— Зачем ты вообще приехала? Чтобы снова всё разворошить? — Анна Сергеевна поставила чашку на стол так резко, что чай выплеснулся на скатерть.
— А ты думала, мне легко было переступить этот порог? Десять лет, тётя. Десять! — Вера стояла у двери, не решаясь снять пальто, словно готовая в любой момент сбежать.
— И что теперь? Я должна радоваться? Плясать? Вот он, чемодан, — Анна Сергеевна кивнула на потёртый саквояж у ног племянницы. — Снова с вещами. Как тогда.
В кухне повисла тишина, нарушаемая только тиканьем настенных часов. Тех самых, что висели здесь ещё когда мать Веры была жива.
— Я не за этим приехала, — Вера наконец сняла пальто и повесила на крючок. — Просто… после смерти мамы остались её вещи. Думала, тебе захочется…
— Мне? — тётя перебила её и усмехнулась. — Твоя мать вычеркнула меня из своей жизни двадцать лет назад. И ты туда же. А теперь, значит, приехала с барахлом?
Вера сжала ручку чемодана сильнее.
— Тот Новый год… ты же знаешь, мама не хотела…
— Знаю я, как она не хотела! — Анна Сергеевна отвернулась к окну. — Это ты ничего не знаешь. И никогда не знала.
В дверь постучали. Звонкий женский голос с улицы разрезал напряжённую тишину:
— Анна Сергеевна! Молоко принесла!
Тётя всплеснула руками и направилась к двери.
— Ставь этот чемодан куда хочешь. И сама располагайся. Или уезжай. Мне всё равно.
Вера осталась одна в тесной кухоньке. Лучи предзакатного солнца падали на клеёнку, покрывающую стол, на старенький буфет с чашками, которые она помнила ещё с детства. Вера опустилась на табурет и провела рукой по скатерти, собирая пальцами капли пролитого чая.
— Я приехала не ссориться, тётя, — тихо сказала она, когда Анна Сергеевна вернулась. — Я приехала, потому что мы остались одни.
— Мы давно одни, — хмыкнула тётя, разливая молоко по банкам. — С тех пор, как ты забрала то письмо.
Вера вздрогнула:
— Какое письмо?
Анна Сергеевна замерла, не донеся ковшик до банки. Молоко тонкой струйкой пролилось на пол.
— Господи, ты ещё и притворяешься? — она повернулась к племяннице. — Письмо от Николая. То самое, которое сломало нашу семью.
— От папы? — Вера опешила. — Какое письмо, тётя? Я никогда…
— Двадцать лет прошло, а ты всё врёшь, — Анна Сергеевна вытерла молоко полотенцем. — Помнишь, как мы с твоей матерью перестали разговаривать? А потом ты уехала, хлопнув дверью?
Вера медленно опустилась на стул.
— Я помню, что вы поссорились. Из-за денег, вроде бы…
— Из-за денег? — тётя рассмеялась горько. — Вот что она тебе сказала?
— А разве нет? — Вера подняла глаза.
Анна Сергеевна отвернулась к плите и принялась шумно переставлять кастрюли.
— Забудь. Раз уж приехала — поешь. Суп есть, пирожки остались со вчера. Чай налью свежий, — голос её звучал отрывисто, как будто каждое слово причиняло боль.
— Я всё ещё не понимаю, тётя. Что за письмо? — Вера подошла ближе.
— Твой отец писал мне, — тётя не обернулась. — После того, как ушёл от вас. И предлагал… — она замолчала, а потом добавила тише: — Неважно, что он предлагал. Важно, что ты выкрала письмо и показала матери. Врать не нужно, я видела, как ты вытащила его из комода.
Вера застыла, схватившись за спинку стула.
— Я… никогда… — слова застревали в горле. — Боже, тётя, неужели ты думаешь, что я… что мы из-за этого…
За окном стемнело. Тишина обволакивала кухню, как старое пальто — колючее, но своё, привычное.
— Тётя, я не брала никакого письма, — Вера сжала край скатерти. — Клянусь тебе.
Анна Сергеевна поставила на стол тарелку с супом. Рука её дрогнула.
— А кто тогда? Домовой? — она положила ложку рядом с тарелкой. — Оно было в шкатулке, где я хранила украшения. Ты часто туда лазила, любила мои бусы примерять.
Вера отодвинула тарелку.
— Постой… шкатулка с розами? Та самая?
— Та самая, — кивнула тётя, не глядя на племянницу.
— Но… — Вера замолчала, собираясь с мыслями. — Это ведь Зинка! Соседская! Она же тогда к нам постоянно забегала. И ты сама её за мной отправляла, песни свои петь. Помнишь? Она только и делала, что копалась в твоих вещах!
Анна Сергеевна застыла.
— Зинаида? — фыркнула она после паузы. — Не выдумывай. Зачем ей копаться в чужих письмах?
— А мне зачем? — Вера подняла глаза. — Отец к тому времени давно уже ушёл. Нас бросил. Я и думать о нём забыла.
Тётя опустилась на стул. В её взгляде мелькнуло сомнение.
— Твоя мать тогда вдруг начала кричать, что я увела вашего отца, — она говорила тихо, почти шёпотом. — А в письме он предлагал мне… уехать с ним. Я отказала, Верочка. Сразу же. Сестра была всем для меня.
Вера опустила голову.
— Мама никогда об этом не говорила. Она сказала, вы поссорились из-за наследства бабушки.
— Наследства? — Анна Сергеевна горько усмехнулась. — Да какое там наследство? Старый сервант да швейная машинка.
Вера взяла тётю за руку. Та не отстранилась.
— Я правда не брала письмо, тётя. Кто-то другой.
Анна Сергеевна посмотрела на племянницу долгим взглядом.
— Столько лет прошло… — она вздохнула. — А Зинаида-то… Что с ней стало?
— Замуж вышла за военного, уехала. Потом, говорят, развелась, — Вера отпила из чашки. — Всё хотела красивой жизни. Даже у тебя бусы один раз стащила, помнишь? Мама тогда её родителям рассказала.
— Помню, — тётя нахмурилась. — Голубые, стеклянные.
— А потом в шкатулке ещё сережки пропали, — вспомнила Вера. — Мы ещё искали…
Тётя подняла глаза, в которых мелькнуло осознание.
— Значит, это она…
Они помолчали. В кухне снова воцарилась тишина, но уже не колючая, а задумчивая.
— Ешь суп, остынет, — Анна Сергеевна подвинула тарелку обратно к Вере. — Крапивный. Как в детстве любила.
Вера послушно взяла ложку. Первый глоток вернул её на двадцать лет назад — дни, когда они с матерью гостили в этом доме каждое лето.
— А мама всё-таки верила, что между вами что-то было? — Вера отложила ложку. — С отцом.
Тётя поджала губы.
— Твоя мать была чуткой, как барометр. Всегда угадывала, если кто-то к ней неравнодушен, — она вздохнула. — Николай действительно… заглядывался на меня. Ещё до их свадьбы. Я отказала, конечно. А потом он посватался к Лиде.
— И она всё это время считала, что ты его увела?
— Так и не простила, — Анна Сергеевна вытерла несуществующую пыль со стола. — А я вас обеих потеряла. И тебя, и её.
— Можно я останусь? — вдруг спросила Вера. — Хотя бы на пару дней. Мне некуда идти.
Тётя удивлённо подняла брови.
— А квартира твоя? В Москве.
— Съёмная, — Вера помешала ложкой суп. — У меня ничего нет. Совсем.
За окном громко залаяла собака, потом кто-то окрикнул её.
— Можно и на неделю, — Анна Сергеевна встала, достала из шкафа банку с вареньем. — Я одна. Места хватит.
Они пили чай в молчании, лишь изредка перебрасываясь короткими фразами. Вера спрашивала про огород, тётя — про работу племянницы. Будто примеривались друг к другу после долгой разлуки.
— А что в чемодане-то? — наконец спросила Анна Сергеевна.
— Письма. Фотографии. Старая шкатулка мамы — та, с перламутром, — Вера мяла салфетку. — И ещё кое-что. Я думала… может, ты захочешь.
— Я завтра к Клавдии иду, — вдруг сказала тётя, словно не слыша. — К той, что на горке живёт. Помнишь её?
— Помню, — Вера кивнула. — Пироги пекла с яблоками.
— Теперь не печёт. Артрит. Я ей помогаю по хозяйству, — Анна Сергеевна посмотрела на племянницу. — Пойдёшь со мной?
Вера подняла глаза. Это было почти приглашение. Шаг навстречу.
— Пойду.
Наутро они шли по знакомой до боли улице. Вера впитывала каждую деталь — покосившийся палисадник у дома Петровых, яблоню, которая теперь стала выше крыши, скамейку у колодца, где они с соседскими девчонками когда-то делились секретами.
— А ты что, правда больше не замуж не вышла? — спросила Вера, чтобы прервать молчание.
Анна Сергеевна бросила на неё быстрый взгляд.
— Был тут один… Василий Степанович, — она поправила платок. — Три года ухаживал, потом уехал в город. Звал с собой.
— А ты?
— А я дом не бросила, — она вздохнула. — Сюда ведь могли вернуться. Ты или мать. Я ждала.
Вера остановилась.
— Тётя…
— Забудь, — Анна Сергеевна махнула рукой. — Старые дела.
У калитки дома Клавдии их встретила невысокая суховатая женщина с морщинистым, но живым лицом.
— Аннушка! — воскликнула она, а потом перевела взгляд на Веру. — Матерь божья! Верочка?! Девочка моя!
Клавдия, хоть и с трудом передвигаясь, крепко обняла Веру.
— Как же ты выросла! А красавица какая! Точь-в-точь Лидия!
Они зашли в дом, и Вера окунулась в воспоминания — тот же запах сушёных трав, те же занавески, тот же скрипучий пол.
— А мы с Верой решили помириться, — вдруг сказала Анна Сергеевна, разливая чай. — Сколько можно глупые обиды держать?
Вера удивлённо посмотрела на тётю. Та не встречалась с ней глазами.
— И правильно, — Клавдия кивнула. — Жизнь-то одна. И короткая. Вот Зинаида тоже вернулась. Слышали? С повинной, так сказать.
Анна Сергеевна замерла.
— Зинаида? Здесь?
— Третий день, — Клавдия придвинула к себе вазочку с печеньем. — У матери живёт, на Заречной. Зовёт к себе, в город. А что она там забыла, в городе этом?
— Зинаида вернулась? — Анна Сергеевна смотрела на Клавдию так, словно услышала новость о конце света. — Надо же…
— Постарела, конечно, — продолжала Клавдия, не замечая, как напряглись её гостьи. — Но нос всё так же задирает. Говорит, бизнесом каким-то занимается. А что за бизнес — не рассказывает.
Вера поставила чашку и обменялась с тётей быстрым взглядом.
— Клавдия Петровна, — Вера подалась вперёд. — А что, если Зинаида эта… не совсем честный человек?
Клавдия рассмеялась.
— Милая моя, мы все это знаем. Она ещё девчонкой была той ещё воровкой. То яблоки стащит, то брошку у соседки.
— Нам нужно с ней поговорить, — Анна Сергеевна решительно поднялась. — Пойдём, Вера.
— Куда вы? — удивилась Клавдия. — А пироги? Я же только поставила!
— Потом забежим, — тётя была уже в дверях. — Или к нам заходи под вечер. Нам срочно надо… Верочка, идём!
Они шли по деревне быстрым шагом. Анна Сергеевна впереди, Вера едва поспевала за ней.
— Тётя, что ты задумала?
— Правду хочу знать, — бросила Анна Сергеевна, не оборачиваясь. — Двадцать лет верила, что ты предала. Что твоя мать не простила… А если всё из-за этой… этой…
Они свернули на Заречную и Вера сразу узнала дом Зинаидиной матери — маленький, с зелёной крышей и пристройкой.
Калитка была открыта. Во дворе полная женщина развешивала бельё.
— Марья Тимофеевна! — окликнула её Анна Сергеевна.
Женщина обернулась, прищурилась, а потом всплеснула руками.
— Анна! Господи, сколько лет!
— Зинаида дома? — без предисловий спросила тётя.
— Дома, дома, — Марья Тимофеевна указала на дверь. — Проходите, я сейчас самовар поставлю.
— Не нужно, — отрезала Анна Сергеевна и решительно направилась к дому.
Зинаида сидела у окна, листая глянцевый журнал. Она подняла голову и замерла с приоткрытым ртом.
— Анна Сергеевна? И… Верка?
— Здравствуй, Зина, — Анна Сергеевна прошла в комнату. — Давно не виделись.
Зинаида поднялась, нервно поправляя волосы. Ей было под сорок, но выглядела она старше — морщинки вокруг глаз, потухший взгляд.
— Чем обязана? — она натянуто улыбнулась.
— Письмом, — Анна Сергеевна не стала ходить вокруг да около. — Тем самым, которое ты украла из моей шкатулки двадцать лет назад.
Зинаида побледнела.
— Не понимаю, о чём вы.
— Понимаешь, — тётя подошла ближе. — Письмо от Николая. Мужа моей сестры. Ты показала его Лиде, да?
Зинаида опустилась на стул.
— Зачем ворошить старое? — она отвела глаза. — Столько лет прошло…
— Значит, правда, — выдохнула Вера. — Это ты всё разрушила.
— Я не хотела! — Зинаида подняла голову. — Я просто… она сама меня спросила, нет ли чего между вами. А я видела письмо и…
— И что? — Анна Сергеевна сжала кулаки. — Решила подлить масла в огонь?
— Он писал, что любит вас! — Зинаида вдруг повысила голос. — Что хочет забрать вас, увезти! А Лидия… она была такая несчастная. Такая одинокая после его ухода. Я знала, что вы откажетесь. Но она…
— Она не имела права узнать об этом так, — прервала Анна Сергеевна. — От тебя. Из-за тебя мы двадцать лет не разговаривали. Из-за тебя моя сестра умерла, считая, что я предала её.
— А что мне оставалось? — Зинаида горько усмехнулась. — Лидия была единственной, кто верил в меня. Кто говорил, что я талантливая, что я достойна лучшего. А вы… вы все смотрели на меня как на мусор.
— Поэтому ты и вещи воровала? — тихо спросила Вера. — Тётины серьги, бусы?
Зинаида вскинула голову.
— Я не воровала. Я… заимствовала. И всегда собиралась вернуть.
— И письмо тоже? — Анна Сергеевна скрестила руки. — Вернуть собиралась?
Комната погрузилась в неловкое молчание. В открытое окно доносился шум листвы, стрекот кузнечиков.
— Вы не понимаете, — наконец сказала Зинаида. — Я просто хотела, чтобы Лидия…
— Чтобы она что? — Вера шагнула вперёд. — Чтобы она возненавидела родную сестру? Чтобы мы перестали приезжать сюда? Чтобы я потеряла тётю, а она — нас?
— Да не собиралась я показывать это письмо! — Зинаида вскочила. — Оно выпало… я просто…
— Этот старый спектакль мне неинтересен, — Анна Сергеевна повернулась к выходу. — Я просто хотела знать правду. Теперь знаю. Верочка, идём.
— Подождите, — Зинаида схватила Анну Сергеевну за руку. — Я… я правда не хотела. Всё так получилось. Я же не думала, что вы насовсем разругаетесь.
Вера посмотрела на женщину, которая когда-то разрушила их семью.
— Знаешь, Зина, — тихо произнесла она. — Это всё равно случилось бы. Письмо или не письмо. Люди, которые готовы верить в худшее друг о друге… они всегда найдут причину для ссоры.
Анна Сергеевна в дверях обернулась и внимательно посмотрела на племянницу.
— Ты права, Верочка, — она вздохнула. — Как же ты права.
Они возвращались молча. Солнце клонилось к закату, окрашивая деревенскую улицу в золотистые тона. Пыль поднималась из-под ног, оседая на подоле платья Анны Сергеевны.
— Знаешь, чего я боялась больше всего? — вдруг сказала тётя, когда они подошли к калитке. — Что твоя мать умерла, так и не простив меня.
— Она часто вспоминала это место, — тихо ответила Вера. — В последние дни всё говорила про двор, яблони, твои пироги. И ни слова упрёка.
Они вошли в дом. Вера прошла в комнату, где стоял её чемодан — всё ещё закрытый.
— Тётя, — позвала она. — Можешь подойти на минутку?
Анна Сергеевна появилась в дверях, вытирая руки о фартук.
— Что такое?
— Хочу показать тебе кое-что, — Вера расстегнула замки чемодана и откинула крышку.
Сверху лежало платье — светло-голубое, с мелким цветочным рисунком.
— Мамино праздничное, — Анна Сергеевна охнула. — То самое…
— В котором она на твоём дне рождения была, — кивнула Вера. — И вот ещё…
Она достала деревянную шкатулку с перламутровыми вставками.
— Открой.
Тётя осторожно подняла крышку. Внутри лежали письма — много, перевязанных бечёвкой. И фотографии. На верхней — две девочки, обнявшись, сидели на крыльце.
— Это все письма, которые я тебе писала, — Вера смотрела, как дрожат руки тёти. — И те, что мама написала, но не отправила. А вот…
Она достала пожелтевший конверт. Без адреса и марок.
— Это тебе. Мама написала перед смертью.
Анна Сергеевна прижала конверт к груди.
— Не могу…
— Потом прочтёшь, — Вера положила руку ей на плечо. — Когда будешь готова.
За окном стемнело. В доме было тихо, только часы отсчитывали секунды.
— Что ты собираешься делать дальше? — спросила Анна Сергеевна, ставя на стол две чашки с чаем.
— Не знаю, — Вера обхватила чашку ладонями. — Может, останусь. Квартиру сниму. Работу найду.
— Зачем снимать? — тётя удивлённо посмотрела на неё. — Места у меня хватает. А Петровичу в школе как раз учитель литературы нужен.
— Мне кажется, нам обеим есть что наверстать, — Вера улыбнулась. — Я чемодан даже не распаковала.
— И не надо, — тётя впервые за весь день улыбнулась по-настоящему. — Пусть так и стоит — как напоминание.
— О чём?
— О том, что нельзя таскать с собой прошлое вечно, — Анна Сергеевна отхлебнула чай. — Кстати, я подумала… может, нам устроить ужин? Позвать соседей. Клавдию. Даже Зинаиду. Пусть знают, что мы снова семья.
Вера смотрела на тётю — постаревшую, но всё такую же прямую, с гордо поднятой головой.
— Знаешь, мама говорила перед смертью: «Жизнь слишком коротка для долгих обид».
Анна Сергеевна кивнула:
— Твоя мать всегда была мудрее меня. Даже в детстве.
Они сидели до поздней ночи, листая старый фотоальбом, вспоминая, смеясь и плача. А чемодан так и остался нераспакованным, как безмолвное напоминание о том, что некоторые грузы прошлого лучше просто оставить в стороне.
