Нотариус поправил очки и торжественно развернул документ, от которого, казалось, исходил аромат лаванды — любимых духов покойной Антонины Петровны.
— Я, Антонина Петровна Савельева, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, завещаю… — голос нотариуса звучал ровно, как метроном, отсчитывающий последние секунды прежней жизни Веры Михайловны.
Она сидела в кресле напротив массивного стола, сжимая в руках потертую сумочку, и чувствовала, как сердце бьется где-то в горле. Рядом устроилась Алла — в элегантном черном платье, с аккуратным маникюром и легкой грустью в глазах, которая, впрочем, не мешала ей поглядывать на часы.
— …дом по адресу… — нотариус продолжал читать, а Вера мысленно проходила по знакомым комнатам, в которых провела последние пятнадцать лет. Мамина спальня с медицинской кроватью, которую пришлось купить после инсульта. Кухня, где она варила протёртые супы и компоты. Ванная, где она каждый день помогала матери умываться, причёсываться, просто оставаться человеком.
— …завещаю младшей дочери, Алле Михайловне Красновой, — произнёс нотариус, и мир вокруг Веры покачнулся, словно она стояла на палубе корабля во время шторма.
Алла с облегчением вздохнула — совсем тихо, но Вера услышала. Конечно, услышала. За долгие годы она научилась улавливать каждый звук, каждый вздох, каждое изменение в дыхании — сначала у сына, потом у больных родителей.
— Старшей дочери, Вере Михайловне… — сердце забилось чаще, — завещаю мебель из родительской спальни и семейные фотографии.
Мебель. Фотографии. Пятнадцать лет жизни уместились в этих двух словах, как океан в напёрстке.
— Мама ещё оставила вам письмо, — нотариус протянул Вере конверт со знакомым, немного дрожащим почерком.
Алла заговорила первой, как только они вышли из нотариальной конторы:
— Верочка, не расстраивайся так. Ты же понимаешь — у меня семья, ипотека, Дима учится в университете. А тебе-то зачем такой большой дом? Ты же теперь одна.
Одна. Да, Вера была одна. Одна, когда разводилась с мужем, который не захотел жить с тёщей. Одна, когда сын уехал в другой город и теперь звонил только по праздникам. Одна, когда отец лежал парализованный, а мама причитала: «Где же Аллочка? Почему не приезжает?» А Аллочка была занята — то корпоратив, то дача, то просто «не могу, работа горит».
— У тебя хотя бы есть семья, — тихо ответила Вера, разворачивая мамино письмо.
«Доченька моя, — читала она знакомые строчки, — не сердись на старуху. Алле дом нужнее — у неё дети, будущее. А ты сильная, ты всегда была сильной. Найдёшь, где жить. Прости, если что не так…»
Найдёшь, где жить. В пятьдесят два года, с пенсией медсестры и больной спиной. После того, как потратила молодость на уход за родителями, которые до последнего дня спрашивали: «А что Алла? Как там наша Аллочка?»
— Знаешь, — продолжила Алла, доставая из сумочки зеркальце, — я, конечно, продам дом. Нам он не нужен, мы же в Москве живём. Но не переживай, найдём тебе что-нибудь попроще. Может, однокомнатную квартиру в спальном районе.
Найдём. Как будто Вера была бездомной собакой, которой по доброте душевной подыскивали будку.
— Аллочка, — Вера сложила письмо и спрятала его в сумочку, — а ты помнишь, как мама упала в ванной три года назад?
— Ну помню, и что с того?
— Я тогда полночи просидела с ней в травмпункте. Перелом шейки бедра. Врач сказал, что мне повезло, что я была дома. А ты помнишь, почему я была дома?
Алла поморщилась, словно вспомнив что-то неприятное.
— Потому что я уволилась с работы, чтобы ухаживать за ней. В сорок семь лет, на пике карьеры. Потому что больше некому было. Потому что ты жила своей жизнью.
— Вера, ну зачем ты сейчас об этом? Мама умерла, царство ей небесное, нужно думать о будущем.
— О будущем? — Вера засмеялась, и в этом смехе было что-то пугающее. — Знаешь, какое у меня будущее, Аллочка? Съемная квартира до конца жизни. Потому что на свою я уже не накоплю. А твоё будущее — миллион рублей с продажи дома, который построил наш отец и в котором мы с тобой выросли.
— Но ты же понимаешь, мама всегда… — Алла запнулась.
— Что? Договаривай. Мама всегда что?
— Ну… любила меня больше. — Алла произнесла это почти шёпотом, как признание в преступлении.
Вера кивнула. Наконец-то правда. Голая, болезненная правда, которую все знали, но никто не произносил вслух.
— Знаешь, что самое страшное? — Вера достала из сумочки ключи от маминого дома. — Я до сих пор её люблю. До сих пор оправдываю. Думаю: может, она права? Может, я действительно сильная, а ты слабая, и поэтому тебе нужно больше помощи?
Она протянула ключи Алле.
— Забирай. Дом твой. Но знай — я больше не сильная. Я просто очень, очень уставшая женщина, которая наконец поняла разницу между любовью и привычкой жертвовать собой.
Алла взяла ключи, но уходить не спешила.
— А что ты будешь делать?
— Искать работу. Снимать квартиру. Жить для себя — впервые за пятьдесят два года. — Вера улыбнулась, и в этой улыбке было что-то новое, незнакомое. — А ещё я напишу племяннику письмо. Расскажу ему правду о бабушке, о том, как она распределяла любовь. Пусть знает, в какую семью он попал.
— Зачем тебе это?
— Потому что правда имеет свойство всплывать. Рано или поздно. И пусть лучше Димочка узнает её от меня, чем поймёт сам, когда ты состаришься и начнёшь делить его внимание с кем-то ещё.
Алла побледнела.
— Это угроза?
— Это предупреждение, — Вера поправила сумочку на плече. — Мама думала, что любовь можно делить неравномерно и это останется незамеченным. Она ошибалась. Всё замечается. Всё запоминается. И всё возвращается.
Через месяц Вера действительно нашла работу — в частной клинике требовался опытный медицинский работник для ухода за пожилыми пациентами. Зарплата оказалась в два раза выше прежней. Оказывается, её опыт чего-то стоил. Кто бы мог подумать.
Квартиру сняла в старом доме с высокими потолками и большими окнами. Впервые за много лет купила себе новое платье — не чёрное и не серое, а синее, цвета весеннего неба.
А ещё она завела кота. Рыжего, наглого, который не знал слова «жертвовать» и требовал к себе внимания просто потому, что существовал. Она назвала его Антоном — в честь писателя, который понимал человеческие души лучше многих психологов.
Письмо от племянника пришло через два месяца. Короткое, осторожное. «Тётя Вера, мама рассказала, что бабушка оставила вам только мебель. Это несправедливо. Когда я получу диплом и начну работать, обязательно помогу. Вы всегда были для нас как вторая мама».
Вера перечитала письмо несколько раз и поняла: цепочка разорвана. Племянник не станет повторять ошибок бабушки. Значит, что-то в этой истории было правильным. Значит, её жертвы были не напрасны.
А вечером, когда Антон устроился у неё на коленях и заурчал, как маленький трактор, Вера подумала: возможно, счастье не в том, чтобы добиться справедливости от других. Возможно, счастье в том, чтобы наконец научиться быть справедливой к самой себе.
За окном шёл дождь, а в маленькой уютной квартирке пахло свежесваренным кофе и новой жизнью.
