Звонок раздался раньше, чем прозвенел будильник. Безжалостный, резкий, он вмиг заставил меня обеспокоиться: не стряслось ли чего на работе? Место у меня было хорошим, выслуженным, начальник небольшого отдела маркетинга, и я за него держалась.
Схватила трубку и услышала мужской голос:
— Таисия Леонидовна, простите, что потревожил, но дело в том, что Маша…
Это — имя моей подруги детских лет, вместе за партой сидели. А говорил ее муж, Анатолий Владимирович.
— Что – Маша? — пугаюсь я.
— Плохо ей, очень плохо …
— Заболела?
Молчание. Потом:
— Нет, хуже…
— Как же это, ведь два дня тому назад я ее встретила в торговом центре, все было отлично, она была свежа…
Я привыкла, что люди в трудную минуту обращаются ко мне. Видно, считают, что я сильнее, чем на самом деле. Вот и сейчас , несмотря на раннее утро, помчусь к Бестужевым. И помчалась…
Открыл дверь Анатолий Владимирович. В обычное время он успешный архитектор, можно сказать, щеголь, а сейчас… Руки дрожат, халат распахнут.
— Что с Машей?
— Ужасно…
— Что с ней, Анатолий! — спросила я уже резко.
— От вас, Таисия, не хочу скрывать: она отравилась.
— Что?
— Да, хотела лишить себя жизни. Позавчера. Сверхдоза снотворного… Хорошо еще, что я пораньше пришел… Сразу же заметил на столе записку. А главное — тишина стояла в доме такая… Не знаю как и назвать… особенная, что ли. Понимаете, Тая, особенная.
Он прямо схватился за это слово и говорил, точно в бреду.
Окликнул Машу раз, другой… Тормошить начал — молчит… Тут кинулся я, как сумасшедший, к телефону. Примчалась скорая помощь! Сделали промывание желудка, впрыснули что-то ей… Увезли… — И что же?
— Спасли… Но вчера вечером я забрал её, она очень просилась домой. Медсестра должна прийти сегодня к восьми утра, я нанял ее на весь день – на всякий случай.
Все еще не веря услышанному, я невольно осмотрелась. В квартире, как всегда, уютно, чисто, сверкает паркет. Только в воздухе чувствуется больничный запах. Из-за двери до нас доносился не то приглушенный стон, не то хрипловатый вздох.
— Можно к ней? — спрашиваю я тихо.
Красивое, сейчас слегка осунувшееся лицо Анатолия Владимировича посветлело.
— Обязательно, Таисия, обязательно! Вы так умеете действовать на людей! Но только… — Анатолий Владимирович пугливо оглянулся на дверь,- помните: официальная версия — случайно, по ошибке, была принята слишком большая доза снотворного. Не думайте, что трушу! Мне-то что! Но как ей потом выходить со мной в свет? Неудавшееся самоубийство — что может быть глупее!
Я видела, что он немножко успокоился, даже готов философствовать: такая склонность у него всегда была. Я по-новому всмотрелась в его бледное лицо.
— Тая! Это ты? — вдруг явственно услышала я из-за двери слабый голос Маши.
— Идите! — шепчет Бестужев.- Она все время требовала вас.
В комнате полутемно. И полный беспорядок: таз но полу, по стульям разбросаны полотенца и мокрые тряпки. Лекарствами пахнет резче. На абажур настольной лампы брошено что-то темное, платок, что ли. И лицо Маши едва различимо на подушке. Как непохожа она сейчас на ту пухленькую, румяную девочку, с которой мы сидели за одной партой и все собирались на подводной лодке искать драгоценности с затонувших кораблей! Начитались Жюля Верна…
Особенно поразили меня ее волосы: давно утратив следы укладки, они, словно перышки, жалко торчали в разные стороны. Может, из-за этих перышек я назвала ее не по имени, а давним, еще школьным прозвищем…
— Перепелочка… С добрым утром.
Так позднее называл ее и муж, и это шло к ее облику небольшой, полненькой, уютной женщины.
— Хорошо, что приехала, — услышала я в ответ.
— Сядь сюда, дай руку.
Я осторожно опустилась на край кровати и молча взяла ее холодную руку, не осмеливаясь задать самый важный вопрос: почему? Да, почему, почему эта все еще привлекательная и, как мне всегда казалось, любимая женщина решилась на…
— Тая, сними шарф с головы, — кивнула Перепелочка на меня.
— Зачем?
— Я хочу тебя видеть.
Когда я сняла платок, Перепелочка прямо загляделась меня.
— А ты такая же, — наконец тихо сказала она.
— Какая такая?
— Такая, как надо…
И я заметила, что по бледным ее губам скользнуло нечто схожее с улыбкой.
— Да и ты такая же, — смело солгала я. — Вот приведешь волосенки в порядок и снова…
— Что снова? — вдруг неожиданно сурово, в упор спросила Перепелочка. Я смешалась. Верно, что же снова? «Снова похорошеешь» прозвучало бы совсем глупо.
— Снова пойдешь в торговый центр за новым нарядом, — отшутилась я.
— А если я не хочу всего этого снова? — все в том же необычном для нее тоне спросила Маша. Тут меня охватило педагогическое рвение.
— Как это «не хочу»?! На грешной нашей земле немало хорошего. И люди, и природа, и искусство.
Маша все так же в упор смотрела на меня.
— И… и… любовь, наконец.
— Да, это, конечно, хорошо. Только у меня её нет, — ответила она.
Я ничего не понимала. Вот н сейчас за стеной слышно нервное, взволнованное вышагивание. Хотела бы я, чтобы из-за меня кто-нибудь так вышагивал! Витя… Он бы, конечно… Но его нет и никогда больше не будет. Разве что во сне… Но Маша, но Перепелочка!.. Ведь ее семейная жизнь казалась такой счастливой! И муж при ней вон как поднялся! Стыдно сказать, но порой, особенно когда случались неприятности по работе или повздорю с дочкой, я Маше даже немножко завидовала. По-хорошему, конечно, и вот… Я украдкой смотрю на отекшее, желтое лицо. В комнату тихо входит и садится в кресло медсестра, вызванная Анатолием Владимировичем на дежурство. Это кстати, ведь работа у меня, как всегда, с восьми тридцати утра, а за окнами уже заметно посветлело. Я взялась за сумку.
— Приходи еще… — прошептала она, едва шевеля бледными губами.
Не оставляйте её, Таисия! – слышу я на прощание умоляющий шепот Анатолия Владимировича. – Прошу вас, Тая! Обещайте, что придете еще!
— Я постараюсь.
Днем меня захлестнули обычные рабочие дела и все же, что бы я ни делала в этот день, о чем бы ни думала, занозой сидела во мне вся эта история с Перепелочкой. Но выбраться к Бестужевым до конца недели я так и не успела. Помчалась к ним в воскресенье.
На этот раз Маша не лежала, а неподвижно сидела у окна … Я ее, признаться, не сразу узнала: в несвежей пижаме, с заметно проступившей сединой у корней волос. Да и вся квартира выглядела непоправимо постаревшей. Полы — а это некогда было ее гордостью, — и те потеряли свой удивительный блеск. Особенно же поразили меня не убранные со стола грязные тарелки.
— А, Тая… — каким-то мертвым голосом сказала хозяйка. — Садись…
Не знаю, о чем мы беседовали в первые минуты, о погоде, кажется…
— Маша,- наконец начала я вкрадчиво, — прости, что вмешиваюсь, но давай пойдем пройдемся? Смотри, ведь солнышко. Совсем весна. Только ты оденься, причешись.
— Зачем? — все так же безучастно спросила она.
И тогда-то я решила во что бы то ни стало вывести ее из этого странного духовного омертвения.
— Губка посудная у тебя, надеюсь, есть? — деловито осведомилась я.- Давай возьмемся вместе за эти тарелки!
— Как хочешь,- по-прежнему не шевельнувшись, ответила она.
Тут я вскипела:
— Черт возьми, не я хочу, а жизнь требует! Или ты собираешься торчать в этой грязи и постепенно превращаться в развалину? Я уж не говорю о твоем идиотском поступке. Да, да, чем бы это ни было вызвано, он идиотский.
— Почему? — грустно усмехнулась она.
— Да потому, что ты думала только о себе… Прости, Маша, но в тебе всегда был эгоцентризм. Особенно после замужества. Не подумала, что ты не одна на свете, что ты нужна.
— Кому? — спокойно спросила Маша.
И тут произошло странное: вся жизнь школьной моей под руги пронеслась передо мной. Очень xopoшенькая, она имела у мальчишек «бешенный успех», как мы тогда выражались, и, едва окончив школу, сразу же вышла замуж. Ей повезло: муж был так же, как она, привлекатeлен, даже красив. Позднее имя талантливого архитектора Бестужева стало широко известно в своих кругах.
Детей они, по обоюдной договоренности, иметь не захотели. Однажды Маша, во время одной из наших не очень частых встреч призналась, что материнство отвлекло бы ее от Толи, от служения ему. Он был перфекционистом, помешанным на чистоте и порядке, а она действительно преданно служила. Навсегда мне запомнилось, как перед его приходом с работы, она, вооружившись мягкой щеткой, поддерживала блеск паркета или проглаживала пижаму мужа… Пижаму! Нет, она совсем не бездельничала. В сущности, она была его секретарем: вела всю деловую переписку, раздобывала самые редкие книги по его специальности и, если было нужно, делала из них выписки, а когда в местной прессе речь заходила о талантливом архитекторе Бестужеве, вырезала их и наклеивала в особый альбом.
А забота о внешности! Я-то ведь знаю, что по своей натуре милая Перепелочка совсем не стремилась в разряд так называемых светских див. Но уж очень ей хотелось и тут быть на уровне Толика, как она выражалась. Отсюда постоянная гонка по магазинам, французские лосьоны и крема, модная окраска под бронзу у какого-то чародея в самом дорогущем салоне города. Склонная к полноте, она отказывала себе во всём, даже чай пила без сахара и признавала только хрустящие хлебцы.
Она почти ничего не изучала для себя, времени на саморазвитие не оставалось… Но однажды не без удивления я заметила у нее книжицу «Острые слова и популярные афоризмы». Как видно, тоже чтобы не отставать от уровня. Сознаться честно, я не стремилась в их дом: уж очень моя о жизнь была иной. И все же по воспоминаниям детства и ранней юности Перепелочка не была для меня совсем чужим человеком. Только наши разговоры с годами свелись к бесконечным «а помнишь?» Постепенно даже школьные воспоминания для нас потеряли прелесть… Еще меньше yвлекали меня ее вечные разговоры о Толе. Мы не виделись месяцами. И если бы не ночной звонок…
А сейчас меня ждал ее горький вопрос.
Но она предвосхитила мой ответ. Ведь, несмотря на узость своего мирка, глупой Перепелочка никогда не была. Мне почти всегда казалось, что она способна на что-то настоящее, несравненно большее, чем всепоглощающее обслуживание Анатолия.
— И ему я тоже не нужна, — все с тем же поразительным спокойствием отчетливо произнесла Маша. Я не буду пересказывать всю ее исповедь. Важно одно: Перепелочка безжалостной рукой одну за другой сдирала декорации с собственной жизни.
Его цветы? Он и сейчас в день ее рождения преподносит их — принципиально, как сам говорит. Так же принципиально иногда показывается с ней на людях, в театре, например. В антрактах они проходятся под руку, как нежная пара.
Но все это ложь. Она устала поддерживать ее. Уже давным-давно они совершенно чужие люди. А в ту страшную ночь она узнала, что появилась другая. Добрый человек прислал весточку. Да она и сама догадывалась… Эта женщина — его коллега, вместе работают над проектом. Красивая? Нет, не особенно. Но разве это решает? Кажется, ожидается ребенок.
— И тогда ты?..- спросила я.
— Да, тогда, — просто ответила Перепелочка.
Мысли каруселью проносились в моей голове. Одно я твердо знала: этой поникшей женщине надо помочь! Декорации упали, но что же дальше?
Я горячо заговорила, что в сорок лет еще не поздно найти собственную дорогу, paскрыть свои способности. Ведь у нее когда-то был прекрасный голос, помнится, она даже выступала по радио.
— Да, был. А осталось у меня только одно: Анатолий Владимирович! — горько усмехнулась Маша. — Моя профессия — Бестужев.
— Кстати, где он?
— Не знаю. У нас договоренности: я не должна ни о чем его спрашивать.
Я задумалась… Передо мной проходили картины собственной жизни. Какую радость доставляло мне и Вите все знать друг о друге! И с каждым годом мы становились все ближе и ближе.
— Да, так жить невозможно! — вырвалось у меня.
— Тебе легко говорить. Такие, как ты … железобетонные, — с ласковой иронией сказала Маша.
Не впервые я слышала о каких-то почти сверхъестественных моих качествах. Знала бы она, что и у нас с Витей не обходилось без ревности. Не было в наших отношениях только одного: лжи. И еще: я всегда стояла на собственных ногах. Такое же отношение к жизни прививала с детства и дочери. Не стала ее отговаривать поступать за тридевять земель от дома. Пусть учится существовать и работать совсем одна, пусть закаляется.
Маша будто угадала мои мысли.
— Скажи, а тот, мытищинский, к тебе ходит?
— Нет, — кратко ответила я.
Да и как рассказать, что чужой по духу человек не мог стать мне близким? А ведь научный работник из Мытищ, хаживал ко мне с «серьезными намерениями». Конечно, второго Витю мне не встретить. Люди не повторяются… Но, может быть, где-нибудь на свете и живет близкий мне по духу человек. Надежда… Она, видно, никогда не умирает!
Перепелочка догадалась, что коснулась больного места. Холодной рукой провела по моей щеке.
— Знаешь, Тая, а ты все еще красивая!
— Просто не распускаюсь. Вот и ты подтянись, еще как заблещешь!
— Нет, теперь уже не заблещу. Незачем, а главное… не для кого…
И снова я увидела, что она в плену своих невеселых мыслей. Тут я отважилась на страшный вопрос:
— Так ты yверена, что он оставит тебя?
— Скорее всего да.
Теперь я провела ладонью по paстрепанным волосам. Вдруг в поблекших глазах Маши сверкнула острая, почти юмористическая искорка.
— Хотя, знаешь, едва ли он найдет что-нибудь удобнее… С постоянным и бесплатным домашним секретарем, с умелой, изучившей все его вкусы прислугой и, наконец, с предоставлением ему права на неограниченную свободу. Ты меня понимаешь?
Трагедия оборачивалась фарсом. Я заторопилась, да и надо было сделать звонок дочери, пока у нее там не началась ночь.
Уходя, точно мертвую, я поцеловала Перепелочку в лоб. А у подъезда лицом к лицу столкнулась с ее мужем. Он, как всегда, был элегантен, представителен. Только как будто больше сединок поблескивало в модной его бородке. Но даже это к нему шло. Увидев меня, Бестужев обрадовался.
— Таисия!.. Тая, вот хорошо-то! А я, признаться, снова собирался вам звонить… Давайте присядем хотя бы на скамеечку!
Мы сели.
— Ваша энергия, ваш разум… Надо вывести Машу из ее состояния. С тех пор, как… ну, в общем, понимаете, она, буквально не ест, не пьет. И, простите за откровенность, не умывается. Все пошло прахом. Не дом, а склеп. А я все-таки живой человек! И что вам, Таисия, должно быть особенно близко — работающий человек! Сегодня сорвался, буквально сорвался мой доклад перед высшим начальством. Не захватил кое-чего из документации. А попробуй найти, когда в доме такой ералаш! Я уже не говорю обо всем остальном: сижу на, бутербродах и заморозке из магазина, совсем по-студенчески!
Анатолий Владимирович безнадежно махнул рукой.
— Так зайдёте еще, Таисия? Повлияйте!
Его серые, выразительные глаза почти умоляюще ловили мой взгляд. Возможно, он показался ему чyть насмешливым. Бестужев умолк и, видимо, чтоб успокоиться, закурил.
— Конечно, все это мелочи. Вероятно, вам известно уже многое. Не буду оправдываться. Виноват, да, виноват, но все же не считайте меня пошляком. Поверьте, не поиски сомнительных развлечений заставили меня… Поймите, нелегко жить с человеком, пусть даже с любимым, который из года в год умственно деградирует.
И мне вспомнился томик «Острые слова и афоризмы».
— Так вы придете?
— Постараюсь…
И действительно, через некоторое время я еще раз зашла в этот дом. Зашла и изумилась. Знакомая квартира не только приобрела прежний, блистательный вид, но и преобразилась. Согласно современной моде, мебели стало меньше, появилось больше пространства и воздуха, и стены стали с налетом какого-то дорогого серебра, чередуясь с белыми вставками. Это было оригинально и, пожалуй, красиво.
Хозяйка дома, как видно, сделав над собой невероятные усилия, снова казалась эффектной, волосы снова были под бронзу. Супруги собирались на концерт. Я хотела сказать Бестужеву: «Вот видите, все обошлось без моей помощи!» — но не сказала. Надо полагать, что теперь он питается отлично и все его рабочие бумаги на месте. И все же на лице его уже ясно проступили черты преждевременной старости и какого-то горького, затаенного смирения. Я не оправдываю его, но, видно, и он чувствовал себя несчастливым.
Внезапно эти хорошо одетые и хорошо обставленные люди показались мне скованными одной цепью, каторжниками… Им до того было вместе удобно и до того комфортными оказались те декорации успешной жизни, которые они вокруг себя воздвигли, что не было ни одной веской причины изменять свою жизнь, попробовать жить «без масок». До концерта было еще часа полтора, но я заторопилась.
— Куда же вы, Таисия? — заволновался муж.
— Таечка, а чайку? — воскликнула жена.
Как видно, они не очень любили оставаться с глазу на глаз. Я молча протянула каждому из них руку, твердо зная, что навсегда покидаю эти стены. Не люблю декораций.
