— Думаю, нам стоит поговорить отдельно, — Инна Павловна сложила руки на столе нотариуса и посмотрела на меня так, будто я была неприятной помехой. — О наследстве.
Я сжала ручку сумочки. Вот и началось. Даже не дождались, пока Артема не станет в кабинете.
— О каком наследстве? — переспросила я. — Мне ничего не нужно.
— Именно это мы и обсудим, — Инна улыбнулась, но глаза остались холодными. — Чтобы не было недоразумений.
Татьяна Владимировна, нотариус, кашлянула и отложила документы в сторону. Видимо, привыкла к таким сценам.
— Если хотите, я могу оставить вас на несколько минут, — предложила она тактично.
— Да, пожалуйста, — кивнула Инна, не отводя от меня взгляда.
Когда дверь закрылась, повисла тишина. Инна достала из сумочки папку — безупречно организованную, с цветными разделителями. Разложила перед собой несколько листов.
— Светлана Борисовна, — начала она официальным тоном, — давайте говорить прямо. Виктор умер, оставив дом, дачу и приличные сбережения. По закону часть этого принадлежит Артему. А значит, косвенно и тебе, как его матери.
Я хотела возразить, но она подняла руку.
— Выслушай меня до конца. Я знаю, ты сейчас скажешь, что приехала проститься, а не за деньгами. Но жизнь — штука практичная. Виктор двадцать лет содержал этот дом, платил за учебу сына, лечение, отдых. А ты присылала по пять тысяч раз в месяц. Символически.
В ее голосе не было злости. Только холодная деловитость. Что почему-то било сильнее крика.
— Я не требую…
— Артем хороший мальчик, — продолжила Инна, не обращая внимания на мои слова. — Добрый. Может решить, что должен с тобой общаться. Из чувства долга. Или жалости.
Она достала калькулятор, несколько справок.
— Я подсчитала. За двадцать лет на Артема потрачено около четырех миллионов рублей. Это без учета моральных затрат, конечно. А ты вложила… — она нажала несколько кнопок, — сто двадцать тысяч. Процент твоего участия в его воспитании — три процента.
Цифры давили, как камни на грудь. Я знала, что она права. Математически, холодно, но права.
— К чему ты ведешь? — голос почти не слушался.
— К тому, что Артему не нужна вторая мать, — Инна убрала бумаги в папку. — Ему нужна стабильность. А ты — источник хаоса. Всегда была.
В дверь постучали. Вошел Артем — высокий, темноволосый, с серьезным лицом отца.
— Что происходит? — он посмотрел на нас обеих с подозрением.
— Мы обсуждали финансовые вопросы, — ответила Инна спокойно. — Светлана Борисовна хотела убедиться, что у неё нет претензий к наследству.
Артем нахмурился. Умный мальчик, понял, что происходит что-то не то.
— Какие претензии? — он сел рядом со мной. — Мама, ты о чем?
Инна поморщилась от слова «мама», но быстро взяла себя в руки.
— Я говорю о том, что твоя биологическая мать может иметь права на часть имущества. По закону.
— Я отказываюсь от всех прав, — быстро сказала я. — Мне ничего не нужно.
— А если через год передумаешь? — Инна вытащила еще один документ. — Или через пять лет? Законы меняются, обстоятельства тоже.
Артем молчал, переводя взгляд с меня на Инну. В его глазах читалось разочарование, растерянность. Мне захотелось провалиться сквозь землю.
— Я хочу, чтобы ты подписала отказ от претензий, — сказала Инна прямо. — Нотариально заверенный. Чтобы у Артема не было проблем в будущем.
Тишина затягивалась. Артем смотрел в окно, сжав челюсти. Я понимала — он видит нас насквозь. Видит, как две женщины делят его, как собственность.
— Подпишу, — сказала я тихо. — Но при одном условии.
— Каком? — Инна напряглась.
— Хочу увидеть отцовский архив. Тот, что был в банковской ячейке.
Квартира пахла траурными цветами и остывшим кофе. Инна провела меня в кабинет Виктора — маленькую комнату с письменным столом и шкафом, забитым папками.
— Вот, — она указала на три картонные коробки в углу. — Артем еще не разбирал. Сказал, что не готов.
Я присела на корточки, открыла первую коробку. Старые фотографии, документы, справки. Обычный семейный архив. Но почему Виктор хранил это отдельно?
— Можно я останусь одна? — попросила я.
Инна колебалась, но кивнула.
— Я буду на кухне. Если что-то найдешь… важное… покажи.
Когда она ушла, я углубилась в бумаги. Медицинские справки Артема — все процедуры, все прививки. Школьные грамоты. Справки о доходах. Виктор вел учет каждой копейки, потраченной на сына.
А в самом низу второй коробки — толстая папка с надписью «Личное». Внутри — мои письма. Все. Даже те, что я писала в первые месяцы после отъезда. Запечатанные, с нетронутыми марками.
Он их не передавал. Никогда.
— Нашла что-то интересное? — Инна вошла с двумя чашками кофе.
Я подняла папку с письмами. Инна остановилась как вкопанная.
— Я думала, ты знаешь, — сказала она после паузы. — Виктор сказал, что покажет их Артему, когда тот станет взрослым.
— И показал?
— Нет, — Инна поставила чашки на стол. — Всё откладывал. Говорил, что мальчик и так счастлив, зачем травмировать.
Я достала одно из писем — написанное на день рождения Артема, когда ему исполнилось десять. Помню, как мучительно подбирала слова, как перечисывала подарки, которые хотела привезти.
— А ты что думала об этом? — спросила я.
Инна села напротив, обхватила чашку руками.
— Честно? Была рада. Мне было проще без твоих писем, без твоих попыток вернуться. Артем считал меня единственной матерью. И это было… правильно.
В коридоре послышались шаги. Артем. Мы обе замерли.
— Мама? — крикнул он. — Можно войти?
— Конечно, — отозвалась Инна.
Он вошел, увидел разбросанные бумаги, письма в моих руках. Лицо стало каменным.
— Это мои письма, — сказала я, протягивая ему папку. — Те, что я писала тебе все эти годы.
Артем взял папку, полистал. Молчал долго.
— Сколько их? — спросил он наконец.
— Сорок два, — ответила я. — По одному каждые полгода. До твоего совершеннолетия.
— И папа их прятал?
— Мы решили вместе, — вмешалась Инна. — Считали, что так будет лучше для тебя.
Артем медленно закрыл папку.
— Понятно, — сказал он тихо. — Все всё решали за меня. И ты, — он посмотрел на меня, — тоже. Решила уехать, когда мне было пять лет. Решила, что письма заменят мать.
Я хотела объяснить, оправдаться, но он продолжил:
— А вы, — он повернулся к Инне, — решили, что я не выдержу правды. Что лучше жить в иллюзии.
— Артемка, мы хотели защитить тебя, — Инна попыталась дотронуться до его руки, но он отстранился.
— От чего защитить? От права знать правду о собственной жизни?
Он встал, прошелся по кабинету.
— Знаете, что самое обидное? Не то, что мать уехала. Не то, что письма скрывали. А то, что никто не подумал — а вдруг я сам способен решать, с кем мне общаться и как жить?
Инна побледнела.
— Артем, я всю жизнь тебе посвятила…
— Я знаю, — он остановился у окна. — И я благодарен. Честно. Но это не дает права распоряжаться моей жизнью.
Повисла тишина. За окном моросил дождь, барабанил по подоконнику.
— Светлана Борисовна, — Артем обратился ко мне, не оборачиваясь. — Зачем вы приехали? Правда. Без красивых слов.
Вопрос был прямой, как удар. Я честно попыталась найти ответ.
— Не знаю, — призналась я. — Может, хотела оправдаться. Или просто… закрыть гештальт.
— Гештальт, — он усмехнулся без радости. — Московские словечки. А что, если я не хочу быть частью твоего гештальта?
Слова резанули больнее пощечины. Но он был прав. Я приехала ради себя, не ради него.
— Тогда я уеду, — сказала я просто.
— Уедешь, — кивнул он. — А через несколько лет напишешь книгу о том, как тяжело быть матерью, которая потеряла ребенка. И как общество не понимает женщин, выбравших карьеру.
Это было жестоко. И в точку.
Артем повернулся к нам лицом. Глаза сухие, решительные.
— Я продаю квартиру, — сказал он спокойно. — И дачу тоже. Покупаю что-то свое. Маленькое, но свое.
— Ты не можешь! — воскликнула Инна. — Это семейное гнездо!
— Чье семейное? — он усмехнулся. — Семьи больше нет. Папа умер. Я выросел. А вы две… вы просто две женщины, которые не поделили чужого ребенка.
Инна всхлипнула. Впервые за все время я увидела, как у нее дрогнуло лицо.
— Артемушка, я же тебя как родного…
— Знаю, — он подошел, поцеловал ее в макушку. — И я тебя люблю, мам. Но любовь — это не право собственности.
Потом он взглянул на меня.
— А с тобой мне просто нечего обсуждать. Ты сделала свой выбор двадцать лет назад. Я делаю свой сейчас.
Вечером я сидела в гостинице и смотрела в окно на знакомые дворы. Город почти не изменился — те же панельные дома, те же асфальтовые дорожки. Только я стала другой. Или думала, что стала.
В телефоне лежало сообщение от Артема: «Документы об отказе от наследства можешь не подписывать. Я сам все решу. Спасибо, что приехала на похороны отца.»
Вежливо. Сухо. Окончательно.
Я набрала номер своего редактора в Москве.
— Алло, Марина? Это Светлана. Да, я еще в командировке… Нет, материал не готов. Тема оказалась сложнее, чем думала.
Материала не будет. Невозможно писать о материнской любви, когда твой собственный сын смотрит на тебя как на чужую тетку. Невозможно рассуждать о семейных ценностях, когда сама их растоптала.
— Света, ты в порядке? — обеспокоенно спросила Марина. — Голос какой-то…
— В порядке, — соврала я. — Просто устала.
Положила трубку и подошла к окну. Где-то в одной из этих квартир Инна укладывала спать внуков — детей Артема, которых я никогда не увижу. Где-то в новостройке на окраине Артем собирал вещи, готовясь начать жизнь без обеих матерей.
А я завтра уеду в Москву и буду делать вид, что ничего не изменилось. Что у меня есть карьера, независимость, свобода выбора. Только теперь я знала цену этой свободы.
В соседней комнате кто-то включил телевизор. Звучали новости — про экономику, политику, важные события. Мир продолжал вращаться, людям было дело до своих проблем.
А я думала о том, что материнство нельзя взять в кредит. Нельзя накопить, а потом потратить разом. Оно либо есть каждый день, либо его нет вообще.
Утром я поехала на вокзал, не заходя попрощаться. В поезде достала телефон, хотела написать Артему. Набрала несколько фраз, стерла. Потом еще раз. И еще.
В итоге так ничего и не отправила. О чем писать человеку, для которого ты — биологическая случайность? Как объяснить выбор, который сама до конца не понимаешь?
Поезд набирал скорость, увозя меня прочь от города, где я когда-то была молодой женой и неопытной матерью. Теперь я была просто Светланой Борисовной, сорокатрехлетней журналисткой, которая пыталась закрыть гештальт и только больше его запутала.
В телефоне пришло сообщение от Инны: «Артем продал квартиру. Купил студию в центре. Работает в IT-компании. Дел по наследству больше нет.»
Короткая сводка. Деловая. Без эмоций. Она давала понять — связи между нами больше нет. Я получила то, за чем приехала. Информацию о сыне. Последнюю.
Я стерла сообщение и убрала телефон. За окном мелькали поля, перелески, маленькие станции. Жизнь, которая идет своим чередом, не спрашивая у нас разрешения.
А в Подмосковье остались два человека, которые двадцать лет растили чужого ребенка и называли его своим. Теперь этот ребенок вырос и выбрал свой путь. Без нас обеих.
Может, так и должно быть. Может, материнство — это в конце концов искусство вовремя отпустить. Только я научилась этому слишком поздно. На двадцать лет поздно.
