Ворвавшийся в открытое окно ветер, «надышал» в комнате весенней свежестью, Серафима накинула на плечи палантин.
– Что, Сима, холодно? – Хозяйка квартиры Мария Ильинична поспешила прикрыть окно. – А хочешь, шаль тебе дам?
— Не замерзну, это с улицы потянуло холодом. Весна – а как-то зябко. – Серафима посмотрела на дверь. – Маша, неужели в этот раз не поздравил?
— Мария, молча и не спеша, стала складывать бумажную салфетку, как будто это было самое важное занятие в этот момент.
— Не поздравил, — спокойно сказала она. – А зачем мне его поздравления? Живет себе и пусть живет. Двадцать лет как развелись. Мне уже шестьдесят семь, какие могут быть поздравления от бывшего мужа?
— Это я так спросила, — оправдывалась Серафима, — знаю, что каждый год или с цветами, или звонил. Вот загадка для меня: развелись вы после двадцати пяти лет семейной жизни, и уже двадцать лет со всеми праздниками тебя поздравляет.
Мария взглянула на стенку, в которой за стеклом стояла фотография в рамке. На ней она еще молодая с сыном Юрой. Оба улыбаются, оба счастливые, сын в солдатской форме, только из армии пришел. Была другая фотография, где они еще все втроем, но Мария убрала ее подальше, с глаз долой, оставила ту, на которой она с сыном.
Воспоминания, как тот ворвавшийся ветер, охватили ее, и не было сил противиться. Иногда надо вспомнить… потребность такая.
Двадцать лет назад
— Мария Ильинична? – голос на другом конце провода прозвучал осторожно и как-то скрипуче. – Это секретарь парткома Геннадий Семенович. Вы догадались, что это с работы вашего супруга?
Мария заволновалась, почувствовав неприятный холодок от голоса. – Могли бы вы подойти к нам сегодня? Не отказывайтесь, дело первостепенной важности. И, пожалуйста, не извещайте об этом визите Александра Георгиевича.
Маша прислонилась к косяку, двигаться не хотелось, сразу догадалась, зачем ее вызывают. Полгода как живет в страхе, что Саша вот-вот уйдет от нее. Не думала, что четверть века их совместной жизни окажутся слабее перед его новой любовью.
Он и сам не ожидал, что влюбится до беспамятства, что будет мучиться, разрываясь между двумя женщинами. В сердце уже давно поселилась Эля, но совесть истязала его до невозможности: жалко было Машу, с которой столько прожито и пережито.
Она кричала на него, уговаривала, потом надеялась, что опомнится, что всё это пройдет. Он, и в самом деле, затихал на какое-то время, исправно возвращаясь домой без опозданий. А потом снова появлялись срочные дела, командировки, и непонятно было, где, в самом деле, работа, а где его встречи с любимой женщиной.
То, что Эля стала любимой на всю жизнь, он понял с первой встречи. Но чем больше он любил, тем больнее ему было за Машу, которая ни в чем не виновата, которая его просто любила всю жизнь.
— Присаживайтесь, Мария Ильинична, — секретарь парткома Геннадий Семенович услужливо пододвинул стул. – Нам тут поступил сигнал о моральной стороне вашего супруга, и я думаю, это наше общее дело. Не должен человек, занимающий такой ответственный пост, уходить из семьи. – Мужчина словно сверлил взглядом Марию, его пухлые пальцы были скрещены, он сидел за столом, покрытым зеленым сукном, как памятник, замерев на минуту и изучая взглядом Марию.
— Спасибо, Геннадий Семенович, что волнуетесь за нашу семью, но тут такой случай, когда нам самим нужно разобраться. Самостоятельно, без внешней помощи…
— Вы заблуждаетесь, Мария Ильинична, — сказал парторг, и взгляд стал свинцовым, — парторганизация не может быть «внешней помощью», речь идет о главном инженере завода. Партия дала возможность вашему мужу занять этот ответственный пост.
Марии стало душно, она расстегнула пуговицу плаща, ослабила шарф. Казалось, этот человек «застрял» где-то в 70-х годах, и искренне уверен, что партия должна контролировать семейную жизнь людей, их поступки и решения. Но, с другой стороны, вдруг этот принципиальный человек, и в самом деле, поможет Саше остепениться, «перегореть» этой новоявленной любовью и остаться с Машей навсегда.
— Ну а что вы можете предложить? – спросила она осторожно. – Он ведь руководитель, разве он может вас послушаться?
— Он должен слушаться партию. И мы не позволим заводить интрижки на стороне, — Геннадий Семенович стал говорить жестче, всё крепче сжимая пальцы рук. – А предложить я вам могу следующее: прийти на партсобрание завода и при всех рассказать о поступке супруга. Поверьте, вас все поддержат. Он – человек партийный, обязан подчиниться.
На Марию словно жаром дохнули. – Да вы что, как же я приду на партсобрание и при всех буду обвинять мужа?! Это же невозможно! Разве это заставит его остаться в семье? Нет, я не согласна, я не приду, и считайте, что вообще не приходила к вам.
— Ну и напрасно, только такими методами можно заставить человека образумиться.
— Всего доброго, — Мария направилась к двери.
— Мария Ильинична, учтите, партия в своих рядах не потерпит человека аморального, да и пост главного инженера не подходит такому человеку. Мы будем продолжать бороться за вашу семью…
Дверь непроизвольно захлопнулась, как только Мария вышла, почти выскочила, и в коридоре чуть не столкнулась с мужем. Он нервно поглаживал лоб, ожидая, когда же выйдет посетитель. Вообще-то главный инженер мог войти без предупреждения, но не хотел врываться, когда у него посетитель.
— Маша?! – Александр Георгиевич был совершенно растерян от встречи с женой. – Почему здесь?
— Эх, Саша, что же ты наделал, — Мария была взволнованна, казалось, лицо и шея «горели», а слов не хватало, — на мою жизнь наплевал и на свою работу тоже. Вот и меня уже вызывают из-за твоей связи на стороне. – Она нервно стала рыться в сумочке, достала платочек, поднесла к глазам.
— Как это вызывают? Подожди меня тут, Маша, никуда не уходи, я сейчас.
Он резко дернул дверь на себя.
– Дверь не сломай, Александр Георгиевич, — парторг похлопывал ладонью по столу, и взгляд его не предвещал ничего хорошего.
— Слушай, Геннадий Семенович, оставь мою семью в покое! Сейчас другие времена, и моральная сторона не должна тебя касаться. Займись лучше чем-нибудь другим. Завод бьется за жизнь, зарплату кое-как выплачиваем, у меня дел невпроворот, а ты палки в колеса вставляешь.
— Вот и займись делом, спасай завод, ты же главный инженер, на тебя коллектив смотрит. Какой пример ты подаешь, имея семью, любовницу содержишь…
— Ну, ты… полегче, придержи свой словарный запас, — Александр Георгиевич побагровел, сжал кулаки, — перестань вмешиваться в мою жизнь, и не мешай заводу, только вред от тебя. Сам бросаешь тень на партию, сколько людей, настоящих партийцев страну поднимали, а ты «прижился» в теплом месте, языком только балаболишь.
— Я попрошу вести себя соответствующе, — Геннадий Семенович поднялся, но даже стоя, смотрел на главного инженера снизу вверх из-за маленького роста, — партсобрание всё равно соберем. Ты недостоин занимать место главного инженера…
— Ах, вон оно что! – Александр Георгиевич вдруг успокоился и даже улыбнулся. – Должность моя не дает тебе покоя, всё время завидуешь мне: я от бригадира до главного инженера путь прошёл, а ты всё по кабинетикам протоколы пишешь, нормальным людям жить не даешь. Проводи собрание, ничего ты мне не сделаешь, да и какие сейчас собрания, когда в стране вон что творится. Тут главное завод на плаву удержать, а ты доносы строчишь… – Он резко толкнув дверь рукой, надеясь застать Машу в коридоре.
Но женщины не было. Мария тем временем ехала к себе на работу, отворачиваясь от пассажиров автобуса, чтобы не заметили в ее глазах слезы.
— Маша, я понимаю, что виноват перед тобой, но это наше с тобой дело. Зачем выносить на общественное обозрение? Сейчас уже другие времена, и парторги не должны совать свой нос в семейные дела супругов, тем более, что в ближайшем будущем, надобность в парторганизациях отпадет. – Александр Георгиевич был бледен, взволнован и даже не успел раздеться, с порога начал выговаривать супруге.
— Ты это серьезно? – Мария отошла от окна, взгляд был внимательным, словно она изучала мужа. – Ты серьезно думаешь, что я по своей инициативе пошла к тебе на завод? Это ваш Геннадий Семенович пригласил меня на беседу, я же сказала тебе об этом. И не моя вина, что о твоей связи знают на заводе. Поверь, я даже не думала опускаться до такого…
Александр снял куртку. – Это невообразимо… получается, Геннадий добрался и до тебя…
— Ты еще не знаешь, что он мне предложил, — сказала Мария, — он позвал меня на партсобрание, где будут говорить о твоем… моральном облике, — последние слова она сказала тихо.
— Это уже переходит все границы, — Александр Георгиевич стукнул кулаком о стену, — зря ему не врезал в кабинете, — он стал еще бледнее, слегка пошатнулся. – Прости, Маша, доставил я тебе хлопот. Оставим всё как есть, всё забудем, если сможешь. Я порву отношения, мы будем жить, как жили. И не потому, что Геннадий пригрозил партсобранием, а потому что не хочу, чтобы ты терзалась.
— Он все равно тебя «съест», — также тихо произнесла Мария, — не через меня, так через что-нибудь другое.
— Не «съест», его уже никто всерьез на заводе не воспринимает.
После этого разговора прошел месяц, дни тянулись однообразно, ничем не отличаясь один от другого. Общие разговоры касались только сына Юры, который работал в Москве. Марии казалось, что муж пожертвовал ради нее чем-то другим, более значимым для него. Это был другой человек, непохожий на прежнего Сашу, с которым прожила много лет. Она чувствовала, что мыслями он не с ней, а с той, другой…
— Добился все же Геннадий, — взявшись за грудь, признался Александр, — собирает совещание, и директора замордовал своими претензиями.
— Саша, тебе плохо? – она увидела его бледность, он поднес руку к груди. – Подожди, я сейчас скорую вызову.
— Может, обойдется, — прошептал он, — устал я, Маша, и тебя замучил, и Элю…
Мария не вошла, она ворвалась в кабинет к Геннадию Семеновичу. – Слушайте, вы, блюститель морального образа жизни, отстаньте от моего мужа! И запомните: мы с Александром Георгиевичем разводимся, и это наше общее решение. А с кем он сойдется, это вообще не ваше дело. Если еще один выпад в его сторону, я к директору пойду, до ЦК партии дойду, если надо…
— Успокойтесь, Мария Ильинична, вы не в себе.
— Я знаю, что говорю, не смейте вмешиваться в личную жизнь Александра Георгиевича, он отличный специалист, преданный партии и заводу человек. – Она выдохнула после этих слов, сдернула с шеи шарф, и, держа его в руке, вышла из кабинета.
Геннадия Семеновича словно к стулу пригвоздили, он сидел ошеломленный, только и смог сказать: «Вот это женщина! Ураган в юбке!»
Дома тихо прошла в спальню, увидела спящего мужа.
– Нет, Маша, я не сплю, — он открыл глаза, — хватит уже валяться, все предписания доктора выполнил, пора и за работу браться.
— Вот что, Саша, хватит нам этих волнений, давай подадим на развод. Спокойно и по-человечески. И не смотри на меня так. Мысленно ты уже давно ушел от меня. А твоему Геннадьевичу я сегодня «разнос» сделала, не будет он тебя больше шантажировать. К тому же я сама сказала, что мы разводимся.
— Маша, подожди…
— Нечего ждать, лучше быстрее это сделать. Я на три дня уезжаю к сестре, ты за это время уйдешь, — не смогу видеть, как ты собираешься. И это уже решено, даже не возражай.
Домой она вернулась, как и обещала, ровно через три дня. По лестнице подниматься было тяжело, ноги, как свинцовые. Вот сейчас войдет в квартиру, а там он — никуда не уехал, обнимет её и они по-прежнему будут вместе.
Понимая, что так не может быть, она подумала, что уж лучше войти в пустую квартиру, пережить это всё сразу. Как в тумане повернула ключ в замке, медленно вошла… Послышался шум воды в ванной, Мария вздрогнула, подумала, что это муж дома и никуда не ушел. Но тут же испугалась этой мысли.
Дверь открылась, и Юра, вытирая полотенцем волосы, расплылся в улыбке. – Мама, я приехал. Всего на пару дней.
— Юрочка, — Мария уткнулась носом в его влажное плечо, — какое счастье, что ты дома.
— Я разговаривал с отцом и подумал, что это несправедливо, поэтому решил навестить тебя.
Мария гладила его мокрые волосы, и, казалось, тягостные мысли, растворились с приездом сына.
Через полгода Мария отмечала день рождения впервые за много лет без мужа (теперь уже бывшего). Утром, когда собиралась на работу, раздался звонок. Александр Георгиевич с букетом цветов, совершенно неожиданно для нее, пришел поздравить.
— С днем рождения, Маша, не выбрасывай букет, я дарю его от чистого сердца.
— Спасибо, конечно, но не стоило. Или у тебя что-то случилось? Как дела на заводе?
— Ничего не случилось, всё нормально. – Он постоял еще с минуту, и не дождавшись приглашения войти, ушел.
Время потекло огромной рекой, и течение у этой жизненной реки было очень быстрым. Годы мелькали, как листки календаря-ежедневника. Юра уже был женат и сам стал папой, часто навещал мать, общался с отцом. И каждый год, в день рождения бывшей жены, Александр Георгиевич приносил букет цветов.
— Как дочка? – спросила Мария, приняв цветы.
— В третий класс пошла, учится на пятерки, Юру в гости ждет, гордится старшим братом. – Александр уже хотел уходить, как вдруг спросил: — Маша, я чувствую себя виноватым…
— Это ты брось, не надо мне твоего чувства вины, мы уже давно всё решили.
— Маша, мне иногда кажется, что, если бы ты была замужем, было бы легче. Ну, в том плане, что я живу семьей, а ты одна, это несправедливо…
— Поняла я тебя, желаешь мне счастья… Спасибо! За мою личную жизнь не переживай.
— Ладно, я все равно буду тебя поздравлять, у нас ведь общий сын и внуки общие. И знаешь, у меня чувство благодарности к тебе на всю жизнь за то, что ты высказала всё Геннадию. Представляешь, встретил его недавно, руководит небольшой фирмой. Ведет себя, как ни в чем не бывало, тебя вспомнил, до сих пор тобой восхищается…
В квартире стало тихо, когда Мария Ильинична замолчала. Серафима, наслышанная о судьбе подруги, не знала таких подробностей.
– Ну а последние два года он просто звонит и поздравляет, — продолжала хозяйка. Болеет часто. — Жена с дочерью, конечно, поддерживают его… — у него там все хорошо, и мне от этого, представляешь, даже легче.
Раздался телефонный звонок, и она подняла трубку. – Слушаю. – Она улыбнулась, потом молчала минуту. – Спасибо, Саша. Да, гости будут в субботу, а сегодня мы с Серафимой время коротаем. Спасибо, спасибо, поправляйся, не болей.
— Это он?
— Он. Снова приболел.
Вновь раздался звонок, кто-то настойчиво звонил в дверь. – Кто это может быть? Договорились же на субботу, — Мария, накинув легкий ажурный платок, пошла открывать.
— Владимир Иванович, дорогой мой, спасибо! Проходи, я, правда, сегодня не готовила особо, ты же знаешь, на субботу отложили, но чаем и пирогом угощу.
— Ничего, Маша, угощение – это не главное… захотелось мне поздравить тебя именно в этот день.
Серафима, увидев гостя, тактично попрощалась и ушла.
Владимир Иванович, ростом под стать хозяйке, но волос седых гораздо больше, спешно помыл руки, достал расческу и поправил свою седую шевелюру.
Уже когда сели за стол, мужчина, глядя в глаза хозяйке, спросил: – Маша, можешь ли ты мне сказать, почему за пять лет нашей дружбы ты так и не согласилась выйти за меня замуж? Да-да, и не смотри на меня так, решил напрямую вопрос задать… а ведь я предлагал. Вот как пять лет назад познакомился с тобой, сразу решил предложение сделать.
Она вздохнула, улыбнулась ему, взяв его за руку: — Володя, мужчины ищут женщину гораздо моложе, уж поверь моему горькому жизненному опыту. А ты выбрал постарше… ты ведь знаешь, я на шесть лет старше тебя.
Услышав признание, в глазах у него появилась грусть и даже отчаяние: — Маша, в моем возрасте важно, чтобы у дивана стояли уютные тапочки, на кухне шумел чайник, а рядом была милая, добрая женщина, с которой можно было бы разговаривать обо всем. И это ты. Ну посмотри в зеркало: ты же очаровательна! А про возраст не говори, я выгляжу старше тебя. Так что подумай еще, мне ведь все равно, кроме тебя никого не надо. И заметь! Я ведь не отступлюсь.
Весенняя прохлада снова ворвалась в приоткрытое окно, пахло свежестью, растаявшим снегом, и казалось, в жизни еще так много недосказанного, неисполненного… Мария взглянула на окно, за которым светились разноцветные огоньки города. – Как знать, как знать, — сказала задумчиво она и улыбнулась, подарив надежду себе и преданному ей Владимиру Ивановичу.
