— Марин, а ты точно не хочешь поехать со мной на дачу? Картошку копать надо, — мама держала трубку так, что Марина слышала каждый вздох.
— Не могу, мам. У меня статья горит, редактор на ушах стоит.
Марина подошла к окну своей съемной квартиры в центре города и посмотрела на суетящихся внизу людей. Все куда-то спешили, как и она сама. Всегда куда-то спешила.
— Ладно, доченька. Понимаю. Ты там главная, — в мамином голосе звучала такая гордость, что Марине стало неловко.
Главная… В редакции районной газеты на полставки, где она писала заметки о благоустройстве и спортивных мероприятиях. После института журналистики она мечтала о больших городах и серьезных изданиях, но жизнь распорядилась иначе.
— Мам, я приеду на выходных, обещаю.
— Хорошо, Мариночка. А то тут Зинаида спрашивает, когда ты замуж выходить собираешься. Говорит, засиделась в девках.
Марина поморщилась. Этот вечный вопрос преследовал ее с двадцати лет. Сейчас ей исполнилось двадцать восемь, и тема замужества стала еще более болезненной.
— Скажи Зинаиде, пусть за своими внуками следит.
— Не сердись, родная. Люди по-доброму интересуются.
После разговора Марина долго сидела у окна, машинально перебирая в памяти последние месяцы. Работа поглощала все время, свободного практически не оставалось. А мужчины… Встречи были, но что-то всегда шло не так. То ей казалось, что ухажер слишком простой, то наоборот — чересчур требовательный.
«Может, проблема во мне?» — подумала она, но тут же отогнала эту мысль.
Спустя неделю телефон зазвонил поздно вечером. Марина увидела номер соседки мамы и почему-то сразу испугалась.
— Марина? Это тетя Галя. Мариночка, с мамой твоей плохо стало. Скорую вызвали, в больницу увезли.
Сердце екнуло и заколотилось так сильно, что заложило уши.
— Что случилось?
— Инфаркт, говорят врачи. Ты приезжай быстрее, она все про тебя спрашивает.
Марина ехала в больницу, мысленно торгуясь с судьбой: «Только бы мама была жива, я больше никогда не буду откладывать встречи, приеду копать картошку, помогу с огородом…»
Мама лежала бледная, с трубочками в носу, но улыбнулась, увидев дочь.
— Напугала тебя, доченька?
— Мам, не говори глупости. Как ты себя чувствуешь?
— Лучше. Врач сказал, что пронесло. Но нужно теперь осторожнее быть, таблетки пить.
Марина провела рядом с мамой три дня, пока ее не выписали. Помогала по дому, готовила, убирала огород. Странно, но эти дни, несмотря на испуг, показались ей самыми спокойными за последние годы.
— Знаешь, мам, может, я переберусь к тебе? В городе квартиру снимаю, деньги на ветер. А тут дом свой, воздух чистый…
Мамины глаза загорелись от радости.
— Правда? Ой, Мариночка, как бы хорошо было! Вместе чай пить по вечерам, в огороде возиться…
Но через неделю городская суета снова затянула Марину. Редактор предложил ей постоянную работу с хорошей зарплатой, появился новый проект. Переезд к маме отложился на неопределенный срок.
— Мам, понимаешь, тут такие возможности появились… Я обязательно приеду, просто дай мне пару месяцев разобраться…
— Конечно, доченька. Я же понимаю, что у тебя дела важные.
А потом была та самая суббота в ноябре, когда Марина проснулась с головной болью и решила остаться дома вместо поездки к маме. И звонок тети Гали в воскресенье утром:
— Мариночка, мама твоя… Ночью прямо во сне и ушла. Сердце не выдержало.
Все последующие дни слились в один сплошной кошмар. Похороны, люди, которых Марина плохо помнила, но которые помнили ее маленькой. Соседи по деревне, одноклассники мамы, дальние родственники.
— Хорошая была женщина, — говорили они. — Все про дочку рассказывала, гордилась очень. Журналистка, в городе живет, замуж собирается…
Марина стояла у могилы и чувствовала себя самой ужасной дочерью на свете. Сколько раз мама просила приехать, а она отказывалась. Сколько планов они строили, и все откладывалось на потом.
После похорон Марина осталась в мамином доме одна. Ходила по комнатам, трогала вещи, вспоминала. На кухонном столе лежала записка: «Марине: картошка в подвале, заготовки в кладовке, деньги в банке под подушкой. Береги себя, родная.»
Мама готовилась к ее приезду до самого конца.
Марина разрыдалась, прижав к лицу мамину кофту. Запах родного дома, детства, безусловной любви. Того, что она так легкомысленно отбросила в погоне за какими-то призрачными перспективами.
Возвращаться в город не хотелось совсем. Марина взяла отпуск за свой счет и осталась в деревне. Разбирала мамины вещи, наводила порядок, просто сидела у печки и думала о жизни.
Деревня умирала. Из двадцати домов половина стояла пустая. Молодежь разъехалась, старики один за другим уходили. Та самая Зинаида, что интересовалась Марининым замужеством, лежала в больнице с переломом бедра.
— Плохо дело, — вздыхал дед Федор, единственный мужчина, оставшийся в деревне. — Еще лет пять, и совсем пустая останется.
— А почему не переедете в город? К детям?
— Да куда мне в восемьдесят лет? Тут родился, тут и помру. А дети… У них своя жизнь. Не до стариков им.
Марина поняла, что дед говорит и про нее тоже. У нее была своя жизнь, не до мамы.
Через месяц в деревню приехал мужчина на джипе. Остановился возле Мариного дома, долго рассматривал его, потом постучал в дверь.
— Добрый день. Меня зовут Алексей Петрович. Я по поводу дома…
Марина открыла дверь и увидела высокого мужчину лет тридцати пяти, в хорошей куртке и добротных ботинках. Лицо усталое, но открытое.
— Какого дома?
— Вашего. Я хочу купить. Слышал, хозяйка умерла, дочь в городе живет… Вы и есть дочь?
— Да. А вам зачем? Здесь же никого практически не осталось.
Алексей помолчал, глядя на покосившуюся калитку и пустые окна соседних домов.
— У меня была семья. В городе, квартира, работа… Развелись два года назад. Жена сказала, что я изменился после армии, стал слишком замкнутый. Детей у нас не было, так что расстались полюбовно. А потом я понял, что мне нужно место, где можно… ну, как это сказать… где тихо.
— И вы выбрали умирающую деревню?
— А может, она не умирает, а просто ждет? Ждет людей, которые захотят здесь жить по-настоящему, а не просто существовать.
Его слова заставили Марину внимательнее взглянуть на него. В глазах была какая-то боль, знакомая ей самой.
— Откуда вы про дом узнали?
— Дед Федор рассказал. Я уже месяц тут бываю, присматриваюсь. Помогаю старикам по мелочи — то крышу подлатать, то дрова привезти.
— И сколько вы готовы заплатить?
— Сколько попросите. Но я не спешу с покупкой. Хочу понять, что с деревней будет. А то куплю, а через год останется один на всю округу.
Марина неожиданно для себя произнесла:
— А что, если не останетесь один?
— То есть?
— Я думаю вернуться. Насовсем. В городе делать особо нечего, а тут… тут мама жила. И мне кажется, она бы хотела, чтобы дом не пустовал.
Лицо Алексея изменилось, стало более живым.
— Серьезно? А работа?
— Найдется что-то. В райцентре школы есть, больница, администрация. Журналисты везде нужны.
— Тогда дом покупать не буду. Буду соседом. Федор Григорьевич уже согласился продать мне свой участок, когда… ну, когда освободится.
— Это правильно, — неожиданно согласилась Марина. — Место должно жить.
Они проговорили до вечера. Алексей рассказывал про службу в горячих точках, про то, как сложно оказалось приспособиться к мирной жизни. Марина — про маму, про чувство вины, про понимание того, что настоящий дом она потеряла.
— А знаете, что я понял? — сказал Алексей, прощаясь. — Дома не покупают и не получают в наследство. Их создают. И лучше делать это не в одиночку.
Марина проводила его взглядом и подумала, что впервые за долгое время не чувствует себя одинокой. Может быть, мама права была насчет дома? Может быть, он действительно ждал, когда она поймет, что ей нужно вернуться?
На столе лежала мамина записка, и теперь Марина прочитала ее по-другому. Не как последние распоряжения, а как приглашение начать заново. Дома.
