— Не трогайте его кресло, слышите? Папа только в нём и сидел последние два года! — Надя встала у дверей гостиной, будто обороняла крепость.
— Это не твоё кресло, Надежда. Оно стояло в общей комнате, в доме, который мой муж завещал мне. — Галина Игоревна сложила руки на груди. На вид — сухая, аккуратная женщина лет шестидесяти, с идеальной причёской и ледяным голосом.
— Вам удобно говорить «мой муж», когда ему сорок дней ещё не исполнилось?
— А тебе удобно лезть в дом, где ты не жила последние пятнадцать лет?
Молчание. Надя сглотнула. Она уехала от отца ещё до института — жить с Галиной было невыносимо. Мачеха не била, не кричала, не запрещала. Просто… не принимала. Ни ласки, ни укоров. Только дистанция.
Теперь отец умер. И вдруг выяснилось, что у мачехи есть нотариально заверенное завещание, где весь дом — ей. А Наде, дочери, — ничего
На похоронах все шептались:
— Ужас, как он мог ничего дочери не оставить?
— Мачеха наверняка уговорила…
— А может, Надя сама виновата, редко навещала…
Надя молчала. Улыбалась криво. Улыбка — броня. Она стояла у гроба отца, держа в руке фотографию, где ей шесть, а он — молодой, с бородой и сияющими глазами. Тогда ещё была мама. Её первая мама. Родная. Та, что погибла в аварии.
Галина появилась в их семье, ровно через год, после смерти матери. Быстро, уверенно, точно — как хирург.
— Я пришла не заменять. Я пришла жить с ним, — сказала она один раз. И сдержала слово.
А Надя? Надя тогда замкнулась, сильно переживала ,а потом уехала.
Сначала она училась,затем устроилась на работу.Жила в дали от мачехи и отца.
— Ваш отец был дееспособен, — спокойно объяснял нотариус. — Всё оформлено грамотно. Если вы хотите оспаривать — только через суд. Но шансы, скажем честно, минимальные.
— Он ведь мне обещал! — прошептала Надя. — Говорил » Здесь мы с мамой жили, и ты здесь вырастешь своих детей…»
— Слова к делу не пришьешь . Есть бумаги, — пожал плечами нотариус.
Галина сидела рядом, хранила ледяное спокойствие.
— Он боялся, что ты всё продашь и сбежишь. Ты ведь даже на его день рождения перестала приезжать…
— А ты радовала его, да? Улыбками и печеньем? Но как только он стал лежачим, ты наняла сиделку. Даже суп сама не варила!
— Не тебе меня судить.
— Я ему дочь! Родная! А ты — чужая женщина в его доме!
— А теперь — хозяйка этого дома.
Если бы ты была хорошей дочерью, то наверно,отец оставил бы тебе ВСЁ.
Надя пошла в суд. Всё же пошла. Было больно, стыдно, но по-другому нельзя. Она чувствовала: её память, её детство — под угрозой.
— Суд принимает дело к производству, — сказала судья. — Истец — Надежда Павловна Коваль. Ответчица — Галина Игоревна Гаврилова, вдова умершего Павла Степановича Коваля.
— Я требую признать завещание недействительным, — твёрдо сказала Надя. — Мой отец не мог так со мной поступить , он бы меня не лишил всего.Это с подачи Галины.
Адвокат мачехи был скользкий тип с улыбкой, как у продавца из 90-х.
— Ваша честь, у нас есть медицинские справки. Павел Степанович был полностью вменяем. У него были конфликты с дочерью, зафиксированы письма, переписка…
Письма. Те, что Надя писала, когда ругалась с ним ,после того когда он привел Галину. Те, где была обида за себя ,за маму. Боль, раздражение.
Теперь эти письма — доказательства в суде.
Она еле сдерживала слёзы.
Однажды она пришла в старый отцовский гараж — забрать удочки. И случайно нашла коробку. С надписью: «Н».
Внутри — блокноты. Записи отца. Мысли. Стихи. И главное — его письмо. Несколько страниц, написанных рукой, уже дрожащей.
> «Надюша, если ты это читаешь — значит, меня уже нет. Я всё хотел тебе сказать, но не смог. Прости. Я завещал дом Галке. Не потому что люблю её больше. Потому что ты сильнее. А она одна, неустроенная. Я боюсь, если дом будет твой — она пропадёт. А ты справишься. Я всегда верил в тебя. Прости меня, родная…»
Она прочла это вслух в суде.
И впервые за процесс Галина опустила глаза.
Судья долго молчала.
— Я оставлю завещание в силе, — сказала она наконец. — Но рекомендую сторонам подписать мировое соглашение. Суд не может восстановить семью, но может сохранить человеческое отношение между ними.
И мачеха — та самая холодная женщина — впервые вздохнула по-человечески.
— Я… Я не хотела войны. Этот дом — всё, что у меня было с Павлом.
— И со мной, — сказала Надя тихо. — Хотите вы этого или нет — я тут выросла.
— Тогда, может… — мачеха медленно вытащила из сумки ключ. — Можешь приходить. Не жить. Просто приходить. Когда захочешь.
Надя взяла ключ, как надежду на все хорошее.
Прошёл год.
Дом остался за Галиной. Но одна комната — бывшая детская — теперь называлась: Надина.
Иногда она приезжала с сыном. Иногда звала Галину в театр. Иногда молчали — вместе. И этого было достаточно.
Да , вещи можно делить, дома переоформлять, Но память остаётся всегда с тобой .
Память об отце.
