— Пётр Сергеевич! Это вы в мой огород третий день курей своих пускаете?! — Галина Ивановна с размаху поставила ведро с водой на крыльцо дома напротив, расплескав половину.
— Какие ещё курей? — Пётр поднял глаза от газеты, щуря близорукие глаза. — У меня отродясь никаких кур не водилось. Это, может, Зинкины с конца улицы.
— Нечего на Зинку валить! Я своими глазами видела, как они из вашей калитки вышли и прямиком к моим грядкам! Весь салат поклевали! А знаете, сколько я за рассаду отдала?
Пётр отложил газету, поправил очки и наконец внимательно посмотрел на соседку. Она, того гляди, заплачет. Левый уголок рта дрожит, как всегда, когда нервничает.
— Галина Ивановна, — голос его смягчился, — я вам зуб даю, у меня нет никаких кур. Может, это дикие какие, через забор перелетели?
— Дикие?! У диких петухов хвосты радугой не переливаются! А у этого гадёныша вашего — как на выставке!
Петра это наконец задело:
— Гадёныш, значит? Ну знаете… А как же ваша коза, которая все мои георгины сожрала прошлым летом? И кто тогда возмещать ущерб отказался?
— Козу я давно на мясо пустила, — неожиданно ответила Галина, и голос её дрогнул. — А георгины… Ладно, мир у нас с вами получается какой-то однобокий. Я к вам с претензией, а вы мне прошлогодним снегом в лицо.
Пётр нахмурился. Что-то здесь не так. Галина Ивановна, конечно, женщина вспыльчивая, но справедливая. И козу свою любила до беспамятства. А тут — «на мясо пустила»?
— Что случилось-то? — он кивнул на лавку рядом с собой. — Присядьте, рассказывайте.
— Ничего не случилось, — Галина упрямо поджала губы, но на лавку всё же опустилась. — Просто… Сашка мой из города звонил. Не приедет на мой юбилей. Опять командировка у него. Или не командировка… Я уж и не знаю.
— Так ведь внучка-то приедет? Танюшка ваша?
— И Танюшка не приедет. У неё сессия, — Галина принялась расправлять складки на фартуке. — Да ладно, чего это я. Сама справлюсь. Не в первой.
Пётр смотрел на соседку и думал о своём. В их дачном посёлке они жили почти тридцать лет бок о бок. Сначала молодые семьи, шумные, с детьми. Потом дети выросли, разъехались. Жена Петра умерла пять лет назад. А у Галины муж ушёл ещё раньше — к молодке из соседней деревни. Так и остались они — два одиночества через забор.
— А давайте вместе отметим, — вдруг сказал Пётр, сам удивляясь своим словам. — Я пирог яблочный испеку. У меня бабушкин рецепт есть, пальчики оближете.
— Вы? Пирог? — Галина скептически посмотрела на соседа. — Да что вы в этом понимаете…
— А вот и проверите, — он усмехнулся в усы. — Шестьдесят лет — хороший повод старые обиды забыть. Может, и курей моих небывалых простите.
— Небывалых?! Да я их корм склёвывать видела!
— Приснилось вам, Галина Ивановна. Но я всё равно возмещу ущерб. Салат новый посажу.
— Сами-то хоть знаете, как салат сажать? — она фыркнула, но уже без злости.
— Научите, — он вдруг придвинулся ближе, и их плечи соприкоснулись.
Галина замерла. А потом медленно, словно нехотя, улыбнулась:
— Ну, раз такое дело… Научу. Только с одним условием — с петухом вашим разберётесь. Чтоб с моего огорода — ни-ни!
Пётр хотел возразить, что нет у него никакого петуха, но осёкся. А почему бы и не завести? Двор-то большой, пустой.
— Разберусь, — твёрдо пообещал он. — Всенепременно разберусь.
Три дня спустя Галина Ивановна, приодевшись и накрасив губы впервые за долгие месяцы, стояла перед зеркалом в прихожей. Платье в мелкий цветочек, купленное ещё при муже, удивительно хорошо село. Или это она похудела от нервов?
— И куда это ты вырядилась? — раздался ворчливый голос.
В дверях кухни стоял брат. Приехал вчера. Без предупреждения, как обычно.
— К Петру Сергеевичу, соседу, — Галина продолжала поправлять волосы. — У меня сегодня юбилей, ты забыл?
— Да кто ж про твой юбилей забудет! — Николай плюхнулся на табуретку. — Только к мужику одна не пойдёшь. Неприлично в твоём возрасте.
— Неприлично?! — она резко повернулась. — А то, что ты вчера бутылку коньяка один приговорил — это прилично? В шестьдесят-то пять?
— Я мужчина, мне можно.
— А мне, значит, нельзя даже на чай к соседу сходить? Так что ли?
Николай нахмурился, потом вдруг посмотрел на сестру оценивающе:
— Ты что, крутишь с ним?
— Ой, брось свои глупости! — Галина отвернулась, но щёки уже полыхали.
— Так и есть! — брат хлопнул себя по коленям. — Я так и знал. Только ты учти — он тебя обхаживает, чтобы дом заполучить. Мне Зинка с конца улицы всё рассказала.
— Какой ещё дом?
— Наш дом! Отцовский! Что же он, по-твоему, пирогами всех соседок угощает? Одинокий мужик — ясное дело, что задумал!
Галина отложила расчёску. Настроение было испорчено.
— Зинка, значит, рассказала? Та самая, у которой куры по всему посёлку бегают?
— При чём тут куры?!
— При том, что сплетничает она почище, чем её птицы по чужим огородам лазят. А ты уши развесил.
— Думай как знаешь, — Николай поднялся. — Но я тебя одну не отпущу. Вместе пойдём.
— Никуда я с тобой не пойду, — сказала Галина, сдёргивая платок с вешалки. — И вообще — ухожу к Клавдии. Хоть она меня поймёт.
— К Клавке?! Да она первая всем разнесёт…
Но Галина уже хлопнула дверью.
По дороге к подруге она думала о словах брата. Да разве Пётр Сергеевич такой? Всю жизнь рядом прожили, ни разу не замечала за ним корысти. Овдовел пять лет назад и с тех пор один как перст. А дом ему зачем? Свой большой, едва справляется. Нет, чушь это всё.
Но неприятный осадок остался. И когда в два часа раздался стук в калитку Клавдии, где они сидели за чаем, Галина вздрогнула.
На пороге стоял Пётр. С яблочным пирогом на блюде. Глаза за стёклами очков смущённо моргали.
— Вы не пришли… Я и подумал — не заболели ли?
— Проходите, Пётр Сергеевич, — Клавдия расплылась в улыбке, отодвигая табуретку. — А мы как раз о вас беседовали.
— Правда? — Пётр замялся в дверях, глядя на Галину.
Она сидела, опустив глаза. Вся радость, с которой собиралась на праздник, испарилась. Слова брата застряли занозой.
— Галя, ты чего? — Клавдия толкнула подругу локтем. — Гость пришёл, а ты как в воду опущенная.
— Ничего, — Галина наконец посмотрела на соседа. — Спасибо, что зашли. Только зря беспокоились, я просто… передумала.
— Передумала? — Пётр поставил пирог на стол. — Ну так может у Клавдии отметим? Я и чай заварил особый. Вот… — он полез в карман и достал маленький холщовый мешочек. — С чабрецом, как вы любите.
Галина усмехнулась:
— А откуда знаете, что я люблю?
— Так вы же сами говорили, — Пётр удивлённо приподнял брови. — Помните, когда мы в прошлом году смородину собирали, ещё я вам веточку дал попробовать…
— Смородину вместе собирали? — встряла Клавдия. — А это когда ж было?
— Да забор-то общий, — Галина отмахнулась. — Мы иногда помогаем друг другу.
— Помогаете, значит… — протянула подруга с таким намёком, что Галине захотелось провалиться сквозь землю.
— Клава, не начинай, — она бросила на подругу предостерегающий взгляд.
— А что я? Я молчу, — Клавдия поднялась. — Чайник поставлю. А вы пока пирогом нас угостите, Пётр Сергеевич. Надо же узнать, правда ли у вас руки золотые или только слухи ходят.
Когда Клавдия вышла, в комнате повисла неловкая тишина. Пётр сел напротив, разгладил скатерть перед собой.
— Галина Ивановна, я чем-то обидел вас?
— Нет, что вы, — она встала, засуетилась с тарелками. — Просто день сегодня не задался. Брат приехал, с утра поругались.
— Николай? Помню-помню, — Пётр кивнул. — Характер у него всегда был… своеобразный.
— Не то слово, — Галина фыркнула. — Стоит ему сутки в доме пробыть, и уже всё знает лучше всех. Особенно про чужую жизнь.
— А что он такого сказал?
Она замялась, но потом решила — семь бед, один ответ.
— Сказал, что вы неспроста ко мне зачастили. Что на дом мой глаз положили. И что с другими соседками тоже… пирогами делитесь.
Пётр замер. Потом его плечи задрожали и он вдруг расхохотался так, что очки съехали на кончик носа.
— Ох, Галина Ивановна! Да у меня, кроме вас, из соседок только Зинка, а она мне в дочери годится. И дом ваш, при всём уважении, маловат для моей библиотеки. А вот насчёт того, что зачастил… — он вдруг стал серьёзным. — Тут ваш брат, пожалуй, прав.
Галина не успела спросить, что он имеет в виду — вернулась Клавдия с чайником. Но сердце её вдруг забилось чаще.
За чаем Пётр травил байки про свою молодость, про то, как работал геологом в Сибири, и Галина поймала себя на мысли, что соскучилась по таким разговорам. По мужскому голосу в доме. По тому, как пахнет табаком и лосьоном после бритья.
— А ещё был случай, — рассказывал Пётр, раскрасневшись от чая, — забрели мы тогда в тайгу, заблудились. И вот идём наобум, а снег по колено. Думаем — всё, конец. И вдруг мой напарник говорит: «Слышишь?» А вдалеке — колокольчик звенит. Еле слышно. А это была деревенька, в двух километрах от нас. Там часовня старая, а на ней колокольня. Ветер дунет — колокольчик позвякивает. Вот он нас и спас. И я тогда подумал: «Это судьба! Дёрнула за ниточку, позвонила в колокольчик — и спасла». С тех пор верю, что у судьбы всегда есть запасной ход. Где-то дверь закроет, а где-то — окно откроет…
Он осёкся, заметив, как изменилось лицо Галины. Сумерки сгустились, и тени легли на стены.
— А у меня собственный колокольчик есть, — вдруг тихо сказала она.
— Правда? — Пётр подался вперёд.
— В шкатулке лежит, — Галина зачем-то понизила голос. — Мне его в детстве отец подарил. Сказал, что это особенный колокольчик — помогает найти дорогу домой, если заблудишься. А я его берегла-берегла… а теперь думаю — зачем? Кому он нужен?
— Как это зачем? — Пётр нахмурился. — Вы же сами сказали — помогает найти дорогу домой.
— Дорогу домой? — Галина горько усмехнулась. — А где он теперь, дом-то? Сын в городе, внучка в институте, муж с другой женщиной… Только стены остались да огород с курями вашими.
— С Зинкиными, — машинально поправил Пётр. — То есть… Да нет же, Галина Ивановна! Дом — это не стены. Дом — это где вам хорошо.
— Вы мне ещё про птицу счастья расскажите, — она поднялась, пряча глаза. — Клава, ты извини, я, пожалуй, пойду. Голова разболелась.
— Да куда ж ты? — засуетилась подруга. — Мы ж ещё даже не отметили! Я вон наливочку припасла, смородиновую…
— В другой раз, — Галина накинула платок. — Спасибо за пирог, Пётр Сергеевич. Вкусный.
Она вышла, хлопнув дверью чуть сильнее, чем собиралась. Воздух был напоён вечерней прохладой — надвигалась гроза. Тучи, тяжёлые, как мокрая вата, ползли с запада.
— Галина Ивановна, постойте!
Пётр догнал её уже у калитки. Запыхавшийся, в расстёгнутой рубашке.
— Вы что, так и не поняли? — он смотрел на неё с каким-то отчаянием.
— Чего не поняла?
— Почему я пришёл. Почему пирог испёк. Почему про эти дурацкие колокольчики рассказывал!
Галина замерла. Сердце колотилось где-то в горле.
— Нет, — она покачала головой. — Не поняла.
— Эх, Галя… — он вдруг взял её за руку, и это простое «Галя» вместо привычного «Галина Ивановна» прозвучало как признание. — Я ведь к тебе давно присматриваюсь. Лет пять уже, как Маруся моя ушла. Сначала горевал, а потом… начал замечать вещи. Как ты в саду работаешь. Как с внучкой смеёшься. Как песни на веранде поёшь, когда думаешь, что никто не слышит.
— Подслушивал, значит? — она попыталась высвободить руку, но он держал крепко.
— Да разве ж от такого голоса уши закроешь? Я в армии такой же слышал. Девушка в клубе пела, всё сердце мне тогда вынула своими частушками. И знаешь, что я потом узнал? Это ж ты была. Ты в том клубе выступала, когда в райцентре у тётки гостила. Я тогда не разглядел толком — темно было. А потом всю жизнь тот голос помнил. И ведь надо же — судьба! — снова свела.
— Постой, — теперь уже Галина вцепилась ему в рукав. — Это был ты? Тот самый солдатик, что букет полевых ромашек принёс?
— И записку. «Голос как колокольчик на ветру…»
— Господи! — она прижала руку ко рту. — Я ведь тогда три дня из дома не выходила, ждала, что ты вернёшься. А ты не вернулся.
— Нас перебросили на другой край района. Я вернулся через месяц, но мне сказали, что ты уехала.
Первые капли дождя упали на пыльную дорогу. Большие, тяжёлые.
— Так вот что ты имел в виду… про судьбу и запасной ход, — Галина смотрела на него широко раскрытыми глазами.
— Сорок лет прошло, Галя. Почти вся жизнь. А я, как увидел тебя здесь, в посёлке… Сразу понял — это та самая девчонка. По голосу узнал. И знаешь, что подумал? «Вот оно, моё окошко». Только открыть боялся — вдруг захлопнется?
Дождь усилился. Крупные капли падали на лицо, на волосы, и Галина не вытирала их. Да и чем тут поможешь — слёзы всё равно текли сильнее дождя.
— Сорок лет… — она покачала головой. — Как же мы раньше-то не поняли?
— Не судьба, видно, — усмехнулся Пётр. — Или… судьба как раз сейчас и позвонила в колокольчик. Ты мне покажешь его? Свой?
Галина кивнула, и они побежали к её дому. Под проливным дождём, как мальчишка с девчонкой. Мимо удивлённых соседей, мимо курятника Зинки, откуда доносилось возмущённое кудахтанье. Пока не влетели на её веранду, промокшие до нитки.
И там, отряхиваясь как мокрые собаки, они смеялись, не в силах остановиться. А потом Галина принесла колокольчик — старый, медный, с потёртым языком. Встряхнула его, и тонкий, чистый звон наполнил дом.
За окном лил дождь. А у Николая, вышедшего из своей комнаты на шум, отпала челюсть, когда он увидел, как сестра его, степенная Галина Ивановна, целует соседа. Прямо на веранде, на глазах у всего света!RetryDдалееEditРазвязка (15%)
Юбилей Галины Ивановны праздновали всем посёлком. С накрытыми во дворе столами, с гармонью, которую откуда-то притащил Пётр Сергеевич, и даже с танцами.
— Ну надо же, — шептались соседки, — сколько лет рядом жили, а только сейчас разглядели друг друга!
Но громче всех удивлялся Николай. Он сидел в углу двора, потягивал наливку и качал головой:
— И где ты, Галка, голову потеряла? На старости лет — любовь крутить!
— А что такого-то? — рядом присела Клавдия. — Завидуешь?
— Я?! — Николай хмыкнул. — С чего бы? Посмотри на них — как подростки себя ведут! Неприлично в их возрасте.
А Галина с Петром и правда не отходили друг от друга. Как будто боялись — отвернёшься, и всё исчезнет, окажется сном.
— Хотите, я вам что-то признаюсь? — Пётр наклонился к её уху, когда они сидели в сторонке от гостей.
— Что ещё? — она улыбнулась, поправляя выбившуюся прядь.
— Я… ну… насчёт петуха, — он поправил очки. — Я и правда купил его. У Зинки. Когда услышал, что вы жаловались.
— Что?! — Галина уставилась на него. — Зачем?
— Хотел повод иметь к вам зайти. А то уж очень вы строгая была, не подойдёшь просто так. Думал, приду, скажу, что нашёл виновника, и всё такое. Завяжется разговор.
— Погоди-ка… — Галина нахмурилась. — Так эти куры правда…?
— Ну, — он смущённо потёр затылок, — не совсем куры… Один петух. И то я его всего два дня продержал. Он так орал по ночам, что пришлось вернуть Зинаиде.
Галина смотрела на него с открытым ртом, а потом вдруг расхохоталась так, что гости повернули головы.
— Ох, Петенька! — она вытирала слёзы. — И кто из нас теперь петух?
— Я больше никогда, — Пётр взял её за руку. — Никакого вранья. Обещаю.
— Ох, мужчины! — она покачала головой. — Ничего-то вы не понимаете. Это ведь не соседка у тебя теперь, а жена будущая. А жёнам положено… ну, краешком правды пренебрегать иногда, когда дело касается блинов или новой кофточки.
— Жёнам? — Пётр обомлел. — Ты… то есть, вы… согласны?
— Я-то? — она улыбнулась. — Дай подумать. Сорок лет ждала, пока ты догадаешься предложение сделать… Но, знаешь, таких петухов, как ты, нынче днём с огнём не сыщешь. Так что — да. Согласна.
Он обнял её так, что чуть рёбра не треснули. И, конечно, Николай не преминул это заметить:
— Вы бы хоть по комнатам разошлись! — крикнул он. — Люди же смотрят!
— И правильно смотрят! — крикнула в ответ Галина. — Поучились бы у нас, как жить надо!
Гости засмеялись, а Пётр Сергеевич вдруг взял гармонь и растянул меха:
— Станцуем, Галина Ивановна? Или мне лучше теперь просто Галей тебя звать?
— Зови как хочешь, — она расправила платье. — А мне теперь всё нипочём. Я теперь как в молодости — хоть на край света с тобой! Только колокольчик прихвачу, чтоб дорогу домой не забыть.
А потом они, конечно, поженились. И колокольчик поселился на веранде Петра — большой дом всё-таки удобнее маленького. Они повесили его так, чтобы ветер мог качать его, когда окна открыты. И говорят, что в тихие летние вечера его звон разносится по всему посёлку, напоминая всем, что судьба иногда делает петли и зигзаги, но тех, кто предназначен друг другу, она всё равно сводит вместе. Рано или поздно.
