— Наташенька, а ты не могла бы мне помочь с документами? — Валентина Петровна стояла на пороге с кульком картошки и привычной просящей улыбкой. — В Пенсионном фонде такая волокита, говорят, справку о составе семьи нужно. А мне одной не разобраться.
Я отступила в сторону, пропуская свекровь в прихожую. За плечами у неё висела старая сумка-авоська, из которой торчали зелёные перья лука. Как всегда, она приходила не с пустыми руками — словно извинялась за своё присутствие продуктами.
— Проходите, Валентина Петровна. Что именно нужно сделать?
— Да вот, паспорт твой на денёк дать не могла бы? Там про прописанных спрашивают, а я же у вас зарегистрирована.
Руки сами собой замерли на ручке входной двери. Что-то кольнуло внутри — неприятное, настораживающее чувство. Но как откажешь женщине, которая год назад хоронила единственного сына? Которая теперь совсем одна, если не считать меня?
— Хорошо, — медленно сказала я. — Только аккуратно, пожалуйста.
Валентина Петровна просияла, закивала головой.
— Конечно, конечно! Как с реликвией буду обращаться!
Мы прошли на кухню. Я поставила чайник, достала из холодильника остатки вчерашней картошки с мясом. Свекровь устроилась за столом, начала выкладывать из кулька овощи, комментируя каждую картофелину.
— На рынке брала, у Петровны. Помнишь её? Игорёк её картошку очень любил, всё просил: «Мам, купи у тёти Петровны». А какой он был хозяйственный! Всё в доме сам делал…
Упоминания об Игоре по-прежнему резали по живому. Год прошёл с его смерти, а боль не утихала. Валентина Петровна это знала и каждый раз, словно нарочно, заводила разговор о сыне. Может, и сама страдала, но почему-то её страдания всегда звучали как упрёк мне: вот, мол, ты живая, а мой сын мёртвый.
— Паспорт принесу завтра, хорошо? — сказала я, разливая чай по чашкам.
— Да не торопись, милая. Мне на неделю можно. Там же очереди, бумажки… Ты же знаешь, как в этих учреждениях.
Неделя показалась мне слишком долгим сроком, но возражать не стала. В конце концов, мы семья. Была семья. Осталось что-то похожее на семью.
Валентина Петровна ушла через час, а паспорт я отдала сразу — пошла к себе в комнату, достала из тумбочки красную книжечку. Она показалась мне тяжелее обычного. Странно — вроде бы тот же документ, что и всегда, а ощущение такое, будто расстаюсь с чем-то важным.
Письмо из Росреестра пришло через десять дней. Я увидела его в почтовом ящике утром, когда спускалась на работу. Белый конверт с официальным штампом выделялся среди реклам и счетов за коммунальные услуги.
В поликлинике развернуть письмо времени не было — понедельник всегда выдавался тяжёлым, пациентов много, врачи нервничают. Только вечером, вернувшись домой, я села за кухонный стол и вскрыла конверт.
Первые строчки читались легко — формальные фразы, регистрационные номера, даты. А потом взгляд наткнулся на строку, от которой в глазах потемнело:
«Зарегистрировано право собственности на долю в размере 1/2 жилого помещения по адресу…» — мой адрес, моя квартира — «…за Карасёвой Валентиной Петровной».
Лист выпал из рук, упал на пол. Я сидела и смотрела на него, не в силах пошевелиться. В ушах стоял звон, сердце билось где-то в горле. Наверно, так чувствуют себя люди, которых ударили ножом в спину — сначала удивление, потом боль, а потом понимание, что предали.
Подняла письмо, перечитала ещё раз. Дата регистрации — позавчера. Ровно через неделю после того, как Валентина Петровна забрала мой паспорт.
«На минутку» превратилось в пожизненно. «Справка о составе семьи» оказалась оформлением права собственности. А я, дура, ещё и чай ей наливала.
Встала, прошлась по квартире — по моей квартире, которая теперь наполовину не моя. В спальне висела фотография с нашей свадьбы — я и Игорь, молодые, счастливые, глупые. Он дарил мне эту квартиру как символ нашего будущего. А его мать превратила её в инструмент собственной безопасности.
— Алло, Валентина Петровна? Это Наталья.
— О, Наташенька! Как дела, милая?
Голос у свекрови был бодрый, даже весёлый. Словно ничего не произошло.
— Дела плохие. Я получила письмо из Росреестра.
Пауза. Долгая, тягучая пауза, во время которой слышно было только гудки в трубке.
— А, это… Наташа, не расстраивайся ты так. Всё же для общего блага.
— Для какого общего блага? Вы оформили на себя половину моей квартиры!
— Не кричи на меня, девочка. Я тебе не чужая тётка с улицы. Я бабушка твоих будущих детей.
— Каких детей? Игорь умер!
— Ну и что? Ты ещё молодая, снова замуж выйдешь. А новый муж что подумает? Зачем ему чужая свекровь? Вот и выгонит меня. А мне куда деваться? На улицу?
Я слушала и не верила своим ушам. Женщина, которой я год покупала лекарства, которую возила к врачам, которая плакала у меня на плече о покойном сыне, говорила со мной как с врагом.
— Валентина Петровна, но можно было обсудить! Поговорить!
— О чём говорить? Ты бы согласилась?
— Не знаю. Может быть.
— Вот видишь — может быть. А мне нужна была гарантия. Теперь она есть.
— А мой паспорт где?
— Завтра заберёшь. Или послезавтра. Мне ещё кое-что доделать нужно.
— Что ещё доделать?
Гудки в трубке. Она повесила трубку.
Я стояла посреди кухни и понимала: это только начало. Если Валентина Петровна смогла обманом получить долю в квартире, что помешает ей идти дальше?
Адвокат Михаил Борисович выслушал мою историю, время от времени кивая и делая пометки в блокноте. Мужчина лет пятидесяти, с усталыми глазами и привычкой потирать переносицу.
— Случай типичный, — сказал он, откладывая ручку. — Злоупотребление доверием. Таких дел много, особенно между родственниками.
— И что можно сделать?
— Подавать в суд. Доказательства есть — запись в Росреестре, показания свидетелей, что вы паспорт не для этого давали. Дело выигрышное.
— А сколько времени это займёт?
— Месяца три-четыре. Может, полгода, если будут апелляции.
Он достал папку, начал объяснять процедуру. Я слушала и думала: неужели всё дойдёт до суда? Неужели мы с Валентиной Петровной не сможем договориться по-человечески?
— Михаил Борисович, а нет никакой возможности решить мирно?
— Мирно? — он усмехнулся. — Наталья Сергеевна, ваша свекровь совершила мошенничество. Вы думаете, она просто так откажется от половины квартиры?
— Но она же не злодейка какая-то. Просто боится остаться одна.
— Знаете, сколько таких «просто боящихся» я видел? Они всегда начинают с малого — попросить денег взаймы, документы на минутку, ключи от квартиры на время ремонта. А заканчивают тем, что человек остаётся без ничего.
Я подписала договор с адвокатом, внесла предоплату. По дороге домой думала: может, он прав? Может, Валентина Петровна не жертва обстоятельств, а расчётливая женщина, которая просто умело играет на моих чувствах?
Дома меня ждал сюрприз. Валентина Петровна сидела в кухне с чашкой чая, словно ничего не произошло. На столе стояла ваза с печеньем, которое она явно принесла с собой.
— Наташа, милая! — просияла она. — А я тебя жду. Чай заварила, печенька есть.
— Откуда у вас ключи?
— Так Игорёк же мне дарил. На всякий случай. Помнишь, ещё когда вы молодожёнами были?
Не помнила. Но это не значило, что ключей не было.
— Валентина Петровна, нам нужно серьёзно поговорить.
— О чём, дорогая?
— О квартире. О том, что вы сделали.
Лицо свекрови изменилось — смягчённые черты заострились, глаза стали жёсткими.
— А что я такого сделала? Позаботилась о своём будущем?
— Вы обманули меня.
— Обманула? — Валентина Петровна отставила чашку, выпрямилась в кресле. — Послушай меня внимательно, Наталья Сергеевна. Мой сын покупал эту квартиру на деньги, которые я ему дала. Я продала дачу, которую мы с покойным мужем строили двадцать лет, чтобы Игорёк смог жениться на тебе и обеспечить семью.
— Но квартира была оформлена на Игоря!
— Была. И что? Он умер, всё досталось тебе. А я что получила за свои деньги? Право иногда приходить в гости?
— Валентина Петровна, да о чём вы говорите? Вы живёте здесь, когда хотите!
— Живу по милости. А завтра ты нового мужа приведёшь, и что мне делать? Куда деваться?
Я смотрела на эту женщину и не узнавала её. Год назад она рыдала на моём плече, когда мы хоронили Игоря. Клялась, что я теперь ей как родная дочь. А сегодня сидит в моей кухне и объясняет, почему имела право меня обокрасть.
— Я никого не приводила и не собираюсь.
— Сейчас не собираешься. А через год? Через два? Тебе тридцать пять, ты красивая, умная. Конечно, снова замуж выйдешь.
— И даже если выйду — это даёт вам право красть мои документы?
— Ничего я не крала! — Валентина Петровна вскочила, стукнула кулаком по столу. — Ты сама дала! Добровольно! Свидетели есть!
— Я дала для оформления справки!
— А что в справке написано, ты проверяла? Читала документы? Нет! Значит, согласилась на всё, что там указано!
Абсурдность ситуации накрывала как волна. Женщина, которую я считала второй матерью, сидела в моей кухне и доказывала, что имела право меня обмануть. И самое страшное — она искренне верила в свою правоту.
— Валентина Петровна, это мошенничество. Понимаете? Уголовная статья.
— Мошенничество? — она засмеялась, но смех вышел нехороший, злой. — Это забота о будущем. А если тебе не нравится — суд рассудит.
— Хорошо. Пусть суд.
— Ага, значит, довести до скандала решила? Игорёк с того света на тебя смотрит, а ты его мать через суд таскаешь!
— Не смейте упоминать Игоря! Он бы никогда не одобрил то, что вы сделали!
— Откуда ты знаешь, что бы он одобрил? — Валентина Петровна схватила сумку, направилась к выходу. — Может, мы с ним об этом давно говорили? Может, он сам просил меня о тебе позаботиться?
Дверь хлопнула. Я осталась одна в кухне, которая теперь была наполовину не моей.
Судебное заседание назначили на октябрь. Валентина Петровна пришла с адвокатом — молодой женщиной в строгом костюме, которая говорила о семейных ценностях и моральном долге невестки.
— Ваша честь, — убеждённо говорила защитница, — моя доверительница находится в крайне тяжёлом положении. Она потеряла единственного сына, осталась совершенно одна. Её поступок продиктован не корыстью, а отчаянием пожилого человека, который боится остаться на улице.
Валентина Петровна сидела рядом с адвокатом и время от времени промокала глаза платочком. Она выглядела именно так, как и должна выглядеть несчастная старушка — сгорбленная, беспомощная, жалкая.
Мой адвокат Михаил Борисович был более сухим и конкретным.
— Факты таковы: ответчица обманным путём получила документы истицы и использовала их для совершения регистрационных действий без согласия собственника. Это прямое мошенничество, предусмотренное статьёй 159 УК РФ.
Судья внимательно изучала документы. Запись камеры наблюдения из Росреестра, где видно, как Валентина Петровна подаёт документы. Показания сотрудника, который принимал заявление. Экспертиза подписи — оказалось, свекровь подделала мою подпись на согласии.
— Карасёва Валентина Петровна, — обратилась судья к ответчице, — поясните суду, зачем вы скрыли от невестки истинную цель получения паспорта?
Валентина Петровна встала, оперлась на трость.
— Ваша честь, я боялась отказа. Наталья — девочка добрая, но молодая. Не понимает, как страшно быть старой и ненужной. А я всю жизнь работала, растила сына одна. Имею право на крышу над головой.
— Но вы же были прописаны в этой квартире. Никто не собирался вас выселять.
— Прописка — это не собственность. Сегодня прописан, завтра — нет.
Судья кивнула, сделала пометку.
— Карасёва Наталья Сергеевна, скажите, обсуждали ли вы с ответчицей возможность оформления доли в квартире?
— Нет, — ответила я. — Если бы она попросила прямо, мы могли бы найти другое решение.
— Какое, например?
— Составить завещание. Или… не знаю, что-то ещё. Но честно.
— То есть, вы были готовы к компромиссу?
— Была. Но только к честному.
Решение суда было предсказуемым: сделку признали недействительной, долю в праве собственности аннулировали. Валентина Петровна получила условный срок за мошенничество и подделку документов.
После заседания мы столкнулись в коридоре суда. Она выглядела постаревшей, сломленной. Трость дрожала в её руке.
— Довольна? — тихо спросила свекровь.
— Я просто защищала своё право.
— Своё право… — она покачала головой. — А что теперь со мной будет? Судимость в мои годы — это приговор.
— Это условный срок, Валентина Петровна.
— Всё равно судимость. Всё равно позор.
Мне стало жалко её. Несмотря на всё, что произошло, она была матерью человека, которого я любила. Но жалость не могла заглушить горечи от предательства.
— А вы думали об этом, когда мой паспорт брали?
— Думала. Но думала и о том, что может случиться со мной.
— И решили, что ваше будущее важнее моего доверия.
Она посмотрела на меня долгим взглядом, потом развернулась и медленно пошла к выходу. Больше мы не виделись.
Через месяц Валентина Петровна съехала к дальней родственнице в другой район. Забрала вещи, пока меня не было дома — ключи оставила у соседки с запиской: «Извини, если можешь».
Я поменяла замки. Поставила новую дверь — стальную, с двумя замками и цепочкой. Слесарь удивлялся: зачем женщине одной такая защита? А я знала зачем. Это была граница между прошлым и будущим.
В квартире стало тихо. Никто больше не приходил с продуктами и скрытыми целями. Никто не рассказывал об Игоре с укоризной в голосе. Я могла спокойно пить утренний кофе, не ожидая стука в дверь.
Но почему-то от этой тишины становилось не легче, а тяжелее. Валентина Петровна была последней ниточкой, связывающей меня с Игорем. Теперь и эта ниточка порвалась.
Иногда, поздним вечером, я думала: а что, если она была права? Что, если я действительно когда-нибудь выйду замуж, и новому мужу не понравится чужая свекровь? Что, если её страхи были обоснованными?
Но потом вспоминала её лицо в суде — жёсткое, расчётливое — и понимала: дело было не в страхе. Дело было в том, что она привыкла брать то, что хочет, не спрашивая разрешения. И я просто стала очередной жертвой этой привычки.
Квартира снова полностью моя. Документы в порядке, справедливость восторжествовала. Но цена этой справедливости оказалась неожиданно высокой — я потеряла не только доверие к людям, но и последнюю связь с человеком, которого любила.
Теперь я знаю: некоторые мосты, сожжённые однажды, уже не восстанавливаются. И иногда это правильно. Даже если больно.
Даже если остаёшься совсем одна.
