Иван Петрович сидел у окна и привычно глядел вниз, во двор. Внизу бегали мальчишки, гоняли мяч, а он вспоминал, как когда-то сам так же гонял босиком по пыльным улицам родного села. Тогда казалось, что жизнь бесконечна. А теперь… теперь он жил один, в двухкомнатной квартире на пятом этаже хрущёвки, и его единственным собеседником чаще всего был телевизор.
— Пап, я тебе суп привезла, — дверь хлопнула, и в квартиру вошла дочь. Анна была усталой: сумка на плече,в руках пакеты с продуктами, телефон прижат к уху.
— Да-да, я тебе перезвоню… — сказала она кому-то и, кивнув отцу, пошла на кухню.
Иван Петрович молчал. Он давно заметил, что Анна разговаривает с ним всё меньше. Не то чтобы ссорились, нет, но между ними будто выросла невидимая стена. Он её понимал: молодая, работает, дети-школяры, кредиты… Когда тут стариком заниматься?
— Спасибо, дочка, — тихо сказал он, принимая из её рук банку с супом.
— Ты ешь хоть? — бросила она на ходу.
— Ем, куда ж я денусь, — усмехнулся он.
Анна тяжело вздохнула и посмотрела на отца: сутулый, седой, руки дрожат. И вдруг на неё навалилась усталость — бесконечная. Она вспомнила, как на днях снова опоздала на работу, потому что отвозила его к врачу. Как соседи жаловались, что «ваш отец газ забыл выключить». Как сын плакал, что мама опять не пришла на собрание,потому что мама была у деда.
«Сколько так можно? — мелькнула мысль. — Я разрываюсь на части. А ведь есть специальные места, где за стариками ухаживают профессионально…»
Она тут же отогнала эту мысль. Но зерно уже упало.
— Пап, — тихо сказала она, застёгивая пальто, — я скоро зайду ещё. Держись.
— А ты… останься хоть на чай, — попросил он вдруг. Голос его прозвучал так одиноко, что у Анны кольнуло сердце.
— В другой раз, — отмахнулась она. — У меня дела.
Дверь закрылась. Иван Петрович снова остался один. Он посмотрел на чашку, в которой так и не заварил чай. И вдруг понял: дочка всё больше живёт своей жизнью. А он в её жизни всё меньше и меньше занимает места.
Анна сидела в кафе напротив своей давней подруги Лены. Они встречались редко: работа, семья, заботы — всё некогда. Но сегодня Анна буквально сорвалась сюда после очередного скандала дома. Сын-пятиклассник устроил истерику: «Ты всё время с дедом, а не со мной!» Муж молча захлопнул ноутбук и ушёл спать.
— Ты сама не своя, — заметила Лена, откусывая круассан. — Что у тебя происходит?
— Да что… папа. Всё хуже и хуже. Забывает таблетки, теряет вещи, соседка сказала, что он ночью выходил босиком во двор. Я уж не знаю, как справляться.
Анна покрутила чашку с капучино и почувствовала, как на глаза накатывают слёзы.
— Лена, я разрываюсь. Работа, дети, муж злится, что я к отцу бегаю. А он… Он без меня пропадёт,он как ребенок.
Подруга внимательно посмотрела на неё и вдруг осторожно сказала:
— Ань, а ты никогда не думала… ну, про дом престарелых?
— Ты что! — Анна аж отпрянула. — Как можно? Это же отец.
— Ань, давай без эмоций. Я ж не враг тебе. Я работаю с женщиной, её мама там. Говорит: чисто, ухожено, врачи рядом. А она сама живёт спокойно. Ну сколько ты будешь так надрываться?
Анна замолчала. Слова подруги зазвенели в ушах. Дом престарелых… Для неё это звучало как предательство. Но в то же время в груди впервые шевельнулось чувство облегчения: а вдруг правда было бы легче?
— Он же обидится, — прошептала Анна. — Он гордый, ты знаешь его.
— Конечно, обидится, — спокойно сказала Лена. — Но ты-то тоже человек, не машина. У тебя дети маленькие, муж, работа. Ты одна не вытянешь всё.
Анна допила остывший кофе и долго смотрела в окно. Там проходил старик с палочкой, медленно переставляя ноги. Её отец тоже так ходил — сгорбленный, неуверенный.
И тут ей стало страшно.
А что если однажды он выйдет и не вернётся?
— Лена, — Анна сжала салфетку, — я не могу так решиться сразу.
— Никто не заставляет. Просто узнай. Сходи, посмотри своими глазами. Там сейчас всё не так, как в фильмах.
Анна долго решалась. Несколько дней прокручивала разговор с Леной в голове, спорила сама с собой. То убеждала себя: «Нет, никогда! Он же отец, онменя растил, он меня в школу водил, кашу по утрам варил». То снова возвращалась к мыслям: «А если он забудет плиту выключить? А если упадёт и никто не поможет?..»
И вот однажды, пока дети были в школе, а муж на работе, Анна набрала номер, который дала Лена. Женский голос на том конце линии был спокойным, уверенным:
— Дом заботы «Рассвет», здравствуйте.
Анна договорилась о встрече и через два дня поехала. Сердце колотилось так, будто она делала что-то запретное.
Здание оказалось неожиданно ухоженным — трёхэтажный корпус со светло-жёлтой штукатуркой, вокруг клумбы, дорожки, лавочки. На лавочке сидели старики: кто-то читал газету, кто-то вязал носки, кто-то просто грелся на солнце. Они выглядели… не такими уж несчастными, как представляла Анна.
Её встретила заведующая, женщина средних лет с мягким голосом.
— Проходите, покажу вам, — сказала она.
Анна шла по коридорам, стараясь не показывать, как дрожат руки. Палаты были чистые, светлые, на тумбочках — фотографии семей, цветы, книги. В столовой пахло свежим хлебом. Где-то в зале висел телевизор, несколько пожилых смотрели сериал и негромко обсуждали сюжет.
— У нас круглосуточный уход, врачи, психолог. Если нужно, можно приезжать в любое время. Многие родственники так и делают: навещают каждый день или каждую неделю, — спокойно рассказывала заведующая.
Анна кивала, но внутри её всё сжималось. Она представляла, как приведёт сюда отца, как он посмотрит на неё своими серыми глазами — теми самыми, которые когда-то светились радостью, когда он держал её за руку маленькую.
— У вас очень уютно, — выдавила она.
— Спасибо, мы стараемся, — улыбнулась женщина.
Анна вышла на улицу и села в машину. Слёзы хлынули сами. Она закрыла лицо ладонями и прошептала:
— Господи, что же я делаю?
И всё же в глубине души было другое чувство — облегчение.
Если он будет здесь, я хотя бы перестану бояться, что найду его однажды на полу без сознания…
Анна завела машину и поехала домой, не решаясь пока никому рассказать, что она только что сделала.
Анна долго не решалась. Неделю ходила к отцу, приносила еду, стирала бельё .Всё было как обычно, но в душе уже горел тяжёлый секрет. Она знала: рано или поздно придётся сказать.
И вот однажды вечером, Анна решилась. Она приехала к отцу, поставила на стол тарелку с оладьями и присела напротив.
— Пап, — начала она тихо, — нам нужно поговорить.
— Ну, говори, — Иван Петрович поправил очки. — Что случилось?
Анна сглотнула, пальцы предательски дрожали.
— Ты знаешь, я тебя люблю… Но я… я очень переживаю. Ты часто забываешь вещи, таблетки, соседи жалуются. Мне страшно, что с тобой что-то случится, пока меня рядом нет.
— Да ладно тебе, — отмахнулся отец. — Что я, малый ребёнок? Всё у меня нормально.
Он попытался улыбнуться, но Анна видела: дрожь в руках, медленные движения, усталый взгляд.
— Пап… я тут узнала про один дом. Дом престарелых.
— Что? — Иван Петрович резко поднял голову. — Ты это серьёзно?
— Пап, пожалуйста, не перебивай. Там ухаживают, врачи рядом, чисто, уютно. Я ездила, смотрела своими глазами. Я боюсь за тебя…
В глазах Ивана Петровича вспыхнуло что-то похожее на обиду и гнев.
— Ты хочешь от меня избавиться? — его голос сорвался.
— Нет! — Анна вскочила. — Я не хочу избавляться, я хочу, чтобы тебе было безопасно. Я не могу разрываться между детьми, работой и тобой. Я боюсь за всех сразу… Я не вытягиваю!
Он долго молчал. Потом медленно сказал:
— Знаешь, дочь… Когда твоя мать умерла, я поклялся, что выращу тебя человеком. Я таскал мешки, брал подработки, чтобы у тебя было платье на выпускной, чтобы в институт поступила. А теперь родная дочь предлагает мне… приют для стариков.
Анна заплакала.
— Папа, я не могу иначе… Я очень устала. Прости меня, но я не знаю, что делать.
Иван Петрович отвернулся к окну. Седая голова дрожала. Он не сказал больше ни слова.
Анна сидела напротив и понимала: это только начало их тяжёлого пути.
Утро было серым, будто само небо знало, что ждёт их обоих. Анна едва спала всю ночь, ворочалась, прислушивалась к дыханию мужа и думала: «Может, отложить? Может, не смогу?» Но решение уже было принято.
— Пап,— сказала она, войдя в его квартиру, — собирай вещи.
— Куда это мы собираемся? — Иван Петрович нахмурился.
— Пап, мы едем туда… ну, в «Рассвет».
Он замер, как будто не понял. Потом медленно встал со стула.
— Значит, всё-таки… Решила, — тихо сказал он.
— Пап, я умоляю, пойми меня правильно. Там хорошо, чисто, там врачи рядом. Я смогу чаще приезжать к тебе. Ты не будешь один.
Старик горько усмехнулся.
— Я и так всю жизнь один. Сначала война унесла брата, потом работа унесла молодость, потом болезнь унесла мать твою. Теперь и ты унесёшь меня.
Анна прижала руки к лицу.
— Папа, не говори так, прошу! Я не бросаю тебя, я хочу, чтобы ты был жив-здоров. Я просто… не справляюсь.
Он молчал. Потом медленно достал из шкафа старый потертый чемодан. Вещей было немного: несколько рубашек, пиджак, фотоальбом.
— Что ж, — произнёс он глухо, — раз уж родная дочь решила, значит, так и будет.
По дороге в машине он сидел молча, глядя в окно. Анна вцепилась в руль так, что побелели костяшки пальцев. В голове звучали его слова: «Теперь и ты унесёшь меня».
Когда они подъехали к «Рассвету», Анна заметила, как отец чуть дрогнул — то ли от страха, то ли от злости. Она помогла ему выйти, но он отстранился:
— Я сам, уйди.
Заведующая встретила их радушно, улыбнулась, протянула руку Ивану Петровичу. Он посмотрел на неё исподлобья и лишь кивнул.
— Вот ваша комната, — показала женщина. — Если что-то понадобится — мы рядом.
Анна положила чемодан на кровать. В комнате было светло, на окне — занавески с цветами. На тумбочке — уже стоял стакан с водой.
— Ну вот, — Анна обернулась к отцу. — Здесь будет хорошо.
— Не надо мне рассказывать, где будет хорошо, — холодно сказал он. — Я и так всё понял.
Анна не выдержала и разрыдалась прямо у него на глазах.
— Папа, я тебя не предаю! Я приду завтра, послезавтра, каждый день буду приезжать!
— Не надо, — отрезал он. — У тебя своя семья. Живи.
Эти слова резанули её сильнее всего. Она вышла в коридор, прижимая ладонь ко рту, чтобы не закричать.
Иван Петрович сидел на своей новой кровати и слушал тишину. Тишина здесь была особенная — не домашняя, не уютная. Она звенела, как в больнице, только где-то вдали доносились голоса и стук посуды.
Он огляделся: чужая мебель, чужие стены, чужие занавески с цветочками. На тумбочке стоял его старый фотоальбом, который Анна всё же сунула в чемодан. Иван Петрович открыл его — молодая жена, маленькая Аннушка с белым бантиком… Сердце кольнуло.
— Сосед, здорово! — вдруг раздался бодрый голос.
В комнату вошёл крепкий дед в полосатой рубахе.
— Я — Григорий Семёнович. Твой сосед по палате. А ты кто будешь?
— Иван, — нехотя отозвался Иван Петрович.
— Ну, рад знакомству, Иван. Не хмурься, привыкнешь. Тут нормально. Кормят, лечат. Хочешь — шахматы, хочешь — телевизор. Я вот внукам письма пишу.
Иван Петрович ничего не ответил. Ему казалось, что этот чужой бодряк только раздражает его.
На ужин все собирались в столовой. Иван Петрович пошёл туда нехотя. За длинными столами сидели мужчины и женщины, многие с тростью, кто-то в инвалидной коляске. Но все разговаривали, смеялись, обсуждали погоду.
— Дедушка Иван, садитесь с нами, — пригласила его сухонькая старушка в вязаном жилете. — Тут суп вкусный дают.
Он сел. Суп и правда был горячий и наваристый. Но кусок в горло не лез. Он чувствовал, что его предали.
Вечером он снова сидел у окна и смотрел в темноту. Внутри всё жгло: «Дочка сдала, как ненужный хлам…»
Но на следующий день Григорий Семёнович снова заглянул:
— Иван, пойдём во двор, шахматы ждут. Чего киснуть?
Иван Петрович хотел отказаться, но почему-то поднялся. На улице пахло свежескошенной травой, играли внуки сотрудников, а несколько дедов действительно резались в шахматы. Он сел рядом и, сам того не заметив, втянулся в игру.
— Вот видишь, — ухмыльнулся Григорий, — а ты говорил: «Не жизнь, а каторга».
Иван Петрович не ответил. Но вечером впервые за три дня он лёг в постель без комка в горле
Анна всё утро металась по квартире. Муж сказал сухо:
— Езжай уже, а то сама себя изведёшь.
Дети тоже смотрели с укором: мама нервная, слёзы на глазах, всё раздражает. Анна собрала пакет с фруктами, конфетами и поехала.
Дорога показалась бесконечной. Всё внутри сжималось: «А вдруг он не захочет меня видеть? А вдруг я и правда предала его?»
В «Рассвете» её встретила дежурная медсестра.
— Иван Петрович в саду. У нас сегодня шахматы на свежем воздухе.
Анна прошла во двор и увидела его: сутулый, в своей старой кепке, сосредоточенно двигал фигуры на доске. Рядом сидел тот самый Григорий Семёнович и что-то весело приговаривал.
— Папа, — тихо сказала Анна.
Иван Петрович поднял глаза. Его взгляд был холодный, тяжёлый.
— Пришла? Ну, садись, — сказал он без радости.
Анна опустилась на лавочку рядом.
— Я тебе яблок привезла. И альбом новый купила — может, фотографии внуков вставишь.
— Спасибо, — коротко кивнул он.
Наступила неловкая пауза. Анна глотнула воздух:
— Пап, как тебе здесь?
— Как в санатории, только без радости. — Он подвинул ладью и сжал губы. — Ты довольна?
— Папа, я делаю всё, что могу… Я ведь приезжаю, я рядом!
— Рядом? — его голос дрогнул. — Ты рядом там, где тебе удобно. А здесь — я один.
Эти слова больно ударили Анну.
— Папа, пожалуйста… Я не бросала тебя. Я просто… иначе не справилась бы.
— Ну, ты же справилась, — горько усмехнулся он. — Сдала старика в приют — и свободна.
Анна опустила голову, слёзы брызнули на колени.
— Папа, не говори так…
Они сидели молча. Вдруг Григорий Семёнович хмыкнул, пододвигая к ним доску:
— Эй, семейные разборки потом. Давай-ка, Иван, ходи, а то сдашься не только в дом престарелых, но и в шахматах.
Иван Петрович невольно усмехнулся. Усмешка вышла кривой, но для Анны это был маленький знак: может, не всё потеряно.
Прошла неделя. Анна приезжала почти каждый день — то с пирожками, то с фруктами, то просто так, «проверить».
Сначала Иван Петрович встречал её холодно: «Здравствуй» — и всё. Но потом, незаметно для себя, стал задерживать взгляд, слушать внимательнее.
Однажды Анна застала его в актовом зале: старики сидели полукругом и слушали, как девушка-волонтёр читала стихи. Иван Петрович не просто сидел — он улыбался. Настоящей, тёплой улыбкой.
— Папа, — подошла Анна после чтения, — тебе понравилось?
— Да, — кивнул он. — Хорошая девчонка. Душа у неё светлая.
Анна обрадовалась, но внутри что-то кольнуло. «Если ему здесь хорошо… значит, и без меня он обойдётся?»
В другой раз она привезла внуков. Сначала мальчишки хмурились: «Фу, дом для стариков!» Но потом дедушка показал им шахматы, рассказал смешную историю про свою молодость, и дети слушали, разинув рты.
— Мам, дед прикольный! — воскликнул младший уже в машине. — Можно мы ещё приедем?
Анна кивнула, но сердце её ныло.
Всё вроде бы складывается, а мне не легче. Наоборот…
Ночью она лежала без сна и шептала в подушку:
— Господи, я же всё правильно сделала… Почему так больно?
В голове звучал голос отца: «Ты сдала старика…»
Эти слова впились в душу, как заноза. И сколько бы раз она ни приезжала, как бы ни старалась, чувство вины не отпускало.
Иван Петрович тем временем постепенно привыкал. В столовой уже сидел не в одиночестве, а за общим столом. Со стариком Григорием они каждый вечер играли в шахматы. Даже стал участвовать в кружке — резал из дерева фигурки.
Но, когда приходила Анна, в глазах его всё равно жила тень: будто он простил её наполовину, а наполовину — нет.
Телефон зазвонил вечером, когда Анна укладывала младшего спать. Она увидела незнакомый номер и насторожилась.
— Алло?
— Это из «Рассвета». Ваш отец… у него случился приступ. Мы вызвали скорую, он в больнице.
Анна побледнела.
— Что? Какой приступ?!
— Давление сильно поднялось, потерял сознание. Но сейчас его состояние стабилизируется, не волнуйтесь.
Но как тут не волноваться? У Анны закружилась голова, в груди защемило так, что едва не задохнулась.
— Я еду! — крикнула она, уже натягивая пальто.
В больнице она увидела отца на койке, бледного, с капельницей. Он был без сознания. У Анны подкосились ноги. Она упала на стул рядом, взяла его холодную руку в свои и прошептала:
— Господи, только не забирай его… Я всё сделаю, всё исправлю, только пусть он живёт!
Она сидела так всю ночь. Смотрела, как капают капли из прозрачной трубки, как дышит отец. Вспоминала, как он учил её кататься на велосипеде, как таскал её на руках, когда она разбивала коленки.
«И вот я — его родная дочь — привезла его в чужой дом. Как я могла?..»
Под утро Иван Петрович открыл глаза. Увидел Анну и попытался улыбнуться.
— Жива? — с трудом прошептал он.
— Это ты жив, папа… — Анна заплакала, уткнувшись ему в ладонь. — Я думала, потеряю тебя.
— Ну… не дождутся, — пробормотал он и снова закрыл глаза.
Анна сидела рядом и чувствовала: этот страх потряс её до глубины души. Если бы он ушёл — она бы никогда себе не простила.
Анна заплакала. Слёзы катились по щекам, словно годы вины и боли выходили из неё разом.
— Прости меня, папа. Я не должна была… Я… я предала тебя.
— Нет, — покачал он головой. — Ты просто устала. Я ведь понимаю… Жизнь трудная. Но знай: я никогда не держал на тебя зла. Ты моя дочь. И это навсегда.
Анна склонилась к нему, прижалась к его руке. Впервые за долгое время она почувствовала себя маленькой девочкой, которой так нужен отец.
Через несколько дней его не стало.
Похороны были скромные. Анна шла за гробом и казалось, что весь её мир рушится. Люди подходили, сочувствовали, но только она знала, какую тяжесть теперь будет носить в сердце всю свою жизнь.
После похорон она поехала в его старую квартиру. Открыла дверь, прошлась по комнатам. Всё было так же: книги на полке, его очки на столике.
Анна опустилась в кресло и закрыла глаза.
— Папа… если бы можно было всё вернуть… — прошептала она.
И вдруг в этом молчании ей показалось, что он рядом. Что он всё ещё с ней. Не осуждает, не злится. Просто любит.
Анна заплакала, но эти слёзы были другими — очищающими. Она поняла: теперь её жизнь будет разделена на «до» и «после». Она будет помнить. Она будет жить так, чтобы хоть немного искупить свою вину.
А в душе её отца, где-то там, наверху, точно уже не было обиды. Только любовь.
