— Мам, мы на неделю к тебе переедем, — сообщает Игорь, даже не поднимая глаз от телефона. — Оксанка уже чемоданы собрала.
Я замираю у плиты, деревянная ложка застывает в моих руках над кастрюлей с супом. Неделя? Когда это я соглашалась?
— А разве мы это обсуждали? — спрашиваю осторожно.
— Да ладно, мам, — отмахивается сын. — Что тут обсуждать? У нас трубу прорвало, квартира затоплена. Куда нам еще деваться?
Конечно, куда еще. К маме. Потому что мама всегда поймет, примет, поможет. А то, что у мамы тоже есть своя жизнь, свои планы, свои потребности — об этом как-то никто не думает.
— Хорошо, — киваю я, и сразу чувствую, как внутри что-то сжимается. — На неделю так на неделю.
Игорь наконец отрывается от экрана и улыбается.
— Вот и отлично! Мы вечером приедем.
Он уходит, а я остаюсь на кухне, глядя на кипящий суп. Почему я всегда соглашаюсь? Почему не могу просто сказать: «Мне неудобно»? Или: «Давайте найдем другой вариант»?
Но нет. Я снова стала удобной мамой, которая решает чужие проблемы за счет собственного комфорта.
К семи вечера моя трехкомнатная хрущевка превращается в перевалочный пункт. Оксана командует Игорем, как грузчиком, а пятилетний Максим носится по коридору, волоча за собой огромного плюшевого медведя.
— Вера Михайловна, а где нам спать? — спрашивает Оксана, оглядывая мою гостиную. — Тут диван старый, Игорь на нем спину себе сорвет.
— А что не так с диваном? — удивляюсь я. — Он раскладывается.
— Раскладывается-то раскладывается, но спать на нем невозможно. Может, мы в вашей спальне устроимся? А вы пока на диване.
Я моргаю несколько раз, не веря своим ушам. Моя спальня? Та самая, которую я обустраивала годами, где стоят фотографии моих родителей, где я читаю по вечерам?
— Но это же… моя комната, — говорю растерянно.
— Ну да, — кивает Оксана, словно это очевидно. — Но вы же одна, а нас трое. Логично, что большая комната должна достаться большой семье.
Логично. Мне нечего возразить на такую железную логику. Я же одна, значит, мне полагается меньше места. Меньше права на комфорт. Меньше права голоса.
— Ладно, — слышу свой голос как будто со стороны. — Переночуем как-нибудь.
Оксана довольно кивает и направляется в мою спальню. Через минуту оттуда доносится скрип мебели — она уже передвигает мой туалетный столик.
— Мам, ты не против, если мы телевизор в спальню перенесем? — спрашивает Игорь. — А то Максим мультики смотреть привык перед сном.
Не против. Конечно, не против. Я же удобная мама.
Второй день начинается с того, что Максим будит меня в половине седьмого, требуя завтрак. Оксана еще спит, а Игорь уже ушел на работу.
— Баба Вера, а где каша? — тянет малыш, тряся мою руку.
Я встаю с продавленного дивана, чувствуя, как ноет поясница. Иду на кухню и обнаруживаю там полный разгром: грязная посуда в раковине, крошки на столе, пролитый сок на полу.
— Мама Оксана говорила, что ты всегда рано встаешь и готовишь завтрак, — сообщает Максим, карабкаясь на стул.
Всегда готовлю завтрак? Когда это я становилась семейной кухаркой? Но мальчик смотрит на меня доверчивыми глазами, и я не могу злиться на него. Это не его вина, что взрослые решили переложить на меня свои обязанности.
Варю овсянку, убираю кухню, собираю Максима на прогулку. Оксана появляется к обеду, свежая и отдохнувшая.
— Спасибо, что с Максимом посидели, — говорит она, даже не поднимая глаз. — Я так устала вчера с переездом.
А я не устала? Я не ворочалась всю ночь на неудобном диване? Не встала в шесть утра, чтобы накормить чужого ребенка?
— Вера Михайловна, а у вас тут стиральная машина старая, — продолжает Оксана, изучая мою кухню. — Надо бы новую купить. А то детские вещи нормально не постираешь.
Новую? На мои деньги? Для их удобства?
— А что не так со старой? — спрашиваю, стараясь сохранить спокойствие.
— Да она же еще советская! Максиму может аллергия быть от плохого полоскания.
Советская. Как будто это синоним некачественности. Эта машина служит мне верой и правдой пятнадцать лет, но для Оксаны это просто хлам.
— Пока обойдемся старой, — говорю твердо.
Оксана пожимает плечами, но я вижу в ее глазах раздражение. Неужели она считает, что я должна тратить свою пенсию на ее прихоти?
К четвертому дню неделя превращается в бесконечность. Мой дом больше не принадлежит мне. Максим разбросал игрушки по всей квартире, Оксана готовит только то, что нравится ей, не спрашивая моих предпочтений, а Игорь исчезает на работе до позднего вечера, избегая любых домашних конфликтов.
— Вера Михайловна, а вы не могли бы Максима завтра в садик отвести? — спрашивает Оксана за ужином. — У меня важные дела.
Важные дела. А у меня, значит, неважные? Я тоже работаю, у меня тоже есть обязанности.
— У меня завтра отчетность на работе, — отвечаю.
— Ну так вы же можете позже прийти, — настаивает она. — А я никак не могу перенести.
Я смотрю на сына, надеясь на поддержку, но он снова уткнулся в телефон. Для него этот разговор словно не существует.
— Хорошо, — сдаюсь я в очередной раз.
Но что-то внутри начинает закипать. Медленно, но неостановимо.
Пятый день приносит новость: трубу в их квартире еще не починили. Неделя растягивается на неопределенный срок.
— Может, нам здесь и остаться? — размышляет Оксана вслух, укладывая Максима спать в моей спальне. — Зачем деньги на аренду тратить, когда тут места всем хватает.
Места всем хватает? А мне где место? В углу дивана в гостиной, которая теперь стала их спальней?
— Да и Максиму тут хорошо, — добавляет Игорь. — Бабушка рядом, присмотрит всегда.
Присмотрит. Покормит. Постирает. Уберет. А еще будет платить за коммунальные услуги втроем больше и покупать продукты на всех. Удобно.
— А что ты думаешь, мам? — спрашивает сын, и в его голосе я слышу не вопрос, а констатацию факта.
Что я думаю? Я думаю, что превратилась в бесплатную домработницу в собственной квартире. Что мои потребности не важны никому, включая моего единственного ребенка. Что за тридцать лет я так и не научилась отстаивать свои границы.
— Я думаю… — начинаю и вдруг замолкаю.
А что я думаю на самом деле? Впервые за много дней позволяю себе честно ответить на этот вопрос.
Я думаю, что устала. Устала быть удобной. Устала жертвовать собой ради других. Устала от того, что мое мнение не имеет веса в моем же доме.
— Я думаю, что пора искать вам жилье, — говорю спокойно.
Повисает тишина. Оксана медленно поворачивается ко мне, Игорь наконец откладывает телефон.
— То есть как? — спрашивает невестка с ледяным спокойствием.
— Так. Неделя прошла. Пора съезжать.
— Мам, ты что? — голос Игоря полон искреннего удивления. — Мы же семья!
Семья. Забавно, как это слово используется всегда, когда нужно что-то от меня. Но когда речь заходит о моих потребностях, о семье почему-то забывают.
— Семья — это когда учитывают интересы всех членов, — отвечаю я. — А не только некоторых.
— Не понимаю, что тебе не нравится, — Оксана переходит в наступление. — Мы же не мешаем! Наоборот, помогаем — Максим тебя развлекает, я готовлю иногда…
Не мешают? Я сплю на диване уже пятый день. Моя спальня завалена их вещами. Мой холодильник забит их продуктами. Мое утро начинается с чужого ребенка, а вечер заканчивается мытьем чужой посуды.
— Мешаете, — говорю просто. — Очень мешаете.
Слова повисают в воздухе, как приговор. Я впервые сказала правду, и это пугает даже меня саму.
— Мама, ты серьезно? — Игорь смотрит на меня так, словно видит впервые. — Мы же твоя семья!
— Ты моя семья, — поправляю его. — А она — твоя жена. И если она не может уважать мой дом, значит, она не уважает меня.
Оксана встает из-за стола резко, стул скрипит по полу.
— Понятно. Значит, мы тут лишние. Игорь, собирай вещи. Не будем навязываться.
— Окс, подожди… — начинает муж, но она уже выходит из кухни.
Я остаюсь с сыном один на один. Он смотрит на меня с таким выражением, словно я предала его. Может, и предала. Но впервые в жизни я предала не себя, а чужие ожидания.
— Почему ты не сказала сразу, что не хочешь нас принимать? — спрашивает Игорь тихо.
— Потому что хотела. Хотела помочь, хотела быть нужной, — отвечаю честно. — Но я не хотела раствориться в вашей семье и перестать существовать как личность.
Он молчит, переваривая мои слова. За стеной слышно, как Оксана швыряет вещи в сумки.
— Я не думал… — начинает он.
— Вот именно. Не думал. Ни ты, ни она. Вы думали только о своем удобстве.
Игорь встает, подходит ко мне, кладет руку на плечо.
— Прости, мам. Правда. Я просто привык, что ты всегда идешь навстречу.
— А я привыкла идти навстречу всем, кроме себя, — отвечаю грустно.
Через час они упаковывают вещи. Максим плачет — он не понимает, почему снова нужно куда-то ехать. Сердце разрывается от его слез, но я знаю: если сейчас сдамся, то больше никогда не смогу сказать «нет».
— Бабушка злая! — кричит мальчик, и эти слова больнее любых упреков взрослых.
— Нет, малыш, — говорю я, приседая рядом с ним. — Бабушка просто устала быть удобной.
Он не понимает моих слов, но перестает плакать и смотрит на меня серьезными глазами.
Игорь обнимает меня на прощание сухо, формально. Оксана вообще не прощается. Дверь закрывается, и я остаюсь одна в своей квартире.
Иду в спальню, которая снова стала моей. Поправляю сбитое покрывало, расставляю фотографии на место. Все вроде как прежде, но я знаю — что-то изменилось навсегда.
Я изменилась.
На следующий день звонит Игорь.
— Мам, мы сняли комнату у тети Нади, — сообщает он холодно. — Дорого, но что делать. Раз мы такие неудобные гости.
В его голосе обида, и я понимаю: он не простил мне вчерашнего. Я стала для него плохой матерью, которая отказала в помощи.
— Игорь, я рада, что вы нашли жилье, — отвечаю спокойно.
— Рада? — он не скрывает горечи. — Рада, что мы будем последние копейки отдавать за крышу над головой?
— Я рада, что у вас есть крыша над головой. И что у меня тоже есть.
Он молчит. Потом коротко говорит «пока» и кладет трубку.
Я сижу на кухне, попивая чай в тишине. Впервые за пять дней никто не требует от меня завтрака, обеда, присмотра за ребенком. Никто не двигает мебель, не включает громко телевизор, не критикует мой быт.
Тишина оказывается оглушительной.
Вечером я достаю из шкафа книгу, которую не могла дочитать всю неделю. Ложусь на свою кровать, в своей спальне, включаю свой ночник. Читаю в тишине, никого не беспокоя и никем не потревоженная.
Это то, чего я хотела? Да. Но почему же так больно?
Проходит месяц. Игорь изредка звонит — формально, сухо. Спрашивает о здоровье, рассказывает о работе. О том, как они живут, не говорит ничего. Я не спрашиваю.
Оксана ни разу не взяла трубку, когда я звонила. Максима я не видела с того дня, как они уехали.
Подруга Тамара говорит мне на работе:
— Вера, ты правильно сделала. Нельзя позволять садиться себе на шею.
Правильно? Возможно. Но почему тогда эта правильность ощущается как поражение?
— А внука не жалко? — спрашивает другая коллега, Нина.
Жалко. Очень жалко. Но еще больше мне жалко себя — ту женщину, которая тридцать лет отдавала всю себя другим и в итоге осталась совершенно одна.
Вечером сижу на балконе, смотрю на закат. Во дворе играют дети, и один мальчик напоминает Максима. Сердце сжимается от боли, но я не жалею о своем решении.
Я впервые в жизни поставила свои интересы на первое место. И пусть это стоило мне отношений с семьей — зато я вернула себе право на собственную жизнь.
Возможно, это и есть взросление. Научиться говорить «нет» даже тем, кого любишь. Особенно тем, кого любишь. Потому что настоящая любовь не требует самоуничтожения.
Телефон молчит уже который день. Игорь больше не звонит. Я понимаю: мой отказ стать удобной бабушкой стоил мне сына. Но зато я не потеряла себя.
И пусть это горькая победа — но это моя победа. Впервые в жизни.
