, — говорит лесник геологу.
— Не надо в больницу…заживёт, как на собаке… Спасибо отец… Век не забуду… Идти мне надо.
— Куда тебе, слаб ещё, да и метель завьюжила, слышь…воют серые…
— Пусть…меня не тронут, отец…
— Заговоренный что ли?
— Ну да, заговоренный… Ладно, отлежусь чуток, время есть, а то скоро тут воронья налетит…
— Ну, ежели на крыльях, то да, налетит, а так не пройдут.
— Сколько?
— Что сколько?
— Не пройти сколько могут?
— Теперь месяца два точно.
— Мало…
— Маало? Ну кому как…
Так и живут в тайге, лесник, да геолог, зимнюю стужу, да бураны пережидают.
Поправился геолог.
Волосы отросли, а взгляд настороженный, исподлобья, так и есть.
Геолог, думает лесник, ну-ну, видали мы таких геологов, спрашиваю откуда рана, говорит на сук напоролся, шутник.
Как начало солнышко поярче греть, образовываться наст стал, заходил геолог, то в окно глядит, то выйдет и на небо долго смотрит, зашёл как-то, сел на лавку, руки меж колен опустил, заговорил своим тяжёлым, хриплым голосом.
— Видно пора мне, отец, спасибо за хлеб да соль.
— Ну пора, так пора, тебе тоже спасибо, мил человек…
— Мне-то за что, — усмехнулся.
— Нууу, не скажи…зиму со мной пополам разделил, доверился.
-А мне то что было? Как не довериться, век тебя помнить отец буду, хоть века — то того мне…раз-два и обчёлся.
— Да что ты такое говоришь? — изумился лесник, — что ты, милый… Тебе ещё жить, да жить, детей поднимать, есть дети -то?
Мужчина поднял голову с ёжиком отросших волос.
Усмехнулся.
— А то, ты отец, не понимаешь кто я? Какие мне дети? А уж если и есть где…то рад буду, лишь бы не в меня пошёл…
— Может помощь моя надобна?
— Спасибо, отец… Ты мне и так помог, шибко помог.
— Зовут-то тебя как? А то я всё парень, да геолог тебя кличу.
— Вот так и зови, отец…не надобно тебе больше ничего знать, не надо, а как будешь у себя дома, зайди в церковь и помолись за рабу божию Анастасию…
— Хорошо сынок…жива ли? Или за упокой?
— Не знаю отец…не знаю…ничего не знаю.
Утром встал лесник, а квартиранта его и след простыл, потом снег три дня опять шёл, лесник ходил, смотрел мало ли… Но нигде не было и следа.
Они приехали через неделю, лесник с обхода возвращался, большие, хмурые.
— Илья Ильич.
— Да, кому обязан?
-Я В***, — хмурый назвал своё немалое звание, видно по важному делу, если сам…
— Пройдёмте, — пригласил В***лесника в его же избушку. —
Вопрос у меня к вам, не буду ходить вокруг да около, знаком вам? — показывает фотокарточку геолога, он это, сразу его узнал лесник, моложе только…
— Знаком — не знаком, а встречались, ночевал у меня даже заплутал, от своих отстал. Имя не подскажу, не спрашивал, переночевал и ушёл.
— Куда? Когда это было?
— Да по началу зиму ещё. Как раз метель прошла.
— Куда ушёл?
-А кто его знает? Утром встал, а его нет…
— Врёшь, врёшь, гнида, — подскочил к леснику один нервный, что приехал с В***, схватил старика за грудки и начал трясти, — подельничка прикрываешь, говори…куда он пошёл?
— Пустите его, — морщится В***, — выйдите товарищ майор на улицу, проветритесь. Илья Ильич, ну мы же не мальчики с вами, ей-богу, ну зачем весь этот цирк с конями?
— Вы о чём? Какой цирк? Я видел этого геолога, ушёл он сразу…
— Да ранен он был ранен…не мог он сильно далеко уйти понимаешь? Мы по следам его шли, снегоход сломался, а потом пурга эта, метель… Скажи, когда он ушёл, вчера? Сегодня? Ну? Говори…
— Вы о чём толкуете? Может это и не тот был… Я откуда знаю, у того…геолога пальца на руке не было…
— Пальца? А не врёшь?
— Неее, точно говорю. Ран я не видел, крови тоже, а вот пальца не было, вот этого, — показывает лесник средний палец вошедшему с улицы майору.
— Ты что старик, охамел, — ревёт майор и кидается к леснику.
— Или этого, как ни в чём не бывало говорит старик и показывает указательный палец В***.
Так ничего и не добившись, гости уезжают.
Как же звать величать тебя, мил человек, что же ты такого натворил в жизни, что вот так тебя…
Так думает лесник, он понимает, что бок о бок с ним не простой человек жил, а с судьбой поломанной.
***
Ориентировка. Розыск. Срочно.
Особо опасный преступник, Шикалев Валерий Васильевич, по кличке Шакал, самовольно покинул…. при задержании поступать по обстоятельствам.
***
— Где-то он, сыночек мой, Валерушка, охохо…стучит кто? Или Жучка хвостом по лавке долбит, блох чешет? Нет, скребёт будто кто. Открыть ли? Кого мне бояться, ежели добрый человек, отогрею, чаем напою, а ежели худой, ну что же поделать…
Идёт старуха к двери, вытаскивает засов тяжёлый из скобы.
— Кто здеся? А? Никого…Поблазнилось видно…
Собралась уже было дверь закрывать старуха, как услышала голос тихий.
— Маам, матушка…мама…
— Сынок…Валерушка.
Шагнул в круг света, худой, небритый, но родной…тридцать лет не видела сыночка, да материнское сердце не обманешь ведь… Живой…живой… Сыночек…
— Мама, здравствуй, мама, — произносит забытое слово мужчина, — мамочка, — зарывается в сухие маленькие ладони лицом, вдыхает позабытый запах, — мама моя…родная, любимая…жива, жива, родненькая…
— Жива сыночек, тебя ждала, молилась Богородице за тебя, хоть бы одним глазочком увидеть, а потом уже… А теперь — то что, теперь и уходить не страшно, ой…что же я сижу, ты поди голодный, сыночек…
— Нет, мама-мамочка…посиди со мной, милая…
— Валерушка, сыночек, не сон ли?
— Нет, не сон матушка, ты прости, прости, что я с пустыми руками…завтра, завтра в район поеду и…
— Нет, сыночек, кровинушка моя, никуда я тебя не отпущу, вот…садись, садись миленький, сейчас, сейчас накормлю тебя, баньку истоплю, ах ты боже мой…
-Мама, а чем это пахнет? Яблоки?
-Яблоки сыночек, с осени же, под кровать кладу…Ешь, ешь сынок.
Хрустит Валерка яблоком и не хочется ему больше ничего на всём белом свете…
— Мам, мамочка…не говори никому, что я у тебя, там…по деревне…не надо, я потом объясню…
— Да что ты, сыночек, — всплеснула руками, кому говорить-то? Я же одна здесь живу…
— Как одна…мам…
— Да так, раньше тётка Варя жила по соседству, да господь прибрал её, стариков дети поразобрали, а дома дачникам продали, не деревня теперь мы, Валерушка, дачи тут у нас… Зимой одна кукую, когда — никогда приедут соседи, вот продуктов мне привезут… Так я пойду, сыночек, баньку…
-А давай я, мама?
Воды натаскал, дров нарубил для баньки, затопил…помнят руки-то, закурил, сел на крылечко, притулился к косяку, думает, вспоминает…
Валерка…
Он и забыл, что это его имя, всё Шакал, да Шакал, либо по фамилии…официально. А он Валерка…
Кличку свою заработал в спецшколе, и нет, не из-за фамилии.
Его избили, шестеро, сильно.
Выловил по одному, и бил, бил, бил.
Исподтишка, воспитатель, который никак не отреагировал на то, что избили Валерку, но которому пришлось принять меры, потому что потом были избиты шестеро, назвал его шакалёнком.
Мол, поступил, словно шакал из-за угла бил.
А он не из-за угла, он просто один на один, зато трогать перестали, боялись.
Попал по глупости, с Петькой дружком, залезли в сельмаг шоколадок наворовали, конфет, он маме платок зелёный, с петухами принёс, на день рождения…
Петьку отстояли, а его…в спецшколу.
Потом малолетка, тоже по глупости, сельмаг в соседнем селе, стем же Петькой и ещё дружками ломанули..
Бежал.
К маме бежал, маму любил очень, поймали, добавили срок.
Так и повелось, бегал, пока не повзрослел, а потом…авторитет заработал.
Воровал уже по-крупному, к маме бежал каждый раз и каждый раз ловили, так тридцать лет и не мог дойти до неё, родненькой…
А теперь пришёл… Мама, мамочка… Старенькая какая… Жизнь…жизнь-то просвистела, эхх, вернуть бы время вспять, да нельзя… Как жил? И не жил вроде, а уже, эххх… А может, -мелькнула вдруг мысль, — а вдруг…может можно…не то чтобы вспять, а прожить остаток дней в тишине и спокойствии, забыть всё, что было…
С мамой, мамочкой, любимой и самой родной…мама…
Размечтался Валерка, как живёт с ммаой, мама как в детсве будит его по утрам, слова ласковые говорит…
Они пришли под вечер, Шакал их шкурой чуствовал, всегда знал, что вот — вот придут, возьмут, поймают, так и в этот раз…
Самое смешное, что он в этот раз и правда не виноват…да кому докажешь.
Глянул в окно, огонёк мелькнул на краю леса.
Уходить некуда, да и не хочется…
-Мам, мама…мамочка…
-Да, сыночек, что ты, Валерушка, — пробросилась старуха.
-Мамочка, я тебя люблю очень…мне…я…уйти должен… мне надо, мама…
-Как же, Валерушка…
-Ну да, мам…Пора мне, прости меня, за всё…
Не хочет Валерка, чтобы старая мама увидела, как его брать будут, не увидятся более, знает об этом.
-Не пущу, — вдруг молодым голосом сказала мать, — не пущу, давай руку, вместе пойдём, к отцу, к братьям…
Подал Валерка руку и шагнули с мамой…
***
-Товарищ майор, всё…
-Что всё, болван, а ну пусти.
Майор увидел, как сидит у окна Шакал, прислонившись к косяку, на кровати лежит старушка…мать…Та, к которой он так всегда старался попасть…
-Ну вот и встретилась ты, Анастасия Егоровна, с сыночком своим, — прошептал майор, вспоминая, как каждый раз, спрашивала старушка у него, жив ли сынок, Валерушка, абольше не у кого было…
***
К Илье Ильичу, по осени приехало начальство его и кто-то знакомый, а кто, лесник не может понять.
-Не узнал, Ильич? Мы зимой приезжали…Беглеца искали…
-Ааа, — сказал равнодушно, а у самого отчего-то сердце ёкнуло. Ушёл в избушку, делами занялся, а самвсё про этого»геолога» думает.
Спросил вечером, будто невзначай, нашли ли беглеца того.
-Нашли, — помолчав говорит В***, — нашли. Теперь никуда не побежит.
-Как хоть звали его?
-А он тебе не сказал?
Покачал головой отрицательно.
-Валерка его звали, а кличка Шакал…Много чего, — начал было В***, да лесник перебил.
-Мне то ненадобно, чего он и как, а кличка у собак. У человека же имя, что при рождении дано.
-Да, старик…прав ты…
***
-Дедушка, -спрашивает маленькая Верочка лесника, когда он приехал домой и и идут с внучкой гулять, по пути завернув в небольшую церковь, — а для чего ты свечки ставишь? За кого?
-За людей, детка, Анастасию и сына её, Валерия.
-Хорошо, — девочка кивает, — хорошо, деда. Они наверное хорошие, ты за плохих не будешь просить.
Откуда такая мудрость у ребёнка, — думает Илья Ильич, берёт за руку внучку и идёт дальше, думая о чём -то своём.
