Бывают такие моменты в жизни, когда всё меняется от одной фразы. Просто так. Раз — и мир переворачивается.
Я стояла на кухне. Чистила картошку. Обычное дело, да? Каждый день так. Пять лет уже. Пять лет живём у свекрови. Экономим на квартире, копим деньги. Правильно же?
— Юль, а можно сегодня без лука в супе? — попросил муж, заглядывая в кастрюлю.
Обычная просьба. Я уже хотела лук отложить. И тут…
— Не нравится, как я готовлю? Я не заставляю есть. И жить здесь, кстати, тоже.
Готовила в этом доме только она или под её присмотром…
Мария Петровна произнесла это так спокойно. Как будто про погоду говорила. А я замерла.
Пять лет. Пять лет я каждое утро говорила «доброе утро» этой женщине. Мыла посуду. Покупала продукты. Готовила так, как она любит — с укропом, который терпеть не могу. Без специй, которые обожаю.
Витя молчал. Мой муж. Тридцать два года, а молчит как школьник, которого мама отругала.
— Мам, да мы же просто… — начал было он.
— Просто что? — глаза у неё стали стальными. — Просто живёте у меня бесплатно? Просто критикуете мою еду?
Я положила нож. Медленно. Очень медленно. Картошка покатилась по столу и упала на пол. Такой глухой стук. Как будто что-то важное разбилось.
— Мария Петровна, я не критиковала…
— А что же тогда? Лук не кладёте, соль поменьше, мясо не прожаривайте… Пять лет живёте, пять лет недовольны, стараетесь всё по-своему сделать.
Она встала из-за стола. Маленькая такая, худенькая. А власти в ней — как в генерале. Подошла к плите, выключила газ под супом.
— Мария Петровна…
— Юля. Давай честно. Хочешь готовить по-своему — готовь у себя дома.
У себя дома. Какие красивые слова. У нас есть дом? Есть съёмная однушка на окраине, где мы иногда ночуем, когда совсем невмоготу становится. Тридцать тысяч в месяц за двадцать метров. А тут — трёхкомнатная, центр, рядом работа…
Витя смотрел в пол. Я знаю этот взгляд. Он сейчас думает о деньгах. О том, что накопили всего половину на первый взнос по ипотеке. О том, что, если съедем — всё начнётся сначала.
— Мам, ну что ты… Юлька же не хотела…
— Юлька, Юлька… — передразнила свекровь. — Твоя Юлька пять лет морщится от моей еды. Думает, я не вижу?
Я видела себя со стороны. Стою, руки в муке, фартук — купила специально, чтобы ей понравиться. Как дурочка какая-то.
А ведь правда морщилась. Не специально. Просто… пересоленный суп. Манная каша на воде. Котлеты из хлеба с мизерным кусочком мяса. Пять лет ела это. Улыбалась. Говорила «спасибо, очень вкусно».
— Знаете Мария Петровна? — услышала свой голос. — Вы правы.
Витя поднял голову. Испуганно так посмотрел.
— Я действительно не люблю вашу еду. И морщилась. И хотела готовить по-другому. Но боялась сказать, что не люблю я ваш пересоленный суп…
Свекровь опешила. Не ожидала честности, видимо.
— Пять лет боялась. Представляете? Взрослая женщина боялась сказать, что не любит пересоленный суп.
— Юль… — Витя дёрнулся ко мне.
— Не сейчас…
Я сняла фартук. Аккуратно повесила на крючок.
— Мария Петровна, а вы знаете, что я умею готовить? Что меня мама научила делать настоящие супы? С хорошим мясом, с зажаркой, со сметаной домашней?
— Ну и что? — но голос уже не такой уверенный.
— А то, что я пять лет ела вашу еду и молчала. Из уважения. Из благодарности. Потому что вы нас приютили.
Я села на стул. Напротив неё.
— Но похоже, что благодарность вам не нужна. Вам нужно, чтобы мы знали своё место.
— Какое место? — взвилась она.
— Место нахлебников. Которые должны молчать и есть то, что дают.
Тишина повисла такая… Даже часы на стене громче тикать стали.
Витя метался, между нами, взглядом. Как теннисный мячик.
— Мам, Юль, давайте спокойно…
— Витя — сказала я, не отрывая взгляд от свекрови, — а ты что думаешь? О еде. О том, как твоя мама готовит?
Он покраснел. Как мальчишка.
— Да нормально всё…
— Правда? А почему тогда просил лук не класть? А почему в холодильнике у нас йогурты стоят? А почему перед тем, как домой идти ты частенько в кафе по дороге заходишь? Пельмени покушать…
Мария Петровна медленно опустилась на стул:
— Виктор?
— Мам… я… просто…
— Просто что? — теперь уже я спрашивала. — Просто пять лет ел мамину еду и молчал? Просто позволял ей думать, что готовит хорошо?
Он молчал. А я вдруг поняла. Мы все молчали. Все пять лет. Она молчала о том, что устала от нас. Он молчал о том, что еда невкусная. Я молчала о том, что задыхаюсь в этом доме.
— Знаете — встала со стула, — давайте наконец честно поговорим. Все вместе. О еде. О доме. О том, что происходит, между нами.
Мария Петровна смотрела на сына. В её глазах было что-то новое. Растерянность, что ли.
— Виктор, это правда? Тебе не нравится, как я готовлю?
И я поняла — сейчас всё решится. Или мы наконец перестанем врать друг другу. Или разойдёмся по углам и будем молчать ещё пять лет.
Витя поднял голову. Медленно. И впервые за долгое время посмотрел маме в глаза:
— Мам… — начал он, — а ты помнишь, как бабушка готовила?
Мария Петровна замерла. Словно время остановилось:
— Что ты имеешь в виду?
— Помнишь её суп? С копчёными рёбрышками? Как она зажарку делала — до золотистого цвета, морковку тёрла на крупной тёрке…
В голосе сына появилось что-то детское. Тёплое.
— Помню — тихо сказала свекровь.
— А помнишь, как ты в детстве жаловалась? Ты рассказывала мне… Говорила: «Мам, слишком жирно. Мам, слишком остро. Мам, я не люблю капусту».
Мария Петровна опустила глаза.
— И что бабушка отвечала? — продолжал Витя.
Тишина. Только часы тикают.
— Она говорила: «Не нравится — не ешь. Но другого не будет» — почти шёпотом произнесла свекровь.
— Точно. И ты перестала жаловаться. Стала есть молча. Но вкус… вкус остался тот же. Мамин. А когда сама стала готовить…
— Я готовлю по-другому! — вспыхнула она.
— По-другому? — Витя встал, подошёл к плите. Открыл кастрюлю. — Мам, здесь нет зажарки. Совсем. Ты просто кидаешь овощи в воду.
Я молчала. Смотрела, как мой муж впервые за годы говорит с матерью честно.
— А знаешь почему? — он повернулся к ней. — Потому что боишься. Боишься готовить вкусно. Вдруг скажут, что жирно. Что вредно. Что неправильно.
— Я не боюсь!
— Боишься, мам. Как тогда, в детстве. Ты до сих пор боишься бабушкиного голоса.
Мария Петровна заплакала. Тихо. Без всхлипов. Просто слёзы потекли по щекам.
— Виктор… я же хотела как лучше…
— Знаю. И мы хотели как лучше. Юля хотела. Поэтому молчали.
Я подошла к свекрови. Села рядом.
— Мария Петровна, а можно я покажу, как моя мама суп готовила?
Она посмотрела на меня сквозь слёзы.
— Зачем?
— Затем, что мне кажется… вы просто не знаете, что можно по-другому.
— А если получится невкусно?
— Ну и что? Сделаем ещё раз.
Витя улыбнулся. Первый раз за весь этот вечер.
— Мам, а помнишь, как бабушка пироги пекла? По воскресеньям?
— С яблоками… — мечтательно сказала Мария Петровна.
— А ты умеешь?
— Не пробовала. Думала, сложно.
— А может, попробуем? Вместе? — предложила я.
Она вытерла слёзы фартуком.
— Вместе… а вы не уедете?
— Куда нам ехать? — Витя обнял маму за плечи. — Мы же семья. Просто… давайте будем честными. Друг с другом.
— И с едой тоже — добавила я.
Мария Петровна засмеялась. Сквозь слёзы:
— Хорошо.
— Мы будем учиться друг у друга — сказала я.
И тут произошло чудо. Мы втроём стали доставать продукты из холодильника. Мясо для настоящего наваристого супа. Сметану. Зелень.
— А лук? — спросил Витя с улыбкой.
— Лук обязательно — ответили мы с Марией Петровной хором.
И засмеялись.
Знаете, иногда правда оказывается проще лжи. А честность — вкуснее молчания.
Суп получился отменный. Мы ели его. Говорили. Спорили о специях. Делились рецептами.
А завтра… завтра мы планировали печь пироги. Все вместе.
Как семья.
