В старом разбитом автобусе душно. В открытые окна поступал разогретый до тридцати градусов воздух, но вместо прохлады он приносил в салон дорожную пыль. Народ дремал, разомлев от духоты.
Впереди показались золочёные купола церквушки, к которой липли с боков деревянные дома. А за ними виднелись верхние этажи и крыши кирпичных пятиэтажек. Народ проснулся, зашевелился, засобирался. Кто попроворнее, уже с вещами устремились к дверям, чтобы в первых рядах покинуть душный автобус.
Только одна женщина так и сидела, не шелохнувшись, уставившись в окно. Руки с голубоватыми веточками сосудов, покоились на коленях. Осветлённые волосы с тёмными отросшими корнями неаккуратными неровными прядями свисали вдоль тонкого лицо, подчёркивая его бледность. Уголки губ горестно опущены, истончённые веки покрыты сеточкой морщин. Она производила впечатление больного или побитого жизнью человека, не ждущего от жизни ничего хорошего впереди.
Автобус в последнем натужном усилии дёрнулся и остановился на небольшой площади перед церквушкой. Народ нетерпеливо теснился у открытых дверей, торопясь выйти поскорее на волю.
— Женщина, приехали, конечная, — громко окликнул её полный лысеющий водитель, выглянув из-за разделительного стекла кабины.
Женщина огляделась. В автобусе кроме неё и водителя никого не осталось.
— Приехали, выходим, — повторил водитель.
Она подняла стоявшую в ногах небольшую сумку, встала и пошла по проходу между сиденьями.
— До свидания, — сказала она перед открытой дверью, не оборачиваясь к водителю.
Как только она ступила на землю, за её спиной с шипением и лязгом захлопнулись двери автобуса. Женщина медленно пошла по направлению к деревянным домам. Вдруг от церквушки раздался удар колокола. Не успел он стихнуть, как начался мелодичный перезвон. Женщина остановилась и замерла, подняв голову к небу. Потом развернулась и пошла к церквушке.
Прошла по узкой дорожке, вдоль которой росли самые разные цветы, и вошла в открытую дверь. На неё пахнула прохлада с запахом ладана. Луч заходящего солнца, в котором хаотично плясали пылинки, прорезал внутреннее пространство храма и ярким пятном ложился на деревянный пол.
Женщина шагнула внутрь, и стук её каблуков вспугнул тишину. Она огляделась и присела на скамейку у двери.
— Вам плохо? Дать воды?
Рядом возникла молоденькая девушка в платке, завязанном вокруг шеи, не смотря на жару. Голубые глаза смотрели с искренним участием.
— Я сейчас, — сказала девушка и исчезла, но вскоре вернулась и протянула женщине стакан с водой.
— Вот, возьмите. Тут совсем рядом источник есть. Вода долго остаётся холодной, даже в жару. Пейте.
Анастасия взяла стакан и поднесла ко рту. Вода была прозрачная и холодная, даже зубы заломило.
— Если что нужно, спрашивайте, — шурша длинной тёмной юбкой, девушка отошла к небольшому закутку в углу, отделённому от притвора деревянной стойкой, на которой разложены были всякие церковные мелочи.
Женщина допила воду и подошла к закутку, стараясь не стучать каблуками.
— Спасибо. – Она поставила на стойку пустой стакан. — А ты местная? Всех знаешь?
— Посёлок у нас небольшой. А вам кто нужен? – ответила с готовностью девушка.
— Марию… Кулешову знаешь?
— Конечно, это моя бабушка. Только она умерла год назад. А вы кто ей будете? – Девушка вышла из-за стойки и теперь стояла в нескольких шагах от странной незнакомки.
— Вы ведь Анастасия? – спросила она, не сводя с женщины глаз. – Я Полина…
***
Восемнадцать лет назад
Мария сидела на лавочке у крыльца, жмурясь от лучей заходящего солнца.
— Мама, — раздался рядом голос.
Мария повернула голову, приложила ко лбу сложенную козырьком ладонь. Перед ней стояла сбежавшая больше года назад дочка Настя. Одной рукой она прижимала к себе запеленатого в тонкое одеяльце ребёнка, а в другой — спортивную чёрную сумку.
— Вернулась… Я так и знала, что этим всё и закончится. Насовсем приехала или как? – неприветливо спросила Мария.
В окне соседнего дома дрогнула занавеска. Мария тяжело поднялась с лавочки.
— Пойдём в дом. Нечего соседей смущать, — сказала она и ступила на крыльцо, уперев руку в согнутое колено.
Анастасия чуть помедлила и пошла следом за матерью. Быстрым взглядом окинула избу, оставила на полу у двери сумку, подошла к высокой железной кровати и осторожно положила на неё спящего ребёнка. Разогнулась и облегчённо выдохнула.
— Пацан или девка? – спросила равнодушно Мария, глядя в спину дочери.
— Дочка, Полина, — ответила Настя, обернувшись к матери.
— Я так и знала, — повторила Мария со вздохом. — Видно не сладко пришлось тебе в городе, коли к матери вернулась. А не ты ли кричала, что ноги здесь твоей не будет? Что делать думаешь?
— Давай не сейчас, мам. Устала очень. – Анастасия заправила за ухо выбившуюся прядь волос и села на кровать, рядом с ребёнком.
— Ладно. Куда спешить? Молока нет? – Мария перевела взгляд на почти незаметную под кофтой грудь дочери. – Откуда ему взяться? Вон как отощала. Ладно. Сейчас к Нинке схожу, она козу держит, даст молока.
— У меня смесь с собой, — радуясь, что первая буря миновала, быстро сказала Анастасия.
— Нечего ребёнка химией травить. – Мария махнула рукой и пошла на кухню – закуток за печкой.
С литровой банкой, не глядя на дочь, она прошла к двери и вышла из избы. Когда вернулась, Анастасия спала, лёжа рядом с дочкой. Девочка кряхтела и надувала щёки, пытаясь выбраться из одеяла. Мария долго смотрела то на непутёвую дочь, то на ребёнка. Только когда девочка открыла рот и закричала, взяла на руки, приговаривая:
— Ну-ну, чего разоралась? Тут твоя мамка, рядом. Вон, даже не проснулась. Видно, и правда, намаялась.
Она отнесла малышку на диван, развернула, повздыхала, нашла в сумке у двери памперсы, поменяла. Погрела бутылочку с молоком в ковшике с горячей водой и накормила внучку. Та довольная уснула.
Полночи мать и дочь ругались, кричали шёпотом друг на друга. Анастасия плакала, просила понять её, пожалеть, а Мария не могла успокоится, высказывала накопившиеся обиды на дочь. Уснули только перед рассветом.
Разбудил Марию детский крик. Она вскочила, подбежала к плачущей на кровати внучке.
— Настька, чего за ребёнком не следишь? Мокрая, наверное. И кормить, поди, пора. Насть! – Крикнула Мария громче, но ей никто не ответил, только Поля закричала громче.
— Господи! – Мария осела на кровать и прижала руки к груди. Огляделась беспомощно. – Сбежала, сучка. Бросила мне ребёнка и сбежала. Ах, ты… Проспала, старая… — Мария застонала, мотая головой из стороны в сторону.
— Сбежала. Как есть сбежала. Ах ты, паразитка… — крик девочки заглушил нецензурные ругательства.
— Не ори! – прикрикнула Мария на внучку и встала с кровати.
Девочка вдруг замолчала.
— То-то же. Криком не поможешь, мать свою не вернёшь. Не слышит она, далеко уже. Сейчас.
Мария пошла на кухню и загремела посудой. Вскоре она вернулась. Поменяла отяжелевший за ночь памперс, взяла малышку на руки и сунула ей в рот соску, надетую на бутылочку. Девочка жадно принялась сосать.
— Что, нравится? Это настоящее молоко, полезное, а не какая-то смесь не пойми чего. И что мне с тобой делать? Как жить будем? За что мне, Господи, наказание такое?! Помирать скоро, а она младенца подкинула. Кукушка. Стыд-то какой… — причитала Мария.
Анастасия больше ни разу не появилась. Так и росла Поля с бабушкой. Мария растила внучку в строгости. Кормила, одевала, но не приласкает, не обнимет лишний раз. Ругала за провинности от души, не жалея крепких слов. Могла и веником отходить.
Когда Поля подросла и стала задавать вопросы про маму, Мария раз и навсегда сказала, что та умерла, что нет у Поли ни отца, ни матери. Нет на всём белом свете у неё никого, кроме Марии. И завела про скорую свою смерть, про то, что Поля останется совсем одна, как тяжко ей придётся…
Поля очень боялась этих разговоров, прижималась к бабушке и просила не умирать, не бросать её одну.
— То-то же. Моли Бога, чтобы пожила ещё. А то, и правда, умру, прости Господи. – И крестилась истово перед старой тёмной иконой на полке под потолком.
Однажды Мария увидела, как Поля разглядывает фотографии Настины. Вырвала их из её рук, в печку бросила.
— Нет у тебя матери. И отца нет. Сирота ты, — кричала снова она.
Но одна фотокарточка всё же осталась. Правда, не очень хорошо различимо лицо матери. Поля спрятала её и смотрела иногда.
Вот уже и девятый класс позади.
— Шла бы в училище, профессии выучилась бы. Мать твоя одиннадцать классов окончила, а ума так и не заимела.
Но всегда послушная Поля на этот раз упёрлась и пошла в десятый класс.
— Думаешь, до пенсии на моей шее сидеть будешь? — ворчала Мария, но от Поли отстала.
А зимой заболела сильно. Кашляла так, что упускала в штаны. Поля стирала их безропотно. Испуганно вскакивала среди ночи, грела бабушке молоко и поила с мёдом. Медленно Мария шла на поправку, но к весне оклемалась.
А осенью у неё отнялись ноги. В больницу ехать отказалась и через месяц умерла. Поля осталась одна. В подполе картошка есть, банки с солёными огурцами и помидорами, варенье. Ничего, проживёт.
Как-то зашёл к ней отец Павел. Перекрестился размашисто перед иконой и попросил Полю помогать ему в храме во время службы.
— Бабка Анисья совсем ослепла, не видит ничего. Народ в деревне небогатый, но и не жадный. Кто пироги принесёт, кто пачку макарон положит в корзину для приношений.
И Поля согласилась. Всю неделю училась в школе, а в выходные стояла за свечным ящиком в храме, на пару со слепой бабкой Анисьей пела вместо хора, потом убиралась.
Хоть и жила она одна, а парни сторонились её. Дразнили монашкой, но Поля не обижалась. Постучат в окошко и убегают. Дальше этого баловство их не заходило. Обидишь такую, как же. Никому не хотелось иметь дела с отцом Павлом. Побаивались его. Поговаривали, что до того, как стать священником, участвовал в боевых действиях, контуженный.
Так и жила Поля под защитой отца Павла и самого Господа.
Окончила школу и поступила в медицинское училище. Больше никакого другого в посёлке не было.
Однажды спросила отца Павла, какую записку подавать за мать: об упокоении или за здравие? Тот долго думал, а потом сказал:
— Это Мария сказала, что мать твоя умерла? Для неё, наверное, так и было. А мне кажется, что живёт твоя мать непутёвая где-то, приехать боится. И жизнь у неё несладкая, иначе не бросила бы тебя. Ставь за здравие. Да молись о ней, чтобы одумалась и приехала. Хоть и выросла ты без неё, а всё же мать.
И Поля ставила свечки за здравие Анастасии, молилась о ней и ждала.
***
— Подождите, я сейчас, – Поля металась по храму, шурша юбкой до пят, гасила лампады, свечи, переходя от иконы к иконе, от одного подсвечника к другому.
Потом заперла тяжёлую железную дверь. Они вместе шли домой и молчали. Поля не знала, что сказать, а Анастасия просто боялась начать разговор.
— Что, Поля, гости к тебе приехали? – спросила одна их идущих навстречу женщин.
Поля кивнула и поспешила дальше, опустив глаза.
— Никак Настька вернулась. А Мария говорила, что умерла она, — сказала одна женщина другой за их спинами.
— Правда, так говорила? – спросила Анастасия.
Поля кивнула. Вот и дошли до дома. Поля отперла дверь, пропустила вперёд Анастасию.
— Проходите. Я утром картошку сварила, сейчас пожарю, и за молоком сбегаю. – Она схватила банку с полки.
— Постой. Не уходи. Дай посмотреть на тебя. Не похожа ты на меня совсем. Всё время в платке ходишь? – спросила Анастасия.
— Нет. Только в храме. – Полина развязала концы, сняла с головы платок, тряхнула головой.
— Волосы у тебя красивые. Не прячь, — сказала Анастасия, разглядывая дочь.
— А вы надолго приехали? – задала Полина страшный для обеих вопрос.
— Некуда мне ехать. Не прогонишь? – Анастасия с надеждой глядела на Полю.
— Нет, не прогоню. Живите. Это и ваш дом, – ответила Поля с жаром.
— Спасибо. Выкаешь мне. Понимаю, мамой не можешь назвать. – Анастасия грустно усмехнулась, а потом ноги её подломились, и она упала на колени перед Полей.
— Не заслужила я матерью называться, не растила тебя, бросила. Прости меня, дочка. Хотела в роддоме оставить, да не смогла. Привезла к матери. Не ласковая она, да всё ж родной человек. – Анастасия сцепила на груди руки и на коленях пошла к Полине.
— Что вы, встаньте, — Поля испуганно попятилась от неё.
Но Анастасия обхватила Полину за талию, прижалась к ней и зарыдала, вымаливая прощение.
— У Бога прощения нужно просить, а не у меня. Только он имеет право судить вас. А я давно простила. Встаньте, пожалуйста, не мучайте себя и меня…
Потом они долго сидели и разговаривали. Анастасия всё пыталась оправдаться, объяснить свой поступок.
— Влюбилась. Голову потеряла. Поймешь, как бывает, когда полюбишь сама.
Поля слушала и не верила, что эта несчастная женщина — её мать.
Постелила ей на всё той же железной кровати, на которую восемнадцать лет назад положила её Анастасия, когда привезла к матери. Сама легла на диване. Всю ночь прислушивалась к дыханию Анастасии, мечтала, как они теперь будут вместе жить. Она то благодарила Бога, что услышал её молитвы и вернул ей мать, то обращалась к бабушке, словно та могла её видеть и слышать, чтобы порадовалась за них. Боялась закрыть глаза. Вдруг уснет, а мама исчезнет, как восемнадцать лет назад.
Но под утро всё-таки задремала. Проснулась, когда уже солнце светило в окна, украсив пол узорной мозаикой от занавесок. Вскочила и подбежала к кровати. Одеяло и подушка смятые, а Анастасии нет. Сердце упало. Неужели снова бросила её? Или ей приснилось, привиделось возвращение матери? Откуда тогда смятая постель?
Пока Поля стояла, не зная, что делать, за спиной скрипнула дверь. Она резко обернулась и увидела мать с полотенцем в руках. Выглядела она хоть по-прежнему бледной, но довольной и посвежевшей.
— А я на реку умываться ходила. Как раньше… — Анастасия заметила растерянный взгляд Поли и осеклась.
— Я думала, вы уехали, — прошептала Поля.
Из глаз её брызнули слёзы. Она бросилась к Анастасии, обняла, крепко прижалась к ней и заплакала, как маленькая девочка, которой приснился страшный сон…
Какая бы ни была, человеку нужна мать. Её место в сердце ребёнка не может занять никто другой. Господь учит прощать. Человеческими силами это бывает невозможно сделать. Но с Божьей помощью всё возможно.
