Самой шумной и придирчивой была Люба Махонина. Ее платок, в голубой горошек, был заметен, как зайдешь в цех.
— Нет, ну точно у меня самая плохая машина, вечно ломается. Уж наладили бы, или новую поставили. А то ведь сущее наказание, одни простои из-за нее, а план-то трясут. А как не выполнишь, так по карману бьет…
— На счет плана — это верно, — поддакивали соседки, как только затихал стрекот швейных машинок. — А вот на счет новой – это ты загнула. Ну, где тебе новую возьмут, это же какие средства надо… так что лучше механика зови, ему не привыкать налаживать.
Люба смеется. – Ага, пока «костяная нога» приковыляет, рабочий день закончится…
— Ну, это ты зря, Константин Степанович, хоть и хромает, но подходит по первому зову. Да и чего вдруг ты прозвище такое дала, «костяной ногой» зовешь, у него вроде ноги-то свои…
Услышав разговор, сестры Селезневы тут же подсказали: — Так у него вроде протез.
— Да никакой не протез, своя нога у него, покалечена вроде как с молодости, в армии еще, а так-то он мужик здоровый вроде… всего-то годов сорок.
— Ильинична, а ты откуда знаешь про здоровье? – подхватили швеи, услышав в перерыве разговор про механика швейного цеха, — проверяла что ли? – И сразу хохот.
— Чего гогочите, кобылы? Вы про какое здоровье-то?
— Да мы про то – про мужское. Ногу-то еле волочит, не зря Любка «костяной ногой» прозвала.
— А ноги-то тут причем, если ты мужское здоровье хотела…
Швеи, окружившие Любу Махонину и ее соседку Ильиничну, дружно рассмеялись, и этот смех, как цепная реакция, прокатился по цеху.
В дверях показался механик Константин Степанович Кравченко. Довольно сильно хромая, направился к Махониной.
— Ну, что тут у тебя? – он осмотрел машинку и вздохнул разочарованно. — Вот говорил же, не рви ты так на себя, мягче надо…
— Степаныч, я что, дело свое не знаю? Лучше машину другую дайте, — затараторила швея.
— Да погоди ты, машинка-то у тебя хорошая, — и механик в несколько минут настроил ее на рабочий лад.
Как раз наступил перерыв, прекратился стрекот в цеху, и через радиоприемник полилась мелодия.
«Миллион, миллион алых роз…»
Некоторые стали подпевать, проникшись и песней, и весенним настроением.
«Из окна, из окна видишь ты…»
Степаныч жилистой рукой поправил фуражку, и, оставив Любу, пошел дальше. А песня так и лилась, как говорили швеи, прямо в уши лилась.
Степаныч в музыку особо не вслушивался, его как-то больше слова донимали. В 1984-ом «Миллион алых роз» можно было услышать и дома, и на работе, и на магнитофонах в автобусе… и механик швейного цеха задумался: «Целый миллион роз – это же уму непостижимо».
Он даже представлял эту картину – огромное количество цветов. И хотя в стихах это образно сказано (может там и не миллион), Степаныч все равно удивлялся, зачем столько цветов одной женщине. И еще расстраивало, что «встреча была коротка, в ночь ее поезд увез». И ради чего миллион роз для одной, которая тут же уехала.
В общем, засела в него эта песня занозой, и чуть забудешь, как вдруг где-то снова слышится.
Оставалось несколько дней до праздника, и Степаныч, проезжая на своей «копейке» (Жигули «копейка»), давно приметил местную теплицу. И не надеялся, но заглянул, а там… не миллион, конечно, но розы цвести намеревались и такое благоухание стояло. Пересчитал он весь свой швейный цех, заказал цветы, получилось по одной розе на каждую работницу. В теплице ахнули: — Вы так у нас все цветы закупите, другим не хватит.
— Так я для организации.
Думали, через организацию и рассчитываться будет, а он вынул свои кровные и расплатился.
На заднее сиденье цветы бережно уложил, и так же аккуратно тронулся с места, будто самый ценный груз везет.
Нет, на фабрике, конечно, женщин поздравляли. Обычно грамота, премия к празднику и гвоздику вручали иногда. И поскольку женщин гораздо больше, чем мужчин, то поздравляли себя швеи после короткой официальной части сами.
Степаныч еще и года не работает на «швейке». И хоть нога покалечена, зато сам он рукастый, жизнь научила, все умеет делать. Только не все об этом знают, вот и жена до конца не узнала его, все надеялась, выздоровеет, обещали ведь ногу вылечить, да так и не получилось.
Теперь уже давно Степаныч один живет. Вид у него суровый, лишний раз не улыбнется, молча сделает дело и дальше идет.
А тут эта песня привязалась про миллион роз. «Вот же несправедливость, — постоянно думал Степаныч, — разделить бы эти цветы – каждой хотя бы по букету – сколько женщин с цветами были бы. А так… остались розы, что художник подарил».
Мысли у Степаныча, конечно наивные. А вот дела… решился он сделать к 8 Марта доброе дело.
В предпраздничный день солнышко как раз выглянуло, с крыш капает, в швейном цехе шумно: машинки стрекочут, швеи весело переговариваются, праздник чувствуют… и тут Степаныч с охапкой цветов, и снова вышел, еще одну охапку принес.
Замерли женщины. Даже самые «языкатые» смолкли, понять не могут, зачем это и куда это «костяная нога» столько роз принес.
А он снял фуражку, пригладил уже наметившуюся лысину, окинул всех взглядом. – Женщины, дорогие наши, с праздником вас!
Хотел еще что-то сказать, да все слова забыл, даже закашлялся от волнения. – Ну вот, девоньки, здоровы будьте, — и стал по цветочку раздавать. А надо сказать, цветы в местной теплице выращивали на совесть, настоящие розы.
И подходит он к каждой и поздравляет.
Сначала думали, что по поручению начальства, так ведь начальство с утра еще грамоты раздали и поздравили, значит это Степаныч сам – от себя.
И смутились говорливые швеи, осторожно в руки берут розу, любуются ею и на Степаныча смотрят.
— С праздником тебя, Любаша, — говорит Степаныч и подает Любе Махониной розу, — уж прости, новую машинку поставить не могу, не в моей власти, так вот цветок для тебя…
И Люба покраснела от такого внимания, бормочет что-то в знак благодарности и смотрит на Степаныча, расчувствовалась совсем Люба.
А когда рабочий день к концу подошёл, звякнула посуда, словно переливы капели, и потянулись вкусные запахи съестного. На сдвинутых в соседнем помещении столах, появились принесенные из дома блюда, кто что мог: и пироги, и салаты, и соленья.
— Константин Степанович, — зовет Ильинична, давай к нам, не отпустим тебя сегодня, пока не накормим.
И усаживают его, смущенного, и каждый норовит домашней едой угостить. И как-то так получилось (Ильинична постаралась) усадила его рядом с Любой Махониной, такой же одинокой, как и Степаныч. И она, опустив глаза, пододвигает ему тарелки с приготовленной едой, не вспоминая про «костяную ногу».
А из приемника снова песня «Миллион, миллион алых роз». Только теперь ее никто и не слушает, какой миллион, когда одна-единственная роза каждой женщине в многочисленном коллективе весь праздник сделала. А точнее сказать, Степаныч, «костяная нога» — так его раньше называли острые на язык швеи. Но это теперь в прошлом, потому как даже если он не улыбается или ворчит, все равно хороший он, почти родной.
