– Уезжать я буду нынче. Вот такие дела …
– Чего-о? – протянула соседка.
После дневного сна вечерком обе они выходили сюда – на удобную скамью под двумя сросшимися тополями возле Катерининого дома. Можно сказать – выползали.
Под ногами Веры Павловны лежал большой пёс, звали которого совсем неподходяще для такого огромного пса – Тимошка. Он всегда был их третьим молчаливым собеседником. И зимой и летом. Хоть зимой сидели они мало, но ходили друг к другу в гости. Тимошка неизменно лежал на крыльце.
Катерина передвигалась с клюкой. Была она излишне полна, и уж в последнее время ходила с одышкой. А Вера – старушка — Божий одуванчик. Маленькая, аккуратная, с ровными красивыми ножками, чуть отёкшими в щиколотках, но от этого ставшими лишь ровнее, с белоснежной неизменной гулькой и гребнем в волосах.
Вера сегодня и не спала совсем. Тревожила привычная боль в суставах. С ее руками надо было нянчиться, парить в отварах трав, закатывать на ночь компрессами, растирать лечебными кремами. Как будто требовали руки отдать задолженное им за годы чрезмерной нагруженности. И на кухне у Веры традиционно уж лежали приспособления к этим процедурам.
Но эта боль была привычной. Вера полночи лежала и по переменке сгибала и разгибала пальцы в утолщенных суставах, как научили ее в поликлинике. Как хорошо, что уж не топить печь, не носить водицу – руки ее не справились бы точно, пропала бы… Эх, здоровье-здоровье… Дыхание старости никуда не денешь.
Но сейчас другие мысли вызывали сердечную дрожь. Эти мысли скатывали ее, как в овраг, который и рад бы, да никак не обойти.
– Всю ноченьку промаялась с руками этими проклятущими, – жаловалась она Катерине.
– Да и я спала плохо. Вон погода-то меняется. Осень скоро. Что ты хошь? То ль давление, то ль селёдки вчера поела… Ленка говорила мне: «Мам, не ешь много!», а я в охотку так…
– Хорошая она у тебя, Кать.
– Ленка-то? Та… Разная бывает. Вчера вон обиделась. А чего я сказала-то? Сказала, что гречку варить она не умеет, сухая она у ней. А чё, не так что ли? Гречка ведь маслице любит….
– Уезжать я буду нынче. Вот такие дела … – перебила Вера, сказала о наболевшем.
– Чего-о? – протянула соседка.
– Тоже со снохой наживуся.
– Вер, ты это правда, чё ли? – Катерина развернулась к ней всем своим могучим корпусом.
– Правда, правда. Лёня вчера звонил, и Валентина… Оттого и не спала. Приедут на днях. За мной, Кать, едут. Велели уж собираться, а я не стала. Чего собирать-то и не знаю. Да и руки болят, страсть.
– Так ведь чего… Бельишко свое, обувь, пальто, зима же скоро… , – Катерина говорила по инерции, а потом как будто пришло осознание, схватилась пухлой рукой за грудь, – Верочка, да как же это?
– Деньги им нужны, Кать. Дом продавать хотят. Ещё в прошлом году говорили, помнишь?
– Помню,– кивнула Катерина, – Только думала, что улеглось всё. Передумали.
– Не передумали. Алексей Саньку учат, деньги плотют. Сейчас же всё платное. Колька с Зинаидой всё никак квартиру не разменяют, а Лёнька… а Лёнька вечно в долгах, такой вот. Приедут…, – вздохнула Вера.
– Так ты к Лёше? К этой Вальке его?
– А куда еще? Сама знаешь – больше некуда.
– Так ведь где там? Они ж с молодыми… Да и Валентина твоя уж больно груба, Вер. Не баба, а генерал в юбке. Не соглашалась бы ты…
– Ох, Катька, –Вера махнула больной рукой, – Ты ещё… Вот не хотела говорить. Ну, как не соглашаться-то? Как? А слягу, кто за мной ходить будет? Вон руки-то – уж ведь кружку не держут. Да и глаза не видят ничего… А оне ж дети мне все ж таки… чай уж не обидят. Живут же другие. Вон и ты живёшь со снохой.
– Так ведь я в своем доме, а ты в примаки…
– И в городе живут люди, не помирают… А нам и помирать уж скоро, Так какая разница – где…
***
Первым приехал Николай. Привез его товарищ. Тимошка встретил товарища грозно.
– О! Хорош охранник у матери твоей, – чуть попятился от пса друг сына.
Выпили они чаю, и дружок уехал. Очень сокрушался Коля, что нет у матери кофе, запереваливался в магазин. Коля был грузный, он совсем недавно разошелся с женой. Об этом и говорили – Вера по этому поводу сильно сокрушалась.
– Ох, Коленька, подумали бы. Деток вырастили, внуки уж, а вы… Ведь Зина-то у тебя хорошая. От добра добра…, – Вера знала, что Николай нашел себе другую, живёт у нее – Зина, сноха бывшая, поделилась.
– Мам, не начинай. Уж полгода врозь живём. И Люба моя получше будет.
– Так ведь молодая… Молодые-то всегда лучше. Только вот детей тебе ее ро́стить…
Вскоре на своей подержанной Ауди приехали Алексей с Валентиной. Вера и рада б столы получше накрыть, но тех сил, что были раньше, уж не осталось.
– Валь, ты тут смотри сама… Вот картошки отварила, вот курочка, салат…, – старая Вера от ожидания дорогих гостей устала, да и бессонные ночи, наполненные переживаниями о предстоящем переезде, сказывались, – А собраться поможешь? Не знаю я чего и брать-то?
– Ладно. Устали мы, с дороги все-таки. А Вы чего, вообще и не начали ничего собирать что ли?
– Нет, не знаю и чего…
– Ну, здрасьте… , – Валентина была недовольна, – Мам, а закруток-то совсем что ль нету? Взять хотела, – спустилась она в подвал.
– Так ведь руки, Валечка, – Вера подняла-продемонстрировала больные кисти, – Вот только что – угощал кто…
Уж к вечеру приехал Лёнька. Приехал на такси. Вот вечно у него так – денег нет, долги, но живёт на широкую ногу.
С приездом Лёни сразу ушло напряжение. Он всё время был такой – добрый что ли… Радовался буквально всему. Вот и сейчас зашёл в дом, потискал мать, единственный из всех, обнял братьев. Семейная жизнь его не удавалась, жил он то с одной женщиной, то с другой. Рос у него сын, и первая жена все время судилась с ним за алименты.
Вера помогала, чем могла. Часть алиментов на внука выплатила она. Но Ленька не унывал. Он брал кредиты, жил одним сегодняшним днём… Уж и он был не молод, но все такой же – бесшабашный…
Валентина не любила его. Это видно было сразу – по насупленному ее виду, по тому, как смотрит на брата мужа за столом.
– Коль, ты грибочки-то ешь, а то ведь сейчас не останется, – Валентина смотрит на пустующую миску.
– Ой! Я что, один почти их съел? – Лёня улыбается, – И не заметил.
– Так чего замечать-то? Главное ж самому наесться…, – бурчит Валентина, и Лёнька тускнеет.
А Вера расстраивается. Ну, чего она… Пусть бы ел.
Валентина стучала посудой, сыновья говорили о машинах. О внуках поговорили совсем немного. И тут Вера поняла, что клюет носом, сидя за столом.
– Прилягу пойду…
– Иди-иди, мам…, – ее мальчишкам было всё равно, они увлеклись беседой.
– Валь, постельное-то найдешь в шкафу?
– Конечно, как без Вали-то? Найду, иди, – и тоже с неким укором.
Но Вера решила не обращать внимания, направилась в спальню, слегка согнувшись – уж сил не осталось.
Она легла, не раздеваясь, призакуталась и тут же забылась сном. И приснился ей ее Гриша. Будто стоит он перед домом с какой-то оглоблей – загривок его толстый видела отчётливо, а рядом – пёс Тимошка. И оба грозные – страсть.
Грише она едва доходила до плеча. В жизни ее он появился неожиданно – встретились с Верой на железнодорожной станции. Он был составителем поездов, а их колхозная бригада работала там на заготовках зерна. Вера тогда жила ещё со своей матерью и с Алексеем, сыном.
Мать его прибегала потом к Вере, ругалась – кругом полно невест, а ее красавец сын, с ребенком берет. Но Гриша вскоре все равно привел ее домой, к ней, к своей матери. Как раз в этот вот дом. Прошло время, и свекровь успела поменять гнев на несказанную любовь к снохе, а Лешка привязался к новому отцу со щенячьей нежностью. Вскоре появились и Коля с Лёней.
Гриша умер уж давным-давно. И снился он Вере нечасто. А сейчас, во сне, ходил охранником мимо старого плетня, поджидая каких-то бандитов, а Вера переживала во сне сильно – неуж и впрямь война какая? Тимошка рычал, глядя куда-то вдоль уходящей в лес серой ленты дороги.
Проснулась Вера от шума наливаемой в чайник воды. Вспомнила – дети тут. Она прислушалась к голосам с кухни. Говорить старались они негромко, но от наплыва эмоций все же срывались.
– … А потому что я буду заниматься продажей, и потому что мать у нас жить будет! Вот почему…, – Вплентина, видимо, говорила, стоя у раковины, гремя посудой.
– Так и мы можем заняться продажей, – голос Николая.
– И жить к себе мать возьмёшь? К этой своей…да?
– А чего бы и нет? – но голос Николая потух.
– Вот, сам же понимаешь, что это нереально, – вставлял Алексей.
– Но это пока нереально, а потом квартиру с Зинкой продадим…
– Когда потом? Да, сколько там матери осталось-то? Вон она уж еле ходит, – Алексей констатировал.
– А я вообще против – пусть бы тут жила. Может не будем продавать? А так… Мне и четвертой части хватит, я не против,– голос Леонида.
– Как не будем продавать? Да ты вообще никогда ни о чем не думаешь, я смотрю. Ты что ль сюда жить приедешь, когда мать руками уж взять ничего не сможет? Не руки, а крючки уж… Видел, как чайник она брала…ага, полотенцем и в обнимку.
– А я считаю – всем по трети. А там уж разберемся. Может на продукты, на лекарства матери мы поможем…, – Алексей не уступал.
– Да у нее пенсия нормальная, зачем нам эта твоя помощь? – парировала Валентина.
– Тем более! Ты ж пенсию себе заберёшь, да ещё и половину от дома хочешь… А Леха, между прочим, вообще отцу не родной. А это отцов дом. Не раскатала ли ты…? – Коля уже говорил громко, протяжно, с обидой.
– Я не родной, да. Но он усыновил меня, а значит все права у меня такие же, как и у вас! Не тыкай меня родством!
– Да тихо Вы, мать разбудите,– Леонид шептал,– Кто ж против-то?
Но Коля не унимался.
– А раз такие же, значит всем – по трети. Чего это жена твоя половину захотела вдруг?
– Вдруг, вдруг, – дразнила Валентина, – Вдруг, да не вдруг. Ты хоть узнавал чего о доме-то? Интересовался? А я, между прочим, на заднице ровно не сидела. Мы с Татьяной весь инет перевернули, и нашли покупателя. Осталось мать вывезти, и можно уж везти потенциальных будущих владельцев. А сидеть, да руками махать всегда хорошо. Палец о палец не ударили, а туда же…
– А вы мать-то спрашивали? – Леня уточнял.
– О чем? Чего она, старый человек, в этом понимает, – Валентина молчала, молчали и другие, – Но, конечно, когда заберём, так скажем, – уже спокойнее добавила, – Она же продавец-то, собственник. Она и продавать будет. Ну, или сделаем генеральную доверенность… И всё это, заметьте, денег стоит. А дом – дешевка. За сколько мы его продадим? Вот и считайте. И я за треть, за копейки эти, мать забирать не собираюсь. И ухаживать сюда не поеду. Делайте чего хотите… Сами приезжайте с Любашей своей, да живите тут…
– Ну, да ладно вам! Решили уж… Четверть, так четверть. Я на всё согласен…, – миролюбиво соглашался Ленька.
– А я – нет. Фигня какая-то… Мне, между прочим, квартиру покупать. И каждый лишний рубль…, – Николай стоял на своем, – Потому и спешите вы с продажей, чтоб деньги поиметь. Если по наследству-то, так ведь всем поровну. Так?
Ночью Вера не спала. Она переоделась в ночную лёгкую рубаху – было душно. Непривычно с переливами похрапывали сыновья. По звукам дыхания она понимала – кого слышит. Алексей дышал с присвистом. Был он другой конституции, не Григория стать. А вот Николай, грузный, дышал тяжело. Ночью он вставал, видимо, садился на кровати, кашлял – полечиться бы ему. Лешка храпел с переливами. Тяжело спала и Валентина – то глубоко дышала, то просыпалась, перебрасывалась словом с мужем, и опять засыпала.
Лишь начало светать, Вера накинула халат и вышла из дома. Небо розовело. Лето подходило к концу. У них оно короткое. Как жизнь. Вроде бы, совсем недавно была она девчушкой, гоняла по пыльной дороге босиком, и вот стоит уж – немощная старуха.
И тут Вере вдруг живо вспомнилось это ощущение – когда ступаешь босыми ногами в холодную мягкую, практически жидкую по ощущениям, дорожную пыль. И так захотелось опять испытать подобное. Она направилась со двора. Тихо, чтоб не увязался Тимошка.
Но улица давно асфальтирована, а на обочинах – трава. И тогда Вера направилась в сторону реки, где дорога была грунтовой.
За деревней она вышла в поле, повернула на грунтовку к реке. Земля была чуть влажная от росы, такой пыли, как у детстве, Вера так и не нашла.
Большая уходящая к реке поляна была окружена старыми свесившими ветви до самой земли березами и покрыта травой и цветами в мелкой алмазной росе. Уже проснулись птицы: тиликали синицы, нежно звенели жаворонки и иволги, чмокали какие-то неведомые птичьи голоса.
И тут Вере Павловне вдруг захотелось пройти по этой траве босиком. Трава была высокой, жестковатой, но она решительно сняла свои тапки и ступила в траву. Ступни кололо, но кололо приятно. Вера быстро осмелела, осторожно, чтоб не упасть, прошла всю полянку, и лишь в конце ее поняла, что улыбается.
Так босиком и пришла к реке, зашла в прохладную воду, ощущая ступнями чистое песчаное дно, слегка тронутое мелкими водорослями. Вот оно – это чувство из детства. И тогда она вышла, сняла халат, повесила его аккуратно на сломанную сухую толстую ветку, сунула в карман халата гребень.
Зашла в реку опять – голубая рубашка подымалась пузырем, но Вера шла всё глубже. Когда вошла она до пояса, положив руки на грудь, поняла, что от холода уж и не чувствует кистей. Но все же присела разок, другой и вдруг оттолкнулась и поплыла на глубину.
Сколько ж лет не плавала она? А вот в юности любила купаться очень. Сейчас, наверняка, сведёт больные ноги или руки… Вера даже ждала этого, заплывая всё дальше, к середине реки, где уж чувствовалось течение. Но ничего не происходило, лишь рубашка мешала ногам. И она всё плыла, стремясь к противоположному берегу.
Когда устала, перевернулась на спину, водное пространство дарило свои глубинные звуки. Было уже совсем не холодно, от движения Вера согрелась, и теперь вода казалась теплой. Она долго лежала, глядя в беспредельное, без единого облачка, небо, уже наполненное солнцем.
И тут Вера с удивлением поняла, что ее руки – пластичные, пальцы – подвижные, как будто она молода, и тяжести старческого тела совсем и нет.
Она почти не дышала, пытаясь поймать это застывшее ощущение юности, боясь спугнуть его. Она держалась за эту тонкую нить, которая, нарушая все законы физики, провела ее сквозь временное пространство и вернула лёгкое ощущение неимоверного счастья ожидания будущего. Как будто и не было никакой старости, и так легко всё вернуть – всё-всё.
Она лежала так долго. И лишь пролетевшая совсем близко к лицу стрекоза, вывела ее из этого оцепенения. Вера Павловна вернулась в реальность.
И пришла вдруг мысль – вот если потонет она сейчас, как же винить себя станут ее дети! С каким же постыдным чувством будут ее хоронить, и вспоминать потом!
И тут навалился страх. Она перевернулась, поплыла к берегу, но уж и не могла сослепу разобраться к тому ль берегу плывет? Она испугалась, плыть стало тяжело, рубашка мешала, путалась в ногах.
Она услышала знакомый лай. Тимоха!
Пригляделась – сзади черным пятном пес метался по берегу, то забегая в воду, то выбегая на берег, бурно стряхивая воду. Она плыла не туда, повернула.
И когда ноги почувствовали твердь, Вера вздохнула с облегчением. Это ж надо! Купаться полезла на старости лет!
После воды казалось, что тело стало вдвое тяжелее. Тимошка скакал рядом, она ухватилась за его мокрую шерсть, вышла на берег и присела-повалилась на толстую ветку. Она дрожала, руки опять скрючились. С трудом стащила с себя мокрую рубашку, натянула халат, а потом, едва не упав, стянула и мокрые трусы.
Тимошка ругался, тявкал на нее, не переставая.
– Отстань, Тимошка! Без тебя знаю…
И вот уж в теплом сухом халате стала Вера согреваться. Как смогла, убрала гребнем сырые волосы. Потом опять зашла в воду, вспоминая то неведомое давно ей чувство, какое охватило на воде. Улыбка озарила лицо. Она сполоснула рубашку и трусы, а вот отжать уж не смогла, так и понесла, капающие.
И почему-то сейчас, после этого купания, Вера Павловна вдруг поняла, что отсюда, из этой деревушки, никуда не поедет. А Тимоху-то куда? Но и перечить в продаже дома не будет тоже. Детям деньги нужны, как не продать?
А самой Бог поможет. Не оставит… Столько тут вариантов! Можно в летней кухне дожить, можно в дом к глухому Николаю напроситься, он давно уж, шуткуя, зовёт. А в последнее время совсем плох стал, ездят к нему соцработницы. Можно к Федоренко в хатку материнскую … Они вон какую домину отгрохали, а хатка так и осталась сиротливо всторонке стоять.
Пенсия есть – за постой оплатить хватит.
Целая деревня домов, неуж никто не приютит за деньги-то? Но ещё почему-то казалось Вере, что случится какое-то чудо, и ей не понадобится ничего устраивать.
Вера с этими мыслями и приплелась домой. С трудом приплелась. Тимошка бежал впереди, осуждающе оглядывался, дожидался.
В доме не спал Лёнька. Ходил по двору в поисках матери.
– Ма, вот ты где… Что это? Сырое… Ты что? Ты…
– Искупалась чуток. Вода до того хороша, хоть и август. Брось вон в таз, а то что-то без сил я, – Вера отдала сырое и присела на скамью.
– Купалась? Мам, ты чего? Как купалась?
– Сходили бы вы тоже. Искупались бы. Освежает вода-то…
– Да ты что, – Лёнька обернулся, – Я … Я поеду, мам. Такси вызову и поеду. Не могу я с ними, – он опустил глаза, – Ты уж прости. Соберётесь и без меня, думаю. А так-то мне не нужно ничего. Выпутаюсь и сам. Ты не волнуйся за меня. Я один кредит уж закрыл, сейчас легче будет.
– Ты звони, – Вера не держала сына, – Звони. Коли совсем плохо, я вышлю, ты ж знаешь.
– Да теперь уж… Ты будешь в надёжных руках Валентины, – горько улыбался Ленька, стоя перед матерью.
– Я не поеду никуда, Лёнь.
– Как это?
– Так. Дом пусть и продадим, коль так надо, я не против. Но из деревни не поеду. Я тут привыкла, – она глянула на пса, – Да и Тимоху вон — куда?
– Так Валентина же… Мам, я не пойму,– он сел рядом, приятное тепло пошло от сына и Вера прильнула к нему ближе, – Так зачем продавать-то тогда?
– Продаем, продаем! И не спорь. Деньги же нужны. Как жить мне, если детям не помогу? Не смогу я, Лёнь… Так что всем по трети. Тут уж – мое решение! – сказала твердо, – Замёрзла я, в дом пошли. А ты чайник поставь, а то … руки мои – совсем уж крюки.
Лёнька уехал скоро. О своем решении остаться здесь «до продажи дома» Вера сообщила остальным. Ее уговаривали ехать сейчас – она категорично отказалась. Пусть, дескать, приезжают покупатели, смотрят, пусть везут ее к нотариусу, подпишет, что скажут, но уйдет из дому, когда уж совсем продадут.
– И деньги всем троим поровну. Трое детей у меня.
Валентина ходила сердитая, объясняла нюансы купли-продажи, убеждала, подключала к уговорам мужа, но Вера не соглашалась.
О своих планах – остаться здесь, детям Вера Павловна не говорила. Твердила, что решит всё после продажи.
– Мать сошла с ума! Я умываю руки, – нервничала сноха.
А Вера обняла сыновей, прощаясь, просила не обижаться.
Через несколько дней Валентина привезла покупателей – пожилую семейную пару. Они ходили по дому и двору, Тимошка лаял, не переставая, а Вера стояла рядом с ним – цыкала.
Но что-то этим покупателям не приглянулось. И теперь Вера ждала, что Валентина привезет других.
А Вера так и не решила ещё – куда податься. Вечерами сидела у постели соседки Катерины. Что-то та совсем разболелась – отказали ноги. Ей она ещё не говорила о том, что со старшим сыном уезжать не собирается.
– … А уедешь, и поговорить-то не с кем мне будет… Лежу тут одна целый день. Помру сразу, как уедешь.
– Тут я остануся, Кать.
– Это как же? – встрепенулась на постели полная Катерина, перина заскрипела, – Уж не продаете, что ли?
– Да, продаем…
– И как же тогда?
– А я квартиру сниму. Угол… Много ль надо мне? – Вера старалась говорить даже радостно.
Катерина запричитала, начала заваливать вопросами, а потом и вовсе разревелась, когда поняла, что подруга и не шутит, и в голове у нее нет ничего определенного.
– Вот ведь, Верка, дожили! Никому и ненужные в старости. Казалось, время идет так медленно, а оно взяло и прошло так быстро.
В начале сентября деньки стояли тихие, светлые. Вера затеяла уборку. Если можно было назвать уж уборкой то, что могла в меру своих сил сделать она. Топталась по дому туда-сюда, наводила красоту.
В доме стало светло, уютно. Вечерами она всё разговаривала с фотографией Григория, висевшей на стене. Иногда забывалась. Казалось ей, что Гриша живой, начинала с ним ссориться.
И однажды рано утром Вера опять направилась к реке. Потянуло. Ночь ещё таилась в еловых и берёзовых стволах, в подлесках. Шла она очень осторожно, боясь оступиться, держась порой за сучья и стволы. Несколько раз останавливалась, тяжело дыша. И по инерции всё говорила с Григорием вслух.
– Куда попёрлась, куда попёрлась? На реку, куда мне ещё?
Потом долго усаживалась на берегу, на прихваченном покрывальце, держась за берёзу, встала на одно колено, потом на другое, бухнулась на бедро, уселась с трудом, прижавшись спиной к березовому стволу.
Она смотрела на воду, на куст водорослей, широко разметавший свои длинные узкие листья, как девичьи волосы. На то, как среди этих волос сновали мелкие блестящие рыбки.
Она сидела так очень долго. Сколько прошло времени, и сама не знала.
И в какой-то момент вдруг с обнаженной ясностью поняла, зачем она здесь.
Казалось, что она вернулась куда-то… Здесь они влюбленные купались с Гришей, здесь ждала она на берегу, когда накупаются сыновья, и березы, и небо, и мягкий песок под ногами – здесь все было таким же, как тогда – в молодости. Живые картины побежали перед слеповатыми глазами.
Она возвращалась к себе, к той, к молодой, улетала в далёкое неведомое пространство ее душа. И так восхитительно было это возвращение.
Стало вдруг так легко! Она вскочила на ноги, как девчонка, стянула через голову с себя сиреневое в горох платье, волосы разметались по плечам. Она вбежала в воду. Ноги охватила приятная прохлада. Вера остановилась, немного походила по воде, растягивая наслаждение. Серебристые рыбки расплывались красивым веером из-под ног. Она зашла в воду и поплыла. И было так сладко – просто и легко плыть.
И поняла Вера, что прошлый раз была всего лишь проба – проба осязания того восторженного состояния юности, какое стократно испытывает она сейчас.
***
Пёс Тимошка привел односельчан на берег. Все забегали вокруг неожиданно скончавшейся соседки, начали звонить ее детям. Она сидела, прислонившись спиной к берёзе на аккуратно расстеленном покрывале и смотрела на воду с улыбкой на лице.
… И только солнце видело сейчас, что посреди утренней реки на мелкой ряби воды, в длинной голубой рубахе с распластавшимися светлыми волосами, лежит совсем юная девушка.
