— Лидия Михайловна, результаты пришли. Присаживайтесь.
Врач говорил долго, но Лидия слышала только отдельные слова: «прогрессирует», «полгода», «может год». Руки лежали на коленях спокойно, будто это касалось кого-то другого. Она давно научилась прятать эмоции за каменным лицом — профессиональная привычка реставратора.
— Есть ли у вас близкие? Дети, родственники? — доктор смотрел на нее внимательно.
— Племянник есть.
— Хорошо. Вам понадобится помощь. Постепенно, конечно, но понадобится.
Лидия кивнула и вышла из кабинета с твердым решением: Павел не должен узнать. Не сейчас, когда у него самого проблемы по горло.
Дома она села в кресло покойного Владимира и впервые за четыре года вдовства заплакала. Не от страха, не от жалости к себе. От злости. В шестьдесят три года, когда наконец-то можно было пожить для себя, читать, путешествовать, болезнь ставила жирную точку на всех планах.
Звонок в дверь оборвал размышления.
— Тетя Лида! — Павел стоял на пороге с пакетами продуктов. — Решил навестить. Как дела?
— Хорошо, — соврала она. — Заходи.
Племянник выглядел усталым. За полгода после развода он заметно постарел, появились морщины у глаз. Лидия знала, что работу он так и не нашел, бывшая жена не давала видеться с дочкой, а съемная комната стоила половину пособия по безработице.
— Павлуша, ты как? Работу ищешь еще?
— Ищу, — он разложил продукты на столе. — Да только кому нужен сорокалетний инженер без связей? То перекваливицироваться предлагают в охранники, то зарплату такую, что на хлеб не хватит.
Лидия заварила чай, наблюдая за племянником. Он двигался как загнанный зверь — резко, нервно. Даже сидя, не мог расслабиться.
— Слушай, а давай я пока у тебя поживу? — вдруг выпалил Павел. — Месяц-другой, пока не встану на ноги. Комнату сдам, деньги отложу. А тебе не так одиноко будет.
Лидия замерла с чашкой в руках. Откуда он знает про одиночество? Или это желаемое выдает за действительность?
— У меня же две комнаты пустуют, — продолжал он. — И потом, ты одна живешь, вдруг что случится? А так я рядом буду.
«Вдруг что случится». Если бы он знал, как точно попал в болевую точку.
— Хорошо, — сказала она. — Переезжай.
Павел жил у тети уже месяц, когда Лидия поняла: он догадывается. Слишком внимательно следил за ее таблетками, слишком настойчиво предлагал сходить в поликлинику «для профилактики». А когда она попыталась поднять упавшую ложку и закружилась голова, он не удивился.
— Тетя Лида, — сказал он за ужином, — я же не дурак. У тебя что-то серьезное, правда?
Она молчала, мешая суп в тарелке.
— Ты думаешь, я из-за квартиры тут живу? — в голосе Павла слышалась обида. — Думаешь, на твою жилплощадь позарился?
— А не позарился? — спросила она прямо.
Павел отложил ложку, потер лицо руками.
— Понимаешь… Когда совсем плохо стало, когда жена ушла и работы не было, да, думал о разном. И о том, что ты одна в большой квартире, а у меня дочка без нормального дома. Но сейчас… — он посмотрел на нее честно. — Сейчас я просто не хочу, чтобы ты была одна. Понимаешь?
— Понимаю, — сказала Лидия. — И знаешь что? Мне тоже не хочется быть одной.
Они сидели друг напротив друга над остывающим супом, и оба понимали: говорят о разном. Павел — о своем страхе остаться никому не нужным. Лидия — о страхе умереть в больничной палате среди чужих людей.
— У меня рак, — сказала она тихо. — Врачи дают полгода. Может, год.
Павел побледнел, но не отвел глаз.
— Лечение?
— Паллиатив. Только обезболивающее.
Они молчали минуты две. Потом Павел накрыл ее руку своей.
— Значит, так. Я остаюсь. Не обсуждается.
— А твоя дочь? Твоя жизнь?
— Моя жизнь сейчас здесь, — он сжал ее пальцы. — А дочку… дочку привезу знакомиться с прабабушкой.
Лидия едва сдержала слезы. «Прабабушка». Павел был на двадцать восемь лет младше, но называл ее так, словно между ними пролегла целая эпоха.
В ноябре пришла соседка Елена Васильевна. Села на кухне, налила себе чай без приглашения — старинная привычка коммунальных квартир.
— Лида, я, конечно, не в свои дела лезу, — начала она осторожно. — Но Павел твой…
— Что Павел?
— Да риелторам звонит, квартиру оценивает. Говорит, что наследство оформляет заранее. Ты в курсе?
Лидия поставила чашку, мысленно отметила: рука дрожит сильнее обычного.
— Не в курсе.
— А еще к нотариусу ездил. Соседка из третьего подъезда видела его там на прошлой неделе.
Вечером Лидия прямо спросила:
— Павел, ты к нотариусу ездил?
Он не стал отпираться.
— Ездил. Узнавал, как оформить завещание. Чтобы не было потом проблем с наследством.
— Чье завещание?
— Твое, — он сел рядом. — Лида, ты же понимаешь, что когда… ну, когда этот момент настанет, могут объявиться всякие дальние родственники. А я фактически тут живу, забочусь о тебе. Логично, если квартира останется мне.
Лидия смотрела на племянника и видела мальчика, который в детстве тащил у нее конфеты из буфета. Тогда она ругала его, а он плакал и обещал больше не брать. Теперь он не плакал. Говорил деловито, как менеджер, просчитывающий риски.
— А если я не хочу завещать квартиру тебе?
Павел растерялся на секунду, потом улыбнулся натянуто.
— Тогда не завещай. Я же не принуждаю. Просто думал… мы семья ведь. А чужим людям зачем моя забота достанется?
«Зачем чужим людям достанется моя забота». Лидия поняла: он уже решил все за нее. Просто ждет формального согласия.
Ночью она лежала и думала о справедливости. Павел действительно ухаживал за ней, покупал лекарства, готовил еду. Разве не заслуживал награды? Но почему-то внутри все протестовало против такой торговой логики.
Утром пришел врач на дом. Молодой, усталый, осматривал быстро и без особого участия.
— Как самочувствие, Лидия Михайловна?
— Нормально.
— Болезненные ощущения усиливаются?
— Да.
— Родственники помогают?
— Племянник живет со мной.
Врач кивнул, делая пометки в карте. Павел стоял в коридоре, но слышал каждое слово.
— Хорошо, что не одна. В таких случаях поддержка родных очень важна.
После ухода врача Павел долго молчал, потом сказал:
— Время идет быстро, да?
— Да, — ответила Лидия.
— Завещание все-таки стоит оформить. Для твоего же спокойствия.
Она посмотрела на него внимательно. В голосе не было фальши, только усталость. И еще что-то, что можно было назвать обреченностью.
— Павел, а если бы я была здорова, ты бы тоже так заботился?
Он задумался честно, не пытаясь соврать.
— Не знаю. Наверное, реже приходил бы. У меня своих проблем хватает.
— А сейчас почему остаешься?
— Потому что некуда идти, — сказал он просто. — И потому что ты умираешь. Одно с другим связано, да. Но связано не так, как ты думаешь.
Лидия поняла: он не лжет. И это было хуже любой лжи.
В декабре она подписала завещание. Павел получал квартиру, но с условием: обеспечивать ее до конца жизни. Нотариус объяснил все подробно, предупредил об ответственности.
— Понимаете, что принимаете на себя серьезные обязательства? — спросил он у Павла.
— Понимаю.
Выходя из нотариальной конторы, Лидия чувствовала странное облегчение. Теперь у каждого было то, что он хотел, и то, чего боялся. У нее — забота и зависимость. У Павла — крыша над головой и пожизненное бремя.
— Не жалеешь? — спросил он, помогая ей спуститься по скользким ступенькам.
— А ты?
— Спроси через полгода.
Дома они сидели за столом, пили чай и смотрели в окно на первый снег. Каждый думал о своем, но молчали вместе. Возможно, это и была семья — не любовь и преданность, а взаимная необходимость, окрашенная привычкой и пониманием.
— Знаешь, — сказала Лидия, — в молодости я мечтала восстановить церковь в Коломенском. Там фрески семнадцатого века под слоями штукатурки. Но денег не дали, проект закрыли.
— А сейчас?
— А сейчас мне все равно. Я поняла: важно не то, что ты создал, а то, что после тебя останется. И останется не в камне, а в людях.
Павел поднял глаза от чашки.
— Во мне что останется?
— Опыт, — ответила она. — Опыт того, что можно принимать трудные решения и не лгать себе об истинных мотивах.
Снег за окном густел, превращая мир в размытую акварель. Лидия думала о том, что совсем скоро будет зима, потом весна, которую она может не увидеть. А Павел будет жить в этой квартире, возможно, приведет новую жену, может быть, родятся дети. И никто не вспомнит о старой женщине, которая когда-то восстанавливала разрушенную красоту.
— Павел, — сказала она. — Спасибо.
— За что?
— За то, что не обманываешь ни меня, ни себя.
Он кивнул, понимая. В их отношениях не было тепла, которое рисует семейная мифология. Но была честность, которая дороже многих чувств. И это, пожалуй, было достаточно для того времени, что им оставалось прожить вместе.
