Нина Анатольевна стояла на кухне и смотрела, как закипает чайник. Из комнаты доносился знакомый звук — Степа, ее семилетний внук, смотрел мультики. Дверь в прихожей только что захлопнулась — это ушла Вероника, дочь. Снова.
Ушла — это громко сказано. Бросила на прощание: «Мам, ты тут побудь с ним, я ненадолго». Слово «ненадолго» от нее давно потеряло всякий смысл. Раньше это означало несколько часов. Потом — сутки. Теперь, судя по наскоро собранному рюкзаку — неделю. Минимум.
На столе лежала записка, оставленная «на всякий случай». Короткая, почти деловая: «Суп в холодильнике, разогрей. Уроки проверила. В четверти у него вышла тройка по чтению, поговори с ним». Ни слова о том, куда она уехала. Ни «спасибо». Ни «извини». Просто исчезла, оставив на бабушке своего ребенка и чувство тяжелой, привычной обязанности.
Нина Анатольевна взяла в руки кружку с только что заваренным чаем, но пить не стала. Просто стояла и смотрела на пар, поднимающийся над темной жидкостью. «Я ведь должна, — прошептала она в тишину, нарушаемую лишь голосами из телевизора. — Должна, потому что бабушка. Должна, потому что она — моя дочь. Должна, потому что иначе кто?».
Часть 2. ЖИЗНЬ В РЕЖИМЕ ОЖИДАНИЯ
Ее мысли прервал звонок в дверь. Непродолжительный, настойчивый. Сердце, привыкшее за последние годы замирать от тревоги, екнуло. Вероника что-то забыла.
Но на пороге стояла не дочь, а элегантная женщина лет шестидесяти, в стильном пальто и с дорогой сумкой через плечо. Ее лицо показалось Нине Анатольевне знакомым.
— Нина? — женщина улыбнулась, и в уголках ее глаз собрались лучики морщинок. — Я Ольга, твоя соседка по парте. Помнишь, 10 «Б»?
Память, как старый проектор, щелкнула и выдала картинку: смеющаяся девочка с двумя косичками. Они не виделись больше сорока лет.
— Ольга? Боже мой, проходи! — растерянно произнесла Нина Анатольевна.
Они сидели на кухне, пили чай, и Нина не могла нарадоваться. Ольга пахла дорогими духами и свободой. Она рассказывала о поездках в Италию, о своей мастерской керамики, о том, как в шестьдесят пять лет научилась кататься на серфе.
— А ты? — наконец, спросила Ольга, оглядывая уютную, но явно «детскую» кухню — с раскрасками на холодильнике и пластиковым динозавром на столе.
И тут в Нине Анатольевне что-то сорвалось. Словно плотина, которую годами возводили из слов «надо», «терпи» и «она же дочь», рухнула под напором одного простого вопроса.
— Я? — ее голос дрогнул. — Моя дочь — кукушка.
— Что? — Ольга недоуменно приподняла бровь.
— Эти птицы подкидывают свои яйца в чужие гнезда. А моя дочь, она оставляет мне своего ребенка и исчезает.
Она рассказала о том, что семь лет назад Вероника, молодая, красивая, осталась одна с новорожденным на руках. И с тех пор она словно застряла в том моменте, пытаясь догнать жизнь, которую у нее «отняли».
— Она считает это моим долгом! — голос Нины сорвался на высокую, почти истерическую ноту. — Она говорит: «Ты же бабушка! Ты должна его любить!». Боже, я его обожаю! Степа — мой лучик света. Но я не могу дышать! У меня нет своей жизни. Я отменила все поездки, забросила клуб цветоводов, перестала ходить на концерты. Я живу в режиме ожидания. Жду, когда она привезет ребенка, жду, когда заберет.
Ольга слушала, не перебивая. Ее взгляд был серьезным и полным сочувствия.
— А ты пробовала говорить с ней? — мягко спросила она.
— Говорить? — Нина горько усмехнулась. — Оль, наши диалоги — это монолог Вероники и мое молчание. Вчера, когда она примчалась за Степой, у меня была припасена целая речь. Я хотела сказать, что устала, что мне нужен отдых. Знаешь, что она сказала, еще на пороге? «Мам, ты только посмотри, какие у меня туфли! Наконец-то купила! Каблук, правда, безумный, но ради такого мужчины можно и потерпеть». И все. Мои слова растворились в ее восторге от новых туфель. Ее жизнь — это каблук. А моя — это стертые тапки, в которых я бегаю по этой квартире.
Она замолчала, переводя дух.
— Знаешь, что самое ужасное? — прошептала она. — Я начала злиться на Степу. На этого ангела. Когда он не слушается, когда у него температура, когда он ночью зовет маму, а не меня, во мне клокочет такая черная, страшная злость. А потом накатывает вина. Какая же я бабушка, если злюсь на ребенка?
Ольга взяла ее за уставшую, исчерченную венами руку.
— Нина, у твоей любви, как и у любого живого существа, есть пределы. Ее истощили. Твою любовь к дочери и внуку превратили в обязанность. А долг — он не греет. Он давит.
— Но что мне делать? — в голосе Нины прозвучала настоящая, детская беспомощность. — Бросить ее? Не пускать внука? Я не могу.
— Кто сказал, что нужно бросать? — Ольга покачала головой. — Нужно устанавливать правила. Не для нее, а для себя. Ты должна вернуть себе свое пространство. Свое время.
— Как?
— Начни с малого. Скажи, что в следующую среду, например, ты занята. Не оправдывайся, не объясняй, куда идешь. Просто «занята». И уйди. В кино, ко мне на мастер-класс, просто прогуляйся по парку. Ты должна снова почувствовать, что твоя жизнь принадлежит тебе.
Нина Анатольевна смотрела на подругу, и в ее душе, затянутой паутиной апатии, шевельнулось что-то похожее на надежду. На смелость.
Часть 3. ПЕРВЫЙ ШАГ
В этот момент зазвонил телефон. На экране высветилось: «Вероника».
Нина глубоко вдохнула и взяла трубку.
— Мам, привет! — послышался жизнерадостный, слегка взволнованный голос дочери. — Слушай, я сегодня так быстро убежала, не успела сказать, ты не могла бы в субботу отвести Степу на занятия в бассейн? А то у меня как раз важное дело наметилось.
Раньше Нина Анатольевна сказала бы «да». Сразу, без раздумий. Потому что «должна».
Она посмотрела на Ольгу. Та смотрела на нее с безмолвной поддержкой.
— Нет, Вероника, — произнесла Нина Анатольевна, и ее собственный голос показался ей чужим, твердым. — В субботу я не смогу.
В трубке повисло изумленное молчание.
— Не сможешь? А что у тебя?
— У меня свои планы, — ответила Нина. Она не стала ничего выдумывать. Это было ее право. Ее личная территория, которую она только что отвоевала.
— Но мам, это очень важно! — голос Вероники стал капризным, детским. — Я же тебя прошу!
«Просишь, а не приказываешь. Это уже прогресс», — подумала Нина.
— Я понимаю, но я не могу. Договорись с кем-то еще или перенеси свои дела. Ребенок — это в первую очередь твоя ответственность. Я помогаю, когда могу. Но в субботу — не могу.
Она сказала это без раздражения, без упрека.
— Хорошо, — бросила Вероника, и связь прервалась. Было ясно: диалог не окончен, это лишь начало битвы. Но это было первое сражение, которое выиграла Нина Анатольевна.
Она опустила телефон и выдохнула. Руки у нее слегка дрожали.
— Я это сделала, — сказала она Ольге.
— Ты это сделала, — улыбнулась та. — Поздравляю с новосельем.
— С каким еще новосельем?
— Ты только что заехала в свою собственную жизнь. Это стоит отпраздновать.
Нина Анатольевна посмотрела на запотевшее окно. За ним был огромный, сложный, порой несправедливый мир. Но впервые за долгие годы она почувствовала, что у нее есть не только обязанности перед этим миром, но и права. И самое главное право — быть счастливой.
И она улыбнулась. Сначала неуверенно, а потом все шире. Впереди были разговоры с дочерью, слезы, упреки и, возможно, долгий путь к взаимопониманию. Но первый, самый трудный шаг, был сделан.
Что вы думаете о поступке Нины Анатольевны? Это эгоизм или проявление здоровой любви к себе?
