— Марин, я всё решил, — Андрей вошёл на кухню с видом человека, открывшего Америку. — Будем строить дом. Сам построю. Зачем деньги мебельщикам платить?
Я замерла с половником в руке. За окном майский вечер 2012 года был таким мирным, что слова мужа показались шуткой.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно. Работаю в бригаде пять лет, всё видел, всё знаю. Участок уже присмотрел на Заречной, там дёшево. Вдвоём с тобой к осени управимся.
Сейчас, спустя время, я понимаю: в тот момент надо было сказать «нет». Твёрдо, без объяснений. Но я промолчала, потому что мечтала о доме с детства, потому что хотела верить, что у нас получится то, что не сложилось у мамы с отцом. Потому что была дурой.
Мы женаты семь лет. Познакомились в больнице, где я работала медсестрой, а он привёз напарника со стройки после падения с лесов. Андрей тогда показался надёжным: спокойный, без пафоса, руки рабочие. Мама говорила, что вижу в нём отца, которого никогда не знала. Может, она была права.
Сын Ваня пошёл в первый класс осенью, квартира наша — двушка в панельке семидесятых — трещала по швам. Соседи сверху курили на балконе, запах тянуло к нам, обои отходили, батареи грели вполовину. Идея дома казалась спасением.
Андрей купил участок в июне за триста тысяч. Наши накопления, на которые я три года собирала копейка к копейке. Он привёз первую партию кирпича в июле, и я поняла: это надолго.
— Почему так много? Нам же на фундамент сначала надо.
— Марина, не лезь. Я знаю, что делаю.
Кирпич выгрузили во дворе нашего дома, потому что на участке негде было складировать. Соседи смотрели косо, но молчали. Андрей возвращался с работы в восемь вечера, ужинал молча, падал на диван.
— Когда поедем на участок? — спрашивала я.
— Завтра. Послезавтра. На выходных.
На выходных он лежал пластом, ныл про спину, про усталость. Кирпич лежал во дворе неделю, две, месяц. Соседка Валентина Петровна пожаловалась в управляющую компанию. Пришлось платить штраф и вывозить всё на участок, нанимая грузчиков. Ещё десять тысяч.
Я узнала о беременности в конце июля. Тест показал две полоски, и первой мыслью было: «Господи, не сейчас». Но Андрей обрадовался так искренне, что я решила — это знак. Второй ребёнок, новый дом, новая жизнь.
— Ты только не переживай, — он обнял меня за плечи, — я всё сделаю. Ты вообще ни о чём не думай.
Я хотела верить.
Август начался с того, что Андрей уехал на участок в субботу в шесть утра. Вернулся в десять вечера, грязный, злой.
— Экскаватор не приехал. Обещали к обеду, кинули. Пришлось самому копать траншею под фундамент. Одному, представляешь?
— Почему одному? Ты же говорил, что ребята из бригады помогут.
— Они заняты. У всех свои дела.
— Может, наймём кого-то? Нормальную бригаду, которая…
— На что наймём?! Ты хоть понимаешь, сколько это стоит? Я сам справлюсь!
Ваня заплакал в соседней комнате. Я ушла его успокаивать, а Андрей хлопнул дверью и вышел курить.
Деньги таяли. Каждую неделю — новые траты. Цемент, арматура, доски для опалубки, песок, гравий. Андрей приходил усталый, раздражённый, на любой вопрос огрызался. Я работала в дневную смену, забирала Ваню из продлёнки, готовила ужин, гладила, стирала, пыталась не думать о том, что токсикоз съедает меня изнутри.
— Марин, тебе надо отдохнуть, — сказала моя коллега Светка, когда я в очередной раз побежала в туалет между процедурами. — Ты как выжатый лимон.
— Всё нормально.
— Да ничего не нормально. Ты беременная, на работе вкалываешь, а дома что? Муж хоть помогает?
Я промолчала. Что я могла ответить? Что Андрей вообще перестал замечать, что у него есть семья? Что единственное, о чём он говорит — это стройка, стройка, стройка?
Сентябрь принёс новую проблему. Андрей заявил, что денег на крышу не хватает.
— Как не хватает? У нас ещё сто пятьдесят тысяч было.
— Было. Фундамент дороже вышел. Плюс стены начали.
— Стены?! Андрей, ты же говорил, что сначала надо закончить фундамент, потом перекрытие, потом…
— Я знаю, что надо! Не учи меня!
Я замолчала. Научилась молчать. Потому что каждый разговор заканчивался скандалом, потому что он не слышал меня, потому что я была слишком устала, чтобы спорить.
Октябрь. Я на пятом месяце, живот уже заметен. Андрей исчезает по выходным на участке, возвращается к ночи. Ваня спрашивает: «Мама, а папа нас разлюбил?» Я не знаю, что ответить.
Однажды я не выдержала и поехала на участок. Взяла такси, оставила Ваню у мамы. Участок нашла по описанию — край посёлка, рядом заброшенный коровник.
То, что я увидела, отрезвило лучше холодной воды.
Фундамент — кривой, с трещинами. Стены — на разной высоте, кирпичи уложены криво, где-то зияют дыры. Крыши нет. Окон нет. Это не было похоже на дом. Это было похоже на развалины, которые только строят.
Андрей стоял посреди этого хаоса с мастерком в руке, обкладывал что-то вокруг проёма.
— Ты что тут делаешь? — он обернулся, и я увидела в его глазах не радость от встречи, а раздражение.
— Я хотела посмотреть. Андрей, это… это вообще нормально?
— Нормально. Просто ещё не доделано.
— Кривое же всё! И трещины в фундаменте! Может, надо специалиста пригласить, чтобы посмотрел?
— Специалиста?! Ты думаешь, я сам не вижу?! Это всё исправимо! Просто нужно время!
— Какое время? У нас денег почти не осталось! Мы на последние копейки живём!
— Тогда не лезь! Не нравится — сиди дома!
Я развернулась и ушла. Рыдала в такси всю дорогу обратно. Водитель молчал, только в зеркале заднего вида мельком посматривал с сочувствием.
Дома Андрей появился в полночь. Мы не разговаривали. Я уткнулась в подушку и представляла, как всё это закончится.
В ноябре случилось то, чего я боялась, но на что не могла повлиять.
Утром я проснулась от того, что Андрей ругается по телефону на кухне.
— Да, да, понял. Завтра привезу первый платёж.
Я вышла. Он стоял у окна, телефон в руке, лицо серое.
— Что случилось?
Он обернулся, посмотрел на меня долгим взглядом.
— Взял кредит.
— Что?
— Триста пятьдесят тысяч. Нужно было. Материалы кончились, зима на носу, надо хоть стены закрыть, чтобы весной продолжить.
Меня качнуло. Я схватилась за спинку стула.
— Ты взял кредит. Без меня. Триста пятьдесят тысяч. Который мы будем отдавать… сколько?
— Три года. По пятнадцать в месяц.
Пятнадцать тысяч. При моей зарплате в двадцать пять и его в тридцать. С беременностью. С декретом впереди. С ребёнком в школе.
— Андрей, ты понимаешь, что мы не потянем?
— Потянем. Я подработки найду. Ты выйдешь раньше из декрета. Справимся.
— Я выйду раньше? С грудным ребёнком? Ты вообще соображаешь, что говоришь?
— Марина, хватит! Всё будет нормально! Просто надо немного потерпеть!
Я не стала спорить. Потому что спорить было бессмысленно. Он уже всё решил. За нас обоих.
Следующие дни прошли в молчании. Андрей уезжал на работу, я ходила в больницу, как во сне. Ваня притих, стал тихим и испуганным. Я смотрела на него и думала: что я делаю со своим ребёнком?
В декабре позвонила свекровь. Людмила Степановна не звонила просто так. Если она звонила, значит, хотела что-то сказать.
— Марина, мне Андрей пожаловался. Ты его пилишь из-за кредита.
— Людмила Степановна, он взял триста пятьдесят тысяч без моего ведома. Мы не можем…
— Не можете?! Он для вас старается! Дом строит! А ты только и умеешь, что ныть! Может, поддержать надо, а не укорять?!
— Поддержать? Я работаю на седьмом месяце беременности, потому что нам на еду не хватает! Я его поддерживаю каждый день!
— Ты его истеричками доводишь! Он сам мне говорил, что дома отдохнуть не может! Ты убиваешь моего сына!
Она повесила трубку. Я стояла с телефоном в руке и понимала: финал близко.
Январь 2013 года. Стройка заморожена. Материалы на участке — под снегом. Андрей ездит туда раз в неделю, просто смотрит. Говорит, что весной продолжим.
Я прикинула цифры. Мы уже потратили шестьсот тысяч: триста на участок, ещё триста на материалы. Плюс кредит — триста пятьдесят. Итого: больше миллиона ушло в эту стройку, которой нет.
На участке стоят кривые стены без крыши, без окон, без дверей. Это не дом. Это надгробие нашему браку.
— Андрей, давай остановимся.
Он смотрел телевизор. Даже не обернулся.
— Что остановимся?
— Со стройкой. Продадим участок. Закроем кредит. Что-то останется. Начнём сначала.
— Ты о чём? Я столько сил вложил!
— Вложил? Мы вложили все деньги, все нервы, всё время! И что имеем? Руины!
Он встал, пошёл в прихожую, стал одеваться.
— Ты куда?
— К маме. С тобой невозможно разговаривать.
Он ушёл. Я осталась одна. Ваня спал в своей комнате. Я легла на диван, положила руку на живот. Девочка толкалась изнутри, требовала внимания.
«Прости, малышка, — подумала я. — Я не хотела так. Совсем не хотела».
В феврале я поехала к маме и сказала ей всё. Про кредит, про стройку, про свекровь.
— Уходи, — сказала мама. — Пока не поздно. Пока совсем не сломалась.
— Я беременная. Куда я пойду?
— Ко мне. Я одна подняла тебя, подниму и внуков. Зато будешь спать спокойно.
Я вернулась домой вечером. Андрей сидел на кухне, перед ним лежали какие-то бумаги.
— Это что? — я кивнула на документы.
— Смета. Считал, сколько ещё надо на достройку. Минимум триста тысяч. Думаю, ещё один кредит взять.
Всё. Меня прорвало.
— Ты спятил?! Мы первый не выплатили, а ты про второй! Андрей, очнись! У нас ничего не получится! Это провал!
— Заткнись! — он ударил кулаком по столу. — Заткнись наконец! Вечно ты ноешь! Вечно тебе всё не так! Может, проблема в тебе, а не во мне?!
— Проблема во мне? Я что, кредит брала? Я стройку начинала без плана? Я триста тысяч в землю закопала?
— Да пошла ты! Пошла вон отсюда со своими претензиями! Надоело!
Ваня закричал в комнате. Я метнулась к нему. Сын сидел на кровати, весь в слезах, закрывал уши руками.
— Не ругайтесь! Не надо! Я боюсь!
Я обняла его, гладила по голове, шептала, что всё хорошо, хотя ничего хорошего не было.
Той ночью я приняла решение.
В марте родилась Катя. Семь утра, роддом, весеннее солнце било в окно. Девочка закричала громко, требовательно. Акушерка положила её мне на грудь.
— Красавица, — сказала она. — Здоровенькая.
Андрей пришёл вечером. Принёс цветы, стоял у кроватки неловко.
— Как ты?
— Нормально.
— Она на тебя похожа.
Я молчала. Смотрела на дочку и понимала: ради неё я должна быть сильной.
— Андрей, я ухожу.
Он замер.
— Куда?
— К маме. С детьми. Не могу больше.
— Марина, давай потом поговорим, когда выпишешься, отдохнёшь…
— Не надо. Я всё решила. Ты будешь видеться с детьми, алименты платить. Но жить вместе мы не будем.
— Из-за стройки? Я же сказал, что весной…
— Не из-за стройки. Из-за того, что ты не слышишь меня. Никогда не слышал. Мне тридцать один год, Андрей. Я не хочу провести остаток жизни в борьбе с твоими идеями, которые всегда важнее меня.
Он ушёл молча. Не спорил, не уговаривал. Может, и сам устал.
На пятый день меня выписали. Мама приехала за мной на такси. Мы забрали вещи из роддома, поехали домой — теперь уже к маме.
Ваня встретил нас в коридоре, прижался ко мне.
— Мама, мы теперь тут будем жить?
— Да, солнышко. Теперь тут.
— А папа?
— Папа будет приезжать. Но жить будем здесь.
Он кивнул. Не заплакал, не возмутился. Просто принял.
Прошло два года. Катя научилась ходить, болтает без остановки. Ваня пошёл в третий класс, подтянулся в учёбе, перестал бояться громких звуков.
Андрей выплачивает алименты. Иногда забирает детей на выходные. Стройка так и стоит — недостроенный остов, зарастающий травой. Он больше не говорит про дом. Кредит гасит до сих пор.
Людмила Степановна звонила один раз после развода. Кричала, что я разрушила семью, что я эгоистка, что я лишила её внуков. Я выслушала и положила трубку. Больше она не звонила.
Мама была права. Я сплю спокойно. Работаю, ращу детей, планирую летом съездить с ними на море. Денег немного, но хватает. Нет долгов, нет скандалов, нет ощущения, что ты тонешь, а тебе говорят: «Потерпи ещё немножко».
Иногда я думаю о том доме. О том, какой он мог бы быть, если бы мы строили его вместе. По-настоящему вместе — с планом, со специалистами, с уважением друг к другу.
Но не сложилось.
Говорят, муж должен помогать жене решать проблемы. Мой муж научил меня решать проблемы, которые создавал сам. А ещё научил главному: иногда единственное правильное решение — уйти.
И я ушла.
Не всякий дом строится из кирпичей. Иногда его приходится строить заново — из тишины, покоя и права дышать полной грудью. Мой дом теперь здесь. Маленький, съёмный, но мой.
И этого достаточно.
