— Прямо на памятник плюнула, прямо в лицо его лживое попала, — признавалась дочери Алла, яростно выстукивая по столу пальцами, оттеняя тем самым каждое слово на букву «п»: Прямо! на Памятник! Плюнула! Вот так ему!
Этим неосознанным стуком она придавала словам ритма, бешенства, огня, и тем самым сжигала любую надежду на смирение с грешком мужа и на прощение покойного:
— И больше никогда в жизни я к нему не приду. Для всех он давно помер, а для меня с этих пор и не было его никогда!
— Ох, мама, да ты успокойся, ведь столько времени прошло, простить его надо за сроком давности…
— Как тебе понять? Как тебе такое понять? Я ему всю жизнь, я всю жизнь только с ним…
Голос Аллы дрогнул и она отвернулась к стене, сцепила плотно зубы, но не могла унять лицо — оно подёргивалось как перед нервическим припадком. Восемь лет она хранила светлую память о муже Вове.
Целых восемь
Чертовых
Лет!
А перед этим была ещё целая четверть века их семейной жизни, да много чего было, как у всех: ссорились, мирились, растили детей, к чему-то стремились, провожали неисполненные мечты, проходили через кризисы переосознания, прощались с молодостью, видели, как их дети становятся взрослыми людьми и расправляют крылья, и улетают с их протянутых рук в свою жизнь. И каково же было через столько лет после смерти мужа выяснить, что он имел долгие годы любовницу? И кого?! Эту… Эту тварь! Соседку по даче!
— Ладно, Юльчик, мне идти надо, — засобиралась Алла и принялась складывать в сумочку свои пожитки:, а именно зеркальце с пудрой и помаду естественно-розового цвета, которая смотрелась на Алле достаточно ярко из-за очень светлого тона кожи. Всё это добро Алла достала, чтобы привести себя в порядок после бурного, эмоционального рассказа о похождениях отца семейства. — У меня запись к врачу на 13.45, повторяю, вышла пораньше, чтобы рассказать тебе новости, поделиться-то больше не с кем таким стыдом.
— Мама, ну какой стыд! Тебе-то чего стыдиться? Это папа…
— Да чтоб он в гробу перевернулся твой папа! В аду ему гореть за мое обманутое доверие! Я же к нему со всей душой… У меня же и мысли никогда не возникало, понимаешь, даже мысли — вот насколько я ему доверяла! А он — плевал на мою преданность! Ежедневно, ежечасно в его мыслях была другая. Для меня он был любовью всей жизни, а я для него — кем? Просто женой? Наивной, глупой женой? Ещё одной бабой? Удобным придатком к жизни? И в задаче спрашивается… Не перебивай меня, Юля! В задаче спрашивается: должна ли я и дальше считать его своим мужем, беречь память о нём и простить за измены, потому что он, видите ли, умер и не может ничего ответить?! Нет, не должна! Я открещиваюсь от него перед Богом, и могу плевать на его могилу так, словно она пустое место, словно курильщик сплёвывает мокроту в мятую траву, где нет ничего ценного… Так и я. Имею право…
Юля не знала как правильно поддержать мать и что посоветовать. Она и сама не ожидала подобного от отца. Никто не ожидал! Они были самой обыкновенной семьёй!
— Мама, ты сейчас на эмоциях, я понимаю. Тебе нужно остыть, не руби с плеча. Ты успокоишься и вспомнишь, что папа не смотря ни на что был хорошим человеком и хорошо к тебе относился, он…
— Да пошёл он к чёрту, твой хороший! Всё это была ложь, притворство! Все эти годы я жила в иллюзии семьи!
С каменным лицом Алла накинула плащ и обулась. Только при взгляде на дверь в детскую комнату её глаза сделались теплее.
— А к Максику я попозже зайду, завтра вечером, когда он спать не будет. Погуляю с внуком, а ты отдохнёшь, — сказала так и ушла.
Она брела по улице и ветер осени, уже прохладный и влажный, касался её щёк, шеи и ладоней. Ветер играл с поредевшими волосами Аллы (после похорон мужа так и не удалось восставить объём), ветер говорил ей, что всё пройдёт, жизнь продолжается, так что лети по ветру, Алла, не стой в котловане, где прошлое, оно не услышит тебя, не поможет, оно мертво и способно лишь разрушать. Отпусти его и иди вперёд. Но Алла не могла. Она повязла в огромной, несправедливой, подлой обиде и ей хотелось убить это прошлое, превратить в пыль, растоптать, отомстить, сделать так, чтобы мужу даже на том свете сделалось больно! Но сколько ни топчи отломанную и высохшую ветку шиповника, которая раннее исцарапала человеку руку так неудачно, что образовались язвы, ветке уже будет безразлично, а вот сам человек может изранить себя вновь ещё сильнее.
Муж был у Аллы первым и единственным мужчиной. Студентка факультета биологии и начинающий самоучка-фотограф, который увлечённо снимал город, и особенно любил женские портреты случайных прохожих. Так и познакомились. Алла перечитывала конспекты в парке и заметила, что её фотографируют.
Он называл её своей музой и утверждал, что никогда, ни до, ни после не видел столь фотогеничных лиц. Но фотографирование так и осталось у Вовы на уровне хобби — случился ребёнок и он, как мужчина, должен был обеспечивать семью, а деньги требовались непрерывно. Вова пошёл на завод и стал работать по ненавистной ему специальности инженера, на которую его заставили выучиться родители. Фотоаппарат время от времени перекочёвывал с пыльной полки в его руки и Вова, вдохновляясь и чувствуя азарт, бывало, целые отпуска проводил в каких-нибудь поездках, привозил горы отснятого материала и потом, запершись в своей фотографо-колдовской каморке, часами проявлял плёнки и переносил изображения на фотобумагу.
А потом, ближе к сорока годам, им досталась в наследство дача в деревне. Алла не любила все эти огородно-садовые дела, она была городской до мозга костей. Поездки на дачу, куда добираться было не очень удобно и долго, воспринимались ею, как пытка. Условия дачи тоже навевали на Аллу лишь скуку: вода из колодца, отопление — печь, газ баллонный и двухкомфорочная плита. Двор тоже сплошь заросший, без намёка на комфорт и душевный отдых. А Вова был в восторге и выбирался туда при любой возможности даже один. Говорил, что душой отдыхает…
Ну да, была там соседка, женщина их возраста. Сын у неё подросший, а муж вахтовик. Как-то Алла и не обращала на ту семью внимания, живут себе люди на постоянной основе и ладно, только «здрасьте» и говорили друг другу через забор, по крайней мере при Алле… Не обращала Алла внимания и на то, красива ли, привлекательна ли была та соседка, а даже если бы и красива была, то что с того? У неё муж, своё хозяйство, своя жизнь!
Инсульт случился у Вовы неожиданно — если подобное вообще можно ожидать. До этого проблемы с сердцем у мужа были, оно было слабое с детства. Его парализовало наполовину. Кто восстанавливал его? Кто ухаживал за ним после работы? Конечно Алла! Это её долг как жены, как верной спутницы: не только сделать всё для его физического комфорта, но и приободрить, проявить ласку и нежность, показать, что он нужен, важен, любим…
После второго инсульта жить Вове оставалось немного, здоровье рассыпалось на глазах. Однажды, почти умирая, он сказал Алле:
— Я хочу покаяться перед тобой. Хочу признаться…
Алла преданно смотрела ему в глаза, смотрела с любовью и болью. Она не догадывалась ни о чём.
— Я… У меня… — взволнованно говорил муж и, тужась, менялся в лице.
Алла брала его за руку:
— Чшшш… Тебе нельзя нервничать. Что бы ты не натворил, это уже неважно. Я прощаю тебя за всё, мой любимый.
После похорон Алла разбирала его постель и нашла между спинкой кровати и матрасом смятую бумажку. Кривыми, прыгающими буквами было написано:
«Алла, я тебя никогда не…»
Что «не»?
Не обманывал?
Не забуду?
Не любил?
Скорее всего «не забуду». Ведь «не любил» — звучит странно! Зачем тогда вместе жили? И жениться его никто не заставлял. Алла сразу отмела неприятные варианты.
Вова не смог дописать, силы закончились… или не решился?
Муж завещал похоронить его на кладбище близ той деревни. Ничего удивительного, там действительно было тихо и красиво, и Вова вдохновлялся красотами местности, но он не подумал о том, что семье будет очень неудобно его навещать и следить за могилой. А может он специально это сделал, чтобы дом окончательно не забросили? Как бы то ни было, у Аллы был повод, чтобы раз в полгода приезжать на недельку в деревню.
— Странное дело, — удивилась Алла на кладбище.
Она обращалась к пожилой женщине, которая как раз подкрашивала неподалёку могилу матери.
— Что такое?
Алла указала на памятник Вовы.
— У меня часто бывает впечатление, что за могилой мужа кто-то временами следит. То цветок стоит, который я точно не оставляла, то вижу, что травка выщипана, хотя у других, рядом, вооон как позарастало… А сегодня так вообще — на памятнике отпечаток помады, возле фотографии!
— Может родственники какие были?
— Нет, нет! Я бы знала! А вы никого здесь не замечали?
Женщина отвела от Аллы взгляд и стала усерднее работать кистью с краской.
— Не замечала.
— Точно? Вы же тут, я знаю, рядом совсем живете, из окон надгробия видно.
Алла придвинулась к ней ближе и заглянула в морщинистое лицо. Она почуяла в воздухе запах тайны.
— Скажите мне, пожалуйста, кто приходит к моему мужу? Может у него здесь друг был, а я и не знала, так хоть спасибо скажу.
Женщина посмотрела на Аллу так, словно та сморозила великую глупость. Махнула на неё кистью и Алла отскочила, боясь, что капли краски сорвутся и упадут на её плащ.
— Эээхх, не хочу я не в своё дело лезть, милочка. Жила ты спокойно, чего ж дальше не хочется? Но если так любопытно тебе, иди с вопросами к вашей соседке, Люсе Петушковой. Она может что и расскажет.
— А ей откуда о моём муже знать? Разве они общались?
— Оооо! Спрашиваешь! Только Люськин муж на вахту, как они друзья неразлучные.
Алла неприятно удивилась:
— Да ну? Вова не говорил… Вы хотите сказать… да бред же!
Пожилая женщина теперь смотрела на Аллу очень строго и видно было, что ей надоел этот неприятный разговор.
— Я ничего сказать не хочу, сама додумаешь, коли голова на плечах есть. Дело было давно, кое-чего мне запомнилось, но ковыряться в памяти не хочу, иди к Люське и спрашивай. Но я бы на твоём месте не пошла, ни к чему уже это всё. Что было то прошло, от мужа твоего может и костей не осталось, Люську тоже судьба не жаловала, ни к чему бередить это всё.
Ночь Алла провела в раздумьях. Затхлый воздух старого дома и энергетика его стен из сруба, в щелях которого густо уложилась пыль, заставляли Аллу чувствовать себя неуютно. А ещё этот вой одинокого ветра за тёмным окном! Ветру жалобно подгавкивал пёс, живущий через дом от дачи Аллы, за участком Люси. За этим ветром словно гнался кто-то и он, врезаясь в дома, их стены и скаты крыш, сползал со стонами к щелям и умолял пустить его… Ветер стучался в форточки, врывался с визгом в распахнутое чердачное окно… Ветер говорил Алле: «У тебя кишка тонка, чтобы достучаться до правды, ха-ха-ха».
На следующий день, ближе к полудню, в самое нейтральное, как ей казалось, время, Алла отправилась к соседке. Вначале она пыталась дозваться Люсю через забор, но голос у Аллы был тихий и его перекрывал лай собаки. Псина повисла лапами на сетке-рабице и смотрела на Аллу через весь участок соседки. Алла решила зайти во двор и постучаться в окно веранды. Собака чуть с ума не сошла — она так расхрипелась, что сетка заходила ходуном и зашатались столбики.
Алла начала стучать в окно и кричать, но никто не открывал. Тут она услышала мягкий, шуршащий скрип железа — это упала сетка-рабица. За этим послышался победный всхрап пса и Алла поняла, что ей конец — настырная псина прорвалась через преграду! Алла дёрнула дверь и влетела в помещение, и тут же, не задумываясь, помчалась дальше. Через пару секунд она уже была на кухне соседки.
Придя в себя, Алла постучала по косяку двери, ведущей в комнату.
— Эээмм… Люся? Вы меня простите…
Тишина. Даже собака смолкла. Комната была очень милой, видно, что хозяйка повсюду приложила свою руку: на окнах оригинальные занавески, светлые стены с инкрустацией из тканевых узоров, которые смотрелись как картины на равном расстоянии друг от друга. Всё явно сделано вручную. Мебель тоже была в тему, отреставрированная, напоминающая стиль прованс. Пахло в доме свежо, вкусно, то ли цветами, то ли осенней листвой. Алла отдала должное вкусу простой деревенской жительницы Люси.
— Люся, вы здесь?! — на всякий случай повторила Алла.
Но Люси явно не было дома. Алле следовало бы уйти, ведь некрасиво врываться в чужой дом без разрешения, но её приковало к полу и она осматривала жильё соседки с интересом, подмечая каждую деталь. Так и добралась она до полок на стене, между которыми висел портрет хозяйки. С большой фотографии в лакированной раме на Аллу смотрела симпатичная женщина лет сорока. Взгляд её был игрив и в то же время осторожен — он словно говорил: мне весело и мне нравится эта игра, но правильно ли мы всё делаем? имеем ли моральное право?
Одно плечо Люси было обнажённым, волосы чуть растрёпаны, будто её сфотографировали в постели. У Аллы ком застрял в горле. Она узнала почерк мужа и не только в манере фотографирования: размашисто, уверенно, твёрдо было подписано рукой Вовы внизу: «Для моей любимой ЛЮСИ». Её имя было выведено большими буквами и подчёркнуто так, чтобы читалось не по-простому «Люся», а по-иностранному «Люси́». У Аллы больно забилось сердце. Затем хлопнула дверь и Люси́, не заметив через дверной проём Аллу, прошла к кухонному столу и бахнула на него рыжую тыкву.
Первым желанием Аллы было спрятаться. Но нет… это совсем уже глупо. Напевая что-то себе под нос, Люся тут же вошла в комнату и резко остановилась.
— Что вы здесь делаете?
— Простите, Люся, я… просто там собака… Я стучала, но потом псина вырвалась и я забежала. Я здесь ничего не трогала!
Люся деловито обошла комнату, словно проверяла, всё ли на местах. Алла подметила, что она уже далеко не так свежа и хороша, как на фотографии, на такую бы точно не позарился никто.
— Что вы хотели?
— Поговорить.
— О чём нам с вами говорить?
Алла выпрямилась и прочистила горло. Попыталась придать своему лицу достоинства. В конце концов, это не она здесь плохая уж точно!
— Да хотя бы об этом! — сказала Алла и указала на фотографию Люси. — И о том, зачем вы ходите на могилу моего мужа.
Люся растерялась, но взгляд выдержать смогла.
— Здесь не о чем говорить, прошло восемь лет.
— Я хочу знать! зачем он вас фотографировал? Зачем вы ходите на его могилу? Что вас связывало?
Люся явно не была готова к такому разговору.
— Мне надо руки помыть, — сказала она и вышла на кухню. Алла — за ней.
— Нет, постойте! Вы мне всё расскажете! Вы что — были любовниками?! Да или нет?
Люся вымыла руки и села за стол. Она начала стучать пальцами по тыкве.
— Зря вы решили ковыряться в этом, — сказала она. — Что было то было. Радуйтесь, что произошло всё именно так.
— Хм! Интересно! — присела за стол и Алла, — то есть хорошо, что мой муж умер?
— Для вас — да. Иначе в скором времени он стал бы моим.
Алла поражённо уставилась на наглую женщину. Она решила, что обращаться к такой особе на «вы» — слишком много чести.
— Это ты мне сейчас свои фантазии рассказываешь?
— Вова меня любил. И я ради него развелась. Муж забрал сына и уехал… Сын уже взрослым был, они там остались. А Вова жалел вас, он очень мучался. Вот не любил вас, а мучался, жалко было. Несколько раз пытался… Припоминаете такие разговоры?
Алла по-прежнему не находила слов. Действительно, перед первым инсультом Вова делал пространные намёки и заметно охладел к Алле. И та записка! Неужели продолжением было: «я тебя никогда не любил»?! От шока Алле стало трудно дышать.
— Наверное от переживаний и случился с ним инсульт, на нервной почве, — предположила Люся. — Вот так!.. Что вам ещё сказать? — осмелела она. — Да, я любила вашего мужа! Но это было так давно! Он был с вами до конца, чего же вам ещё надо? Его могила целиком ваша, но я верю, что душа его — со мной. Уж простите!
Алла медленно встала, боясь упасть от подскочившего давления. Она смогла выговорить:
— Ну ты и… тварь!
У дверей она оглянулась:
— А его могилу я отдаю тебе, мне этот предатель не нужен, пусть хоть танк по нему проедется. Больше ноги моей здесь не будет. Теперь он полностью твой, наслаждайся.
Идя на электричку мимо кладбища, Алла в последний раз подошла к надгробию Вовы. Ноги сами её привели.
— Ты мне больше не муж. Знать тебя не знаю. Я полтора года за тобой горшки носила, а ты о ней думал… Подoнок. Будь ты проклят на том свете! В аду гори! Отныне ты мне никто!
И она плюнула с остервенением на его памятник. Плюнула и ушла. И больше никогда, а прошло уже десять лет, Алла не приходила к нему на могилу. Дети продали дом, заезжали к отцу.
— Мам, ну прости ты его! — говорили они.
Но Алла упёрто скукоживала лицо:
— Никогда! Его для меня не существовало и никогда не будет существовать. Он мне никто, чтобы его прощать.
