-Мааама, маааам…
Феня резко подскочила, сердце бьётся, села на кровати, сердце бешено стучит, в виски долбит.
Посидела, легла опять предварительно взбив подушку, пахнущую мятой, сухим кулачком.
-Мамаааа, мамка…
— Да что такое…кто зовёт… Села вновь на кровати, свесила худые ноги, с набухшими венами, наступила на ледяной пол, утро занимается…
Вроде дверь в сенках скрипнула…
Вошёл кто?
Поковыляла на кухню, накинув шалёнку на плечи, так и прислонилась к косяку.
— Степан… Стёпушка… Сыночек, вернулся…
— Здравствуй, мама…
— Сынок…здравствуй, — хочет обнять родимушку, да рук поднять не может…словно свинцом налиты, — родимый, родимый, Стёпушка.
— Дома я…дома мама…
-А мне говорили…что убили тебя, на той войне проклятой, а я не верила…
— Правильно и делала мама, что не верила… Я же обещал, обещал, что вернусь… Вот и вернулся, как ты тут мама?
— Да как сынок…как похоронку на тебя в сорок пятом получила, так совсем плохо стало, я ведь думала, что ты хоть живой домой вернёшься…
На первого, на Гришу, потом на Семёна, на Анатолия, на Пашу, в сорок четвёртом на отца вашего, Игнатия Савельевича пришла…
А потом и на тебя… Васеньку… Васю, Василинку, сестрицу твою любимую, не сохранила я… Не сберегла сыночек… Надорвалась она, заболела сердешная…лекарства не было…
— Ничего, ничего мама…всё хорошо. Я вернулся, покос-то какой, а? Эх, устала рука ружьё держать, косить пойду, мама…
-Да как же, Стёпушка…зима ить, снег кругом.
Пробросилась Фёкла, будто ото сна…смотрит нет никого, только метель за окном воет.
Слышит…будто стук какой…Гриша…сынок…Ты ли это? Ты…тоже домой пришёл…А как же бумага…
-Пришёл матушка, пришёл…вон как, сады -то цветут, уходил цвели и пришёл цветут…
— Как же цветут, Гриша…это же снег тяжёлый, на ветках лежит…
Опять мигнуть не успела Феня, как пропало всё…глянула вбок, а они стоят и улыбаются, Толик с Пашею… Один за другим ушли из дома, одну за другой и похоронки получила на мальчиков…
— Мальчишки мои, годки мои… Вы…вы живы ли?
— Живы, матушка…- смеются оба, голубчики…- живы, по грибы- ягоды пойдём, готовь лукошки, эх…стосковались мы по работе, вон сколько грибов…А малины в этот год скока…
Улыбается Феня и счастью своему не верит… Живы, живы её детушки…
— Сыночки, вон сидят на скамейке один подле другого, а может и…
— Мальчики, мальчики мои…А батюшка ваш, Игнат Савельевич…не с вами ли…
— Здесь, я Аграфёна, здесь…
— Батюшки…да за что же мне радость-то такая, а? Да как же… Да я же… Ой, сейчас, сейчас мои родные, сейчас я вас…покормлю…
К печи ринулась Феня, руки дрожат да как же…врали, врали всё… Живы…живы ведь и Игнат, и мальчики…только вот Василинка…доченька…
— Здесь я, матушка…здесь… Что ты милая…обернись.
Так и обмерла Феня, неужто доченька, кровинушка Василинка…
-Я, я мамочка…
— Ой, — вдруг дошло до Фени….- а что же это…вы все молодые какие, а я…старуха…
— Что ты матушка, — вперебой дети говорят, погляди на себя, ты вон какая…молодая, да красивая. Иди, наряжайся, да пойдём по селу, всех-всех в гости соберём…
И впрямь, огляделась Феня, а она молодая, тело крепкое, коса чёрная, да тугая, ниже спины, вьётся… Кинулась к шкафу, надела платье своё самое лучшее из панбархата, что для особого случая берегла… Настал видно…час-то тот, как пойдёт по селу Аграфёна со своими героями и дочушкой — красавицей…
Нашла почтальонка к вечеру тётку Аграфёну, пенсию принесла, а т сидит за столом, во всём новом одетая…
На столе фотоальбом, с открытой страницей, где фотографии всех детей Фени, а так же супруга её и сама Аграфёна, молодая в платье с воротником белым и с узлом на затылке, смотрит строго в камеру, а в глазах смешинки прыгают…
Видимо готовилась к этому часу-то, — перешёптываются люди.
Правы были детушки, все- все в гости к Аграфене пришли, долгую жизнь старуха прожила, честную и достойную, все — все пришли…
Всё село прощалось с Феней.
Через полгода, приехал какой-то хмурый мужик, буркнул соседям, что присматривали за домом, что он наследник, сын двоюродной сестры.
Вытащил все пожитки Фенины на улицу, и шифоньер с платьями, да исподним, и шкаф кухонные с посудой, и сундук, в котором приданое когда-то было, и все остальные, столько дорогие сердцу Фениному, вещи.
Смотрели на это безобразие сельчане и головами качали, старухи плакали.
Соседка осмелившись, забрала фотоальбом…а всё остальное наследник облил бензином и поджог.
— Зачем же жечь, раздали бы людям.
— Кому нужен этот хлам.
-А что же с домом будет?
— Продам… Вот немного подделаю и продам.
И продал.
Поселились в доме новые хозяева, которые и знать не знали, что дом имеет целую историю.
Да кому это и нужно, знать там о чём-то…
В каждой семье своя история.
А Феня с детьми и супругом идут где-то там, в вечности, стряхивая с сапог, да с изящных туфелек звёздную пыль…
Сколько же их, таких, как Феня, что не дождались своих, встретились с ними там, в вечности…
Много…
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверcтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.
Застынет все, что пело и боролось,
Сияло и рвалось.
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.
И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет все — как будто бы под небом
И не было меня!
Изменчивой, как дети, в каждой мине,
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой.
Виолончель, и кавалькады в чаще,
И колокол в селе…
— Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!
К вам всем — что мне, ни в чем не знавшей меры,
Чужие и свои?!-
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.
И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто — слишком грустно
И только двадцать лет,
За то, что мне прямая неизбежность —
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,
За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру…
— Послушайте!- Еще меня любите
За то, что я умру.
Так многими не любимая, часто гонимая М. Цветаева…
