Михаил стоял у машины, дожидаясь, пока Юля попрощается с подругами, следил за ней взглядом, выдыхая табачный дым и то и дело поднимая воротник чёрной кожаной куртки. Ветер гнал с набережной влажный, промозглый воздух, пахло опавшей листвой, мокрой землёй и бензином.
— Ой, Юлька, опять за тобой этот… — пренебрежительно кивнула в сторону стоящего в сторонке парня Марина, Юлина подруга. — Я его ещё из окна аудитории видела, битый час тут ошивается, тачку припарковал, и никто ему ни указ… Даже Пётр Фёдорович, а он, между прочим, декан, свой Жигулёнок ставит на улице, а этот, поглядите, «Ауди» у него, куда деваться! Богатенькие родители постарались, всё мальчику дали, уж не обделили! Целуется–то хоть хорошо? — Маринка чуть толкнула растерявшуюся Юлю вперед. — Ну иди уже, заждался кавалер, замёрз, ручки, вон, трясутся.
— Ладно тебе, Марин, ну чего ты взъелась? Ну ухаживает он за мной, хороший, весёлый, чего ты? — неуверенно стала спускаться по ступенькам Юля. — Девочки, ну что вы ухмыляетесь? — застыла, обернувшись, она. — Ну хотите, я вообще не пойду к нему, а с вами останусь, в гулять поедем, а?
Девушки качали головами, прицыкивали язычками, но тут Марина решительно развернула Юлю вперед и велела шагать, пока парнишка не уехал без неё.
— Иди уже, не томи! — сказала подружка. — Только давай там, голову–то не теряй!
Юля с Мариной были знакомы лет с тринадцати. Когда Юля училась в восьмом классе, только–только отпраздновала свой день рождения, её родители попали в аварию, девочку определили в детский дом, так как родственников, кто бы мог взять ребёнка, так и не нашлось. Были у Юли бабушка с дедом, но те старенькие, а уж после смерти детей совсем сдавшие, воспитывать внучку не решились.
Баба Нина навещала Юленьку, приносила ей гостинцы, разговаривала, плакала в–основном, поэтому Юля её приходы не любила…
Марина же жила сиротой с младенчества, плавно перекочевав из дома малютки в учреждение для деток постарше.
Нельзя сказать, чтобы девочки сразу подружились. Маринка – резкая, взбалмошная, рисковая и нагловатая, — Юлю скорее отпугивала, она видела в новой знакомой угрозу, лишний раз с ней боялась заговорить. Но когда к Юле стали приставать девчонки из старшей группы, прося деньги, именно Маринка заступилась, разогнала в туалете сгрудившихся вокруг новенькой подростков, дала, кому могла, по шее, кому не смогла, просто сказала такое, от чего у Юли, тихой и спокойной девочки, росшей почти в тепличных условиях, выступил румянец на щеках и захотелось зажмуриться.
— А ты не робей, старушка! За себя надо горой стоять. Ну и за тех, кто друг… — пожала плечами Марина, вытерла стекающую из разбитой брови красную струйку рукавом свитерка, протянула Юле руку.
— Значит, мы подруги? — всхлипывая, спросила Юля. — Как настоящие?
— Ну не знаю, как там настоящие, кто ж нас проверит, но давай попробуем! — пожала Маринка плечами. — Пошли хлеб из столовой воровать! Там на подносах остался, надо юркнуть половчее и тогда…
— А попросить? — поправляя выправившуюся из юбки кофту, прошептала девочка.
— Что попросить? Аааа, хлеб? Так не дадут! Они его на гренки пускают. Но гренки – это завтра, а есть хочется сегодня! Так что…
Марина была худой, как тростиночка, костлявой, бледной девчонкой. Говорят, за это лето вытянулась она здорово, а до этого была достаточно упитанная. Возраст брал своё, Марина становилась похожа на взрослую, на девушку с маленькими, едва наметившимися формами, движения её из угловатых становились всё более плавными, голос из звенящего, визгливого стал более низким, как будто ушёл в глубину. Маринка хорошо пела, чувствовала ритм, но на инструментах не играла. Не было у неё на это ни желания, ни возможности. Музыкальная школа располагалась далеко от детдома, водить туда взбалмошную Маринку никто не захотел, хотя школьная учительница музыки утверждала, что у Марины талант.
— Да, наверное, моя мать была оперной певицей, так на сцене и лопнула от натуги, а я осталась сиротой, — поддакивала Маринка, стоя у двери директорского кабинета. — Да ладно, Софья Андреевна, не надо меня в школу, не морочьте себе голову!
— Я сама решу, что надо, а что нет. Иди, Самсонова, мы без тебя поговорим! — Софья Андреевна строго посмотрела на девочку, та кивнула, вышла и, разбежавшись, заскользила по только что помытому полу коридора, сбила ведро, шлёпнулась на бок, сломала руку и этим решила свой вопрос по поводу обучения музыке…
Когда воспитатель только ещё привела Юлю и представила её девочкам, Марина лишь мельком посмотрела на новенькую и отвернулась, потому что искала в своей тумбочке завалявшуюся пачку жвачек. Её надо было обменять на сигарету у одной знакомой…
Юля равнодушно оглядела комнату, кивнула поздоровавшимся с ней девочкам, прошла к кровати и села, бросив на пол свою сумку с вещами.
— Слушай, у тебя случаем нет резинки? — вдруг повернулась к ней Марина. — Ты ж оттуда, ну с улицы, у тебя должна быть!
— Что? Извини, я не поняла? — промямлила Юля, даже не посмотрев на стоящую рядом с ней Марину.
— Я говорю, жвачка есть?
— Нет.
— Плохо. Ну ничего, не будем отчаиваться! Жизнь слишком коротка, чтобы ныть и рвать на себе волосы! — Марина дословно повторила то, что любил говаривать их преподаватель по труду, когда девчонки, увлёкшись, распиливали доски не так, как нужно…
Потом Юля как будто вообще растворилась в воздухе, тенью ходила по коридорам, ночью долго лежала с открытыми глазами, пугая ворочающуюся напротив Маринку…
Оживать новенькая начала где–то через полгода, когда наступила весна и можно было выходить во двор. Девочки стайками курсировали по заасфальтированной территории вокруг детдома, прыгали в «классики», собирали одуванчики на газоне, просто болтали, кучкой стоя под деревьями, в теньке. На субботнике Юлька случайно облила краской вредную и злую девчонку, Аську Петрову. Краска, алкидная эмаль, едкая, от которой чихали и кашляли все кругом, естественно, не отстиралась, и тогда Юле решили устроить «тёмную», требуя оплатить ущерб.
Марина сначала не лезла, но потом стало обидно за Юльку, за то, что она такая нежная, бедовая девчонка, и пришлось–таки влезть в драку…
— Ну чего ты? Есть не хочешь что ли? — тянула за руку Юлю Самсонова. — Пойдём, а то скоро двери закроют, тогда куковать до завтрака придётся!
— У тебя кровь, — испуганно показала на разбитую Маринину бровь Юля.
— И у тебя. Только у тебя внутри, а у меня ещё снаружи. Брось! Ерунда! Побежали! — посильнее дернула подружку Марина и помчалась по лестнице вниз…
Уже через пять минут девчонки сидели под лестницей, перед дверью подвала, и жевали хлеб. Марина – потому что была голодна, а Юля – так, за компанию. Катая хлебный мякиш во рту, девчонка успокоилась, перестала всхлипывать.
— Предки твои чего? Сдали тебя? — спросила Марина, с удовольствием откусывая кусок от горбушки.
— Нет. Они на машине разбились. Я не хочу об этом говорить… — покачала головой Юля.
— И мои, — соврала Маринка. — Давно, я еще только родилась. Ничего, прорвёмся. Скоро уж станем сами по себе, заживём!! Ты вот кем будешь?
— А ты? — Юля пожала плечами.
— Я? Моделью конечно же! Какие тут могут быть вопросы! — вскинула брови Марина, удивившись тому, что Юля так недогадлива. — Ну смотри, я уже умею ходить, как надо. А уж таращиться в камеру так, как будто все мне должны, холодно и пренебрежительно, я научусь.
Маринка прохаживалась перед смотрящей на её снизу вверх подружкой, но тут их окликнула Софья Андреевна, велев идти делать уроки.
— Слушаюсь, Тётя Соня! Но моделью я всё же стану! — погрозила пальцем директору Маринка и побежала по лестнице наверх…
Моделью она не стала. Пока. Софья Андреевна помогла девочкам поступить в институт после архитектурного колледжа. Воспитанницы неплохо занимались по черчению, математику понимали, знаний хватило, чтобы поступить в ВУЗ. Марина с Юлей были одни из немногих, кто продолжили учёбу. Учились на вечернем, днём подрабатывали – оформляли чертежи и макеты в проектных бюро.
Жили у Юли, ведь ей от её родителей осталась квартира, которую, благодаря органам опеки, удалось сохранить и передать в полное пользование девушки.
Как только похоронили родителей и стало ясно, что баба Нина девочку взять не может, квартиру опечатали, представители Юли оформили все документы, так что двушка на Нагорной ждала её все эти годы. Нина Ивановна как–то приезжала туда, осторожно сорвала бумажку с печатью, зашла, постояла в прихожей, потом думала, что пройдёт дальше, надо же и пыль протереть, и порядок навести… Но не смогла. Накатывали воспоминания, острые, как нож, они резали по сердцу, ещё не оправившемуся от пережитого горя. Шрам ещё только–только рубцевался, а тут опять знакомые вещи, вспышки образов…
— Нет, извини, детка, не могу я тут… — прошептала тогда Нина, извиняясь то ли перед дочерью, то ли перед внучкой, и ушла, кое–как приклеив обратно печать…
Юля, первый раз после стольких лет попав в свою квартиру, сначала обрадовалась, ходила по комнатам, хватаясь то за одну вещь, то за другую. Марина, поехавшая с ней, тихо стояла в прихожей, глядя на семейную фотографию в деревянной рамке на стене. Марина изучала лица Юлиной матери, отца, самой Юльки, видимо, первоклассницы, беззубой, с бантами.
— Как звали твою маму? — вдруг спросила Марина и этим, кажется, разрушила иллюзию отрешённости от прошлого.
— Что? — замерла на пороге кухни Юля.
— Ты никогда не говорила, как звали твою маму… Она красивая, ты на неё очень похожа.
Маринка показала на фото.
— Светлана, — прошептала Юля. — Папа звал её Светиком. Я, когда маленькая была, думала, что мама светлячок, просто прикидывается тётенькой… Потом узнала, что светлячок это просто насекомое. А моя мама не насекомое, слышишь?! Она не…
В первый раз за почти шесть лет Юля оплакивала своих родителей. Опустившись на пыльный пол, она, не стесняясь Марины, не думая, о том, как некрасиво выглядит, скривила лицо, выпятив вперед нижнюю губу, судорожно сжала кулачки, закусила побелевшие костяшки пальцев и завыла, потом стала колотить ногами, оставляя на паркете вмятины от каблуков. Так выходило горе – темной, тягучей смолой оно лилось через эти почти животные всхлипы, стоны, заполняло собой пространство, зачерняя до этого светлую, живую, радостно всколыхнувшуюся комнату.
— Юля, прости, Юлька! Ну пожалуйста! Я не хотела, я же думала, что уже много… Эй! Эй, перестань, слышишь!! — Марина схватила девушку за плечи, стала тормошить, но та не могла ничего сказать, только затравленно смотрела перед собой. Она видела похороны, то, что раньше даже вспомнить не могла… А теперь, как будто она опять стояла там, в зале прощаний, темном, с красными шторами на окнах и искусственными цветами, лежащими на столе у гроба.
— Нет, мама не любила искусственные цветы! Не любила! Надо настоящие! Фиалки, надо обязательно ей фиалки, а они… Они положили эти… Из тряпок и клея… — рыдая и задыхаясь, рассказывала Юля, пока Марина, дотащив подругу до ванной, старалась умыть её холодной водой. Маринка кивала, обещала, что они обязательно всё сделают, а у самой такой страх нахлынул, она думала, что Юля сошла с ума….
Марину никто никогда не жалел. Нет, конечно, она не жила совсем без ласки, но существование в большом детском доме приучает быть самостоятельной, самой зализывать раны, отращивать когти, бить наотмашь там, где это нужно, не ожидая помощи. Тыл у Маринки всегда пустовал, поэтому она привыкла делать в жизни боевую стойку, а не жалеть саму себя.
А как тогда жалеть Юлю? Что говорить? Или сейчас лучше молчать и полировать её костлявенькую спину своими ладошками, считая это поглаживаниями?
Однажды Маринка с друзьями ходила в кино. Там героиня фильма потеряла дочь, с ней было нечто подобное, что сейчас с Юлей. Что же сделал друг той женщины? Надо вспомнить! Обязательно!
Марина, доведя Юлю до дивана, усадила её туда, селя рядом сама и, крепко обхватив руками, обняв, не давая возможности пошевелиться, запеленав подругу в кокон из самой себя, она стала тихонько раскачиваться и петь. Не петь даже, а мычать, подражая русским тягучим песням. Юля билась в её руках, но силы её покидали, она тоже стала понемногу покачиваться, разрешая действовать своим телом, руки больше не совершали хаотичных движений, а обхватили Маринкины ладошки, стало снова возможно дышать, а не глотать судорожно воздух, чувствуя, что он, накопившись где–то под лопатками, не может разлиться по альвеолам, как положено… Стало возможным посмотреть Маринке в глаза и прошептать:
— Обещай, что ты никогда не оставишь меня, хорошо? Кроме тебя у меня никого… Все там… На погосте…
Почему–то Юля вспомнила именно это слово – «погост». Не кладбище, а именно так… Воображение рисовало заснеженное поле и кресты, черные, голые, освещённые луной. От этого становилось жутко.
— Обещаю. Ну куда ж я теперь от тебя? Юла ты моя, Юльчонок, бельчонок маленький!
Юля обмякла, пристроила голову на плечо девушки и задремала. А Маринка так и сидела рядом с ней, думая, как это вообще – жить в семье, будет ли у Марины семья, а если будет, то как это будет происходить?..
Когда Юля окончательно пришла в себя, пошли на кухню, вскипятили чайник, сели за стол и молча съели пачку печенья, которое привезли с собой.
— Ну а теперь за работу, Юля. Надо привести всё в порядок! — встала наконец Марина, собрала со стола клеёнку, положила её в большой пакет для мусора…
Стали как–то жить.
В бытовом плане обе оказались непривередливы, к чистоте тоже имели тягу не чрезмерную, поэтому ужились, уважая право каждой на личное пространство.
День каждой был разделён на две большие части с маленьким довеском на конце. С утра – работа. Девчонки устроились в архитектурные организации, принеся директорам дипломы из колледжа. Работу им давали несложную, платили мало, часто просили сделать то, что положено офис–менеджерам, но это работниц не смущало. Главное – продержаться, пока не окончат институт, а там уж…
Вторая половина дня посвящалась непосредственно учёбе. С тубусами и карандашами, с тетрадями и справочниками девушки врезались в толпу на остановке, людской волной их заносило в автобус и, прижавшись друг к другу, они ехали учиться.
Маленький кусочек суток после учёбы отдавался либо на развлечения, либо на домашние задания. Марина чаще выбирала первое, Юля, как бы в противовес, второе.
Маринка, сразу определившись в компанию весёлых девиц со старших курсов, гуляла, ходила по дискотекам, если были деньги, колдовала над купленными по дешёвке юбками и джинсами, делая из них то, что было модно. И искала – единственного, состоятельного, симпатичного парнишку, который бы взял её на поруки.
На работе куча мужчин строили ей глазки и делали недвусмысленные намёки, но Марина знала, что половина из сотрудников женаты, вторая – просто ищет приключение на одну ночь.
— Ну неужели прямо совсем никого? — качала головой Юля, глядя, как Маринка штудирует сайты знакомств.
— Ни одного не попадается, прикинь! Все с чудачествами, да ещё какими! — вздыхала искательница жениха. — Ой всё, хватит! Как там говорила Софья Андреевна? Судьба и на печке найдёт? Вот пусть ищет.
И выключала компьютер, а потом судорожно пила кофе, чашку за чашкой, размышляя, на какую бы печь лучше взобраться…
В итоге всех мытарств ухажёра первой нашла себе всё же Юля.
Тихоня–подружка познакомилась с Мишей на работе, он приезжал к отцу, директору фирмы, за какими–то документами, увидел Юльку, стал осыпать её комплиментами, она смущённо отворачивалась…
Дома решила ничего про Михаила не говорить, чтобы не наступать Маринке на больную мозоль, молчала неделю, а потом созналась, что, кажется, влюблена…
Марина поджала губы, отвернулась. Юля уж думала, что сейчас подруга будет ругаться, винить во всём судьбу и несправедливый мир… Но нет. Повернувшись обратно, Маринка критически оглядела Юлин наряд, покачала головой, пробурчала, что это никуда не годится, и схватила со стола ножницы.
— Мариш, ты чего?! Да мы и не целовались ещё! Марин, опомнись! — отпрянула Юля.
— Опомнилась, да уж поздно. Ты себя в зеркале видела? А ну быстро снимай это уродство, будем перешивать! Так можно ходить, когда ты одинока, но если ты с парнем, то будь добра выглядеть ого–го!
С этими словами девушка угрожающе поводила перед собой ножницами и вскинула брови.
— Ну!
Юля послушно сняла платье, облачилась в халат…
На уроках домоводства Марина хорошо усвоила науку выточек и юбок–годе, солнце, драпировок ткани, рукавов-реглан, «фонариков» и прочих «бабочек», могла сделать много чего интересного, даже не заглядывая в журналы с выкройками.
За ночь, как Золушка, она состряпала Юле два хорошеньких платьица, дала к ним свои туфли и велела без первого поцелуя домой не возвращаться.
Маринка–то целовалась уж сто раз, дело ж нехитрое, а вот Юля – недотрога, проворонит своё счастье, потом будет локти кусать!
Миша обхаживал Юлию два месяца, прежде чем девчонка согласилась на свидание, потом на второе… Прогулки по городу, кофе с пирожными и ладошками в ладошках, беседы о кино и том времени года, какое любит Юля… Михаил долго терпел этот «детский сад», понимая, что надо действовать осторожно, не спугнуть Юлю. Она и отцу его нравилась, хорошая, мол, невестка получится. Мише уже двадцать восемь, отец замучил: «Женись, остепенись, хватит по чужим постелям скакать! Найди себе хорошую девушку, создай семью, и будет нам всем счастье!»
А тут Юля встретилась – всё, как заказывали: и хорошая, и приличная, и сиротка, и с образованием, не свистушка какая–нибудь!.. Надо! Надо удержать! А там уж родственники от него отстанут! Да и сама по себе она ему, Мише, нравилась…
— Так что там с временем года? — повторил свой вопрос Михаил. Юля что–то уже говорила, но он не расслышал, представляя, как Юлька выглядит без одежды, совсем без всего, только нагая красота молодого тела и смущение невинности… Он даже покраснел от своих мыслей, но тут Юля схватила его за руку:
— Я же говорю, весну я люблю!
Да, она любила весну. Часто вспоминала, как приезжали с родителями на дачу, собирали прошлогоднюю листву, освобождали от теплого плена еловых веток кустики цветов, равняли грядки… Любила смотреть, как из земли выныривают туго свернутые, крепенькие листики тюльпанов, а потом разворачивались широким парусом, открывая взору свечку–бутон…
— Да ну, это раньше так было, детка! — махал рукой Миша. — Сейчас газоны в моде, знай только, коси.
— Ты спросил меня, что я люблю, а не что модно, — поджала губы Юля.
— Ну ладно, извини… Хорошая ты, Юлёк… Другая какая–то… — обнимая её, шептал Миша, лез целоваться.
Юля отвернулась.
— Чего? — нахмурился Михаил.
— Люди кругом, что ты…
— Ну пойдём туда, где нет людей. Только ты и я…
… — Ой, ну что ты топаешь, как слон! — Марина недовольно отвернулась, ворочаясь на кровати. — Половина двенадцатого, Юля! Сколько можно гулять?! Даже я уже дома!
Юля, какая–то вся восторженная, никак не могла успокоиться, ходила по комнате, переставляла книги на полке, подходила к окну, потом снова шагала к своему письменному столу, полкам…
— Да что такое–то?! — Марина села, потерла глаза.
— Слушай, у него день рождения в субботу, он сказал, что хочет пригласить меня…
— В какой ресторан? — оживилась Маринка. — Я могу тоже пойти, так сказать, для моральной поддержки. Поем хоть чего–то особенного. Бланманже или фрикасе… Выпить опять же можно…
— Нет, они отмечают дома. Я тоже удивилась, вроде модно в ресторане… Но Миша сказал, что это традиция.
— Нет, домой я не пойду, а ну их, эти дома! — потянулась, зевая, Марина. — В субботу значит? Что наденешь?
Она уже положила голову на подушку, что–то бормотала, предлагая то какое–то ярко–красное платье, то строгий костюм, то…
Но Юля её не слушала. Сегодня она стала женщиной… Внутри немного болело и ныло от странных ощущений, было чуточку стыдно и в то же время как–то торжественно. Миша был негруб, очень тактичен, ласков.
— Я люблю его, Марин, слышишь? — громко сказала в темноту Юля. — Я его люблю.
— Ну и люби себе на здоровье, чего людям мешать? Ты ещё на балкон выйди, там объяви, для тех, кто не в курсе, — буркнула Маринка, накрылась одеялом с головой, потом резко села. — Было?
Юля пожала плечами.
— Ты смотри там, как в «Москва слезам не верит» не надо, хорошо? Рудольфы нам не нужны! — выпалила Марина, потом, покачав головой, снова легла…
В субботу Миша заехал за Юлей в два. Она уже была готова, нервно перебирала каблучками в прихожей, но как только позвонили в дверь, ринулась к себе в комнату, спряталась, велела Марине идти открывать.
— Может, я вообще вместо тебя схожу? — с бигудями на голове и гусеницами–бровями, которые решила покрасить хной, Марина пошлёпала к входной двери, распахнула её, вытянула руку в сторону Юлиной комнаты и ушла.
— Ну чего ты? Поехали! — шептал Миша, стараясь поцеловать девушку в губы.
— Боюсь… С днем рождения, Мишка! — она чмокнула его в щёку, потом позволила обхватить руками своё лицо и ответила на его жадный, настойчивый поцелуй.
— Глупая! — скользил он руками по Юлькиному телу. — Кого? Папу ты знаешь, мама… Она тихая, без закидонов. Давай уже, пойдём к машине!
Марина закрыла за ними дверь, кинув напоследок, чтобы были осторожней, и ушла выщипывать брови…
— Подожди! Я же твоей маме цветов хотела купить! Давай остановимся у магазина! — вдруг заволновалась Юля.
— Цветов? Зачем? — Миша как будто удивленно пожал плечами. — Лишнее это!
— Да как же! Нет–нет, останови!..
Она выбрала скромный букет из нескольких видов цветов в бумаге нежно–кремового цвета.
— Ну как думаешь, ей понравится? Мне бы понравился! — улыбалась Юля, садясь в машину и осторожно держа букет на коленях.
— Ну… Наверное… Я не знаю. Поехали. Мы уже опаздываем.
Юля никогда не была у Михаила дома. Он с родителями обитал в большой квартире, занимающей почти половину этажа новостройки, на закрытой территории, с изысканными лужайками и светильниками. Такие квартиры могли позволить себе только очень состоятельные люди.
— Проходи. Отец, это Юля, ты её уже знаешь, — Миша помог снять Юлии пальто, повесил его на вешалку и взял девушку за руку, чтобы провести в столовую – большую, с эркерным окном комнату, залитую солнечным светом. Он, блуждая по позолоченным люстрам и стоящим то тут, то там подсвечникам, прыгал зайчиками на стенах, заставляя жмуриться.
Юлия поздоровалась с хозяином дома, потом, вынув свою ладонь из рук парня, подошла к стоящей чуть в стороне женщине.
— Здравствуйте, с новорожденным вас! — торжественно протянула вперед букет девушка.
Женщина, бросив как будто испуганный взгляд на мужа, поблагодарила и тут же пригласила сеть за стол.
— Ульяна! Ну давай уже, мы проголодались! — барабаня по столу рукой и рассматривая будущую невестку, строго сказал Олег Сергеевич, Мишин отец.
Ульяна, его жена, засуетилась, стала подавать блюда с угощениями. Юля вскочила.
— Давайте, я вам помогу. Ведь неудобно же через весь зал носить… — протянула она руки к тарелкам, но Олег Сергеевич мягко попросил её сесть на место.
Отец сказал тост за Михаила, пожелала ему быть мужиком, выпили шампанского, стали есть салаты. Пауза затянулась надолго. Юля, чувствуя какую–то неловкость ситуации, отложила вилку и, глядя на Ульяну, спросила, улыбаясь:
— Ульяна Павловна, а расскажите, пожалуйста, как Миша родился, как это всё было? Волнительный день, вы, наверное, переживали, готовились… Сколько он весил при рождении? А браслетик с ручки сохранился? Ну из роддома?
Олег Сергеевич, до этого с аппетитом уминавший оливье, отбросил вилку, вытер губы салфеткой, опять строго глянул на жену, потом, чуть более мягче на Юлю.
— А к чему нам все эти бабьи россказни? Больно интересно, как люди плодятся? Ни к чему это за столом, и вообще, дело нехитрое – родить, а вот содержать, вырастить, ума дать – вот это труд. Правда, Ульяна?
Жена кивнула, встала, схватив тарелки, понесла их на стол к мойке.
Юля смутилась., испуганно посмотрела на Мишу, тот был какой–то отстранённый, холодный.
— Так, горячее подавать пора. А вы, Юля, лучше про себя расскажите. Что, как, откуда? Но прежде тост за сына! За моего сына! Ух, головастик! — Олег Сергеевич схватил Мишу за волосы, слегка потянул, отпустил и, расстегнув верхнюю пуговицу на сорочке, опрокинул в свой большой раскрытый рот рюмку водки.
Юля стала рассказывать, как жила, пока было детство, как потом стала вдруг взрослой сиротой, как попала в детский дом.
— Нет, ну а квартира там, дача – всё при тебе осталось? Не обидело государство? — слезливо переспросил Олег Сергеевич.
Юля кивнула.
— Бабушка с дедом вот только умерли не так давно… Никого больше не осталось… — добавила Юля, но мужчина сделал вид, что не расслышал.
— Ну и хорошо. Тогда за именинника! Ну и за вас, молодёжь, нечего вокруг да около ходить, женитесь уже. Горько! Горько! Гооорько! — взревел мужчина, хватил кулаком по столу, зацепил тарелку, она со звоном упала на керамогранитный пол, разбилась.
Юля кинулась поднимать, но Миша схватил её за плечи, поднял и стал целовать, а отец считал, никак не мог остановиться.
— Ну всё, всё, больно мне! — отстранилась Юля, поймала на себе как будто осуждающий взгляд будущей свекрови, покраснела.
— Негоже жене от мужа отлепляться! — выдвинув вперед нижнюю челюсть и став похожим на бульдога, зарычал опять Олег Сергеевич. — Когда он скажет, тогда и перестанешь губы подставлять! Да, Улька? Так? Аха–ха–ха!
Мужчина смеялся, откинув назад голову, его шея налилась кровью, на коже проступили красные пятна.
— Правда, милый, правда. Давайте–ка в комнату перейдите, я уберу здесь всё, а потом продолжим, — улыбнулась Ульяна Павловна. — Миша, отведи отца на диванчик, дай ему воды.
Юля, пока жених помогал отцу, осталась стоять в сторонке.
— Я что–то не так спросила? — наклонившись над собирающей осколки Ульяной, прошептала она. — Но разве не принято поздравлять маму с днём рождения её ребёнка? Я искренне рада, что у вас сегодня такое событие…
Ульяна резко выпрямилась, пошла выкидывать осколки в мусор.
— У нас не принято поздравлять роженицу. Отец воспитывает мальчика, его можно поздравить, — отчеканила она.
— Но подождите! Вы же нормальная, современная женщина! К чему эти патриархальные устои? Вы рожали, мучались, девять месяцев носили его в животе, вам было несладко, а поздравить нельзя? — Юля немного опьянела от того, что Миша смешал ей Колу с водкой, и теперь говорила всё, что приходит в голову.
— Нельзя, — отрезала Ульяна Павловна. — Не принято. Иди к ним, я скоро позову!
Она кивнула на соседнюю комнату и смотрела в спину уходящей девчонке.
Ну как она, Ульяна, расскажет ей, что хотела сбежать сразу после родов, что хотела оставить Мишку его отцу как плату за свою свободу, за шкуру, которую еще не до конца потрепал он, Олег, своими розгами… Не успела, была слишком слаба, а потом увидела Мишу, растаяла…
Да, был миг, когда она плыла от счастья, ощутив материнство, наполнившись им так, как бывает только с первенцем…
Убежать не смогла, родила, выкормила, а теперь отстранилась, ушла в тень, в нору, зализывать раны. У мужа давно были любовницы, она это знала, но даже радовалась, потому что тогда он не трогал её…
Олег Сергеевич начал петь, усадил жену за фортепьяно, велел играть. Она послушно перебирала пальцами клавиши. Только тогда Юля заметила, что у женщины не хватает одной фаланги на безымянном пальце правой руки. Она хотела спросить об этом Мишу, но он только пожал плечами, мол, давно это было, никто не знает.
Отвернувшись, Михаил вспомнил, как кричал отец, стоя на кухне с ножом и держа руку матери на столе.
— Воровка! Ты воровка! Ворам положено наказание!
Ульяна извивалась, плача и оправдываясь. Она взяла деньги на лекарства для родителей, она ни в чём не виновата…
Миша тогда только вернулся из школы, его привёз шофёр. Мальчик, замерев в дверях, хотел заорать, хотел броситься к отцу, отнять у него маму, но не решился… Он так и не решился…
Потом, в больнице, Ульяна скажет, что это произошло случайно, она, дескать, сама…
… Миша зажмурился, выпил две рюмки подряд, улыбнулся и повёл Юлю танцевать…
Юля совсем опьянела. Она осталась у Миши на ночь. Она его невеста, он только что объявил это родителям, она станет его женой, а пока ей надо отдохнуть…
… Марина никогда не видела подругу такой помятой, какой–то безжизненной.
— Юлька, что они там с тобой сделали?! Врача, может? — усадила она девушку на стул, налила ей воды.
— Нет, нормально всё. Странные у него, конечно, родители, но ничего такого… — сделав три больших глотка, ответила, задыхаясь, Юлька. — Я просто никогда столько не пила… Меня…
Девчонка вскочила, побежала в ванную, заперлась там. Марина терпеливо ждала, пока Юлька оклемается, ждала рассказов, впечатлений, но Юля как будто ушла в себя и дверцу захлопнула.
— Ну хоть в общих чертах, а? — канючила Маринка.
— Мы с Мишей женимся… — протянула Юля, потом испуганно посмотрела на подругу, и они разом завизжали, радуясь будущему женскому счастью…
Свадьбу отгуляли как полагается в таких семьях – пышно, дорого, богато. Маринка на своих шпильках, кажется, весь пол в ресторане продырявила, так уж отплясывала с каким–то брюнетом по имени Артём. Юля смущенно пряталась за спину Миши, целоваться под громкий счёт гостей не хотела, но, натыкаясь на строгий взгляд свёкров, послушно вставала.
Под занавес Олег Сергеевич своей щедро рукой кинул сыну дарственную на квартиру, сказал, что он и Ульяна уедут в загородный дом насовсем, а молодым – дорога и почёт.
— И внуков чтобы настругали мне! Поняли?! — ударил он себя по коленке.
— Ну с внуками – это надо подождать! — выхватив из рук тамады микрофон, вдруг встряла в тост Марина. — Юлечка, тебе желаю окончить институт, работы тебе хорошей, муж чтоб опорой был, чтобы с ним – хоть в огонь, поняла? Только ради этого тебя ему передаю! — прослезилась подруга, Юля кинулась к ней обниматься, но Олегу Сергеевичу не понравилось, что какая–то выскочка учит его и Мишу жизни. Ульяна дергала мужа за рукав, но тот вскочил, вышел из–за стола, подошёл к Марине и, дыша на неё снизу вверх, хотел сказать что–то обидное, смрадное, но, остановившись на бюсте девушки, передумал.
— Пошла вон, если хочешь ещё в этом городе жить, — прошептал он.
— Что? — растерянно переспросила Марина.
— Что слышала, выдра. А ну марш на выход! Юля, проводи свою подругу, она уже уходит.
Марина воинственно напряглась, сжала кулаки, но Юлька подскочила к ней, стала просить не распаляться.
— Он просто перепил, он не знает, что говорит. Мариночка, не уходи, сядь в сторонке, хорошо? Я попозже к тебе подойду… Ну такой он человек, напился, ну…
Юля искала глазами Михаила, но он отвернулся, разговаривал с кем–то из друзей…
— Нет, я, правда, лучше пойду, — Марина сунула в руки Юле недавно пойманный букет невесты. — Извини. Поздравляю ещё раз… Пока…
Они обнялись, Марина вышла из зала, за ней увязался Артём, а Юля так и стояла, глупо перекидывая букетик из одной руки в другую…
На следующее утро Юля с Михаилом улетели на отдых, в свадебное путешествие, а Марина, проснувшись и обнаружив, что в комнате она не одна, испуганно взвизгнула.
— Ты что тут делаешь? — спросила она Артёма.
— Охраняю твой сон, — ответил он буднично, точно разговаривали про погоду.
— Зачем? — подобралась Марина и прикрылась одеялом, хотя была полностью экипирована в пижаму.
— Затем, что ты попросила. Ты не сделаешь нам что–нибудь поесть? Я проголодался… — зевнул Артём.
— А мы… — отвернувшись и скривив губу, тихо просила Маринка.
— Ах это… Нет, мы начали, было, но ты передумала. Если честно, то тебя тошнило.
— Хвала Небесам! — прошептала Марина, развеселилась и поскакала на одной ножке на кухню.
— Ты многое потеряла! — обиженно буркнул Артём.
— Наверстаю! — громко ответила из кухни Марина, жахая дверцей холодильника…
Он ушёл сразу после завтрака, но перед этим помыл посуду, помог прибраться в квартире, вынес мусор и напомнил Маринке, что ей сегодня в институт.
— А вот на работе, — добавил он, — я взял тебе отгул.
— Ты что сделал? Не поняла, это как? — застыла с губной помадой в руках девушка.
— Звонил твой начальник. Я так и сказал, что ты не придёшь по причине плохого самочувствия, — пояснил молодой человек, остановившись у фотографии Юли с родителями. — Это Юлия?
— Да. Маленькая совсем… За свой счёт? — нахмурилась Марина.
— Что? Нет, я же сказал, отгул взяла ты. Надо просто уметь просить. Всё, мне некогда. Побежал. Пока! Вечером позвоню!
Он захлопнул дверь прежде, чем Маринка успела продиктовать ему свой номер.
Она весь день переживала, что как же он позвонит, если цифр не знает, как же… Прибежала в институт, поняла, что оставила в автобусе тубус с чертежами, получила «неуд», очень расстроилась и всё проверяла телефон, нет ли пропущенных вызовов. Но их не было.
А когда вернулась домой, обнаружила там людей в деловых костюмах. Они велели очистить помещение, потому что Марина проживает там без прописки, а хозяйка написала в отдел заявление о захвате жилплощади.
— Чего? Какое заявление?! Что вы тут вообще… — начала выступать Марина, но тут ей показали какой–то документ, где черным по белому… Юлиной рукой…
— Эту квартиру будут продавать, с вещами и интерьером. Надо бы убраться тут… Так…
Мужчина стал брать с полок книги, кидать их на пол, потом, сняв со стены фотографию, тоже шарахнул её об дверной косяк.
— Не надо! Юля хотела забрать ее попозже! Юля… — вырывалась из рук громил Марина, но по весовой категории явно проигрывала…
Девушка вылетела на улицу с чемоданом вещей, голодная, злая и сжимающая порванную напополам фотокарточку… Ругаться и брыкаться было бесполезно. Неужели Юля такая подлая?! Выставила подругу, ничего не сказала, не предупредила… Надо же, что деньги с людьми делают!..
Кстати, о деньгах! Там в Маринкином матрасе зашита хорошенькая сумма… на черный день… Черный день наступил! Девушка, было, попросилась обратно, забрать вещички, но её грубо выставили вон, пригрозили в следующий раз побить…
Артём так и обнаружил Марину на лавке, с пожитками и в дурном расположении духа.
— Ты чего тут? — быстро спросил он.
— Пришли люди, показали бумагу, велели уходить, — ответила замерзшая Марина. — Юля написала заявление, что я тут самозахватом…
Артём дальше спрашивать не стал, схватил чемодан, потом потянул Марину.
— Куда? — вяло спросила она.
— Сегодня ко мне, потом оформим тебе общежитие. А если ты сирота, тебе ж квартира положена! — уже на ходу спросил Артём.
— Да. Но дом в аварийном состоянии. Всех, кого могли, расселили, а меня попросили подождать, пока не построят новый. Я могла бы не соглашаться, но думала, что у Юльки перекантуюсь. А оно вон как вышло…
— Да… Думал Винни–пух, что заглянет на часок… — покачал головой Артём. — Ничего, ну построят же его когда–нибудь… Этот дом…
Марина кивнула, усаживаясь на сидение рядом с парнем. Автобус вез их куда–то по узеньким улочкам города, вилял, укачивая и баюкая. Девушка зевнула.
— А ты один живёшь? — сонно поинтересовалась Маринка.
— Нет. С матерью. Спи.
Пассажирка улыбнулась и закрыла глаза…
… Ульяна позвонила сыну через неделю после отлёта молодых в свадебное путешествие, коротко сказала, что с отцом беда, просила вернуться.
— Мам, ну что там? Заболел? В больницу пусть ложится. Ну мы только начали отдыхать, мам! — недовольно пробурчал Миша.
— Похороны через три дня. Я бы хотела, чтобы ты там был, — сухо ответила Ульяна Павловна и положила трубку.
Михаил, бледный, качающийся, вышел на балкон, где Юля загорала, положив на лицо соломенную шляпку.
— Что случилось? — встрепенулась она. — Кто звонил?
— Мама. Нам надо возвращаться, — сев прямо на пол и обхватив голову руками, прошептал Миша.
— Почему? Что случилось? Она заболела? — Юля встала перед мужем на колени, стараясь заглянуть ему в лицо.
— Нет. Отец умер. Похороны… — Миша вдруг заплакал, тихо, почти беззвучно, он хотел что–то сказать, тряс руками, как будто молился, потом зарычал, уперев кулаки в пол, дальше снова застонал.
— Ну не надо, слышишь?! Не надо… Это больно, я знаю, как это больно… Ты его любил, ты потерял папу… Но он же всегда с тобой, милый! Он рядом…
Михаил вдруг выпрямился, взял Юлино лицо в свои руки, серьезно посмотрел в её глаза.
— Нет. Я хочу увидеть, что это действительно случилось… Поехали!
В аэропорту было многолюдно. Ульяна стояла в стороне, держала в руках сумочку, нервно кусала губы.
— Мам, ну зачем ты приехала?! Я же сказал, что нас надо ждать дома! — качал головой Миша, потом обнял Ульяну, замер так. Подошла Юля. Она чувствовала, что лепетать сейчас слова сочувствия и соболезнования утрате почему–то не стоит, промолчала, кивнула только и положила руку на плечо свекрови.
— Я не хочу там… Я в гостинице пока живу. Завтра надо уладить все дела по работе, я в этом ничего не понимаю. А из фирмы отца уже звонят… — по пути к такси рассказывала женщина. — Что, ты теперь станешь директором?
— Не знаю… Не хочу… Нет, наверное… — пожал плечами Миша. — Потом поговорим…
Пока ехали, Юля пыталась дозвониться до Марины, набирала и домашний, и сотовый, но везде слышала только сигнал «занято».
— Что такое? Маринка не появлялась? — спросила Ульяну невестка.
— Нет. К чему ей приходить? — рассеянно махнула рукой Ульяна Павловна. — Хотя… Он что–то говорил про квартиру, что надо освобождать…
Женщина испуганно посмотрела на Юлю.
— Ты что–нибудь подписывала? — тихо спросила свекровь.
— Нет. Точно нет. Это, наверное, про что–то другое… — покачала головой Юлька.
— Надо проверить! — угрюмо прошептал Миша, назвал шофёру нужный адрес.
Дверь Юлиной квартиры опять была опечатана, кто–то врезал новые замки. Со двора было видно, что из стен выдраны оконные рамы, а вся остановка комнат уничтожена.
Юля стала колотить в дверь, пытаться вырвать замок, но это не помогало.
— Подождите, у него с собой были ключи… Может, подойдут? — вынула из кармана связку ключей Ульяна.
Михаил стал перебирать один за другим, пока не получилось отпереть дверь.
Юля зашла в совершенно опустошённую квартиру, голые бетонные стены с трещинами, содранный паркет, отсутствующие двери между комнатами.
— Тут… Я не успела забрать… — лепетала Юлька, тыкая рукой вперед, — тут фото было – и я и мои родители… Оно на стене… в рамке…
Она заплакала, стала колотить Мишу в грудь, кричать и снова драться. Миша так и стоял, пока на него сыпался этот град тумаков, потом Ульяна, крепко обняв невестку, повернула её к себе.
— Найдём! Слышишь?! Я все помойки, все базы переползу, а найду! — упрямо сказала она. — Марина где может быть?
Юля стала обзванивать подруг, общих знакомых, на двадцатый раз выяснилось–таки, что Марина живёт пока у какого–то Артёма, ждёт общежитие.
— Ты знаешь, где они? — тихо просила Юля.
Миша кивнул…
… Дверь открыл Артём, замер, рассматривая гостей и не спеша пропускать их в дом.
— Олег Сергеевич умер, — коротко пояснил Миша. — Юля хочет поговорить с Мариной. Это возможно?
Артём кивнул, протянул другу руку. Тот её пожал. Никто не сказал ни слова. Ульяна тенью скользнула в комнату, к матери Тёмки, они о чём–то зашушукались.
А Юля стояла в дверном проёме и смотрела, как Марина, прикусив язык, пытается раскатать тесто, то липнет, Маринка ругается, вихрится дымом мука.
— Давай, я помогу, — обняв сзади подругу, попросила Юля. — Разреши…
После того, как пирог уже был поставлен в духовку, а кухня убрана от белой вездесущей мучной пыли, Марина сбегала в комнату и принесла Юлину фотографию.
— Подожди, это не та… У меня чёрно–белая была… — удивленно сказала девушка.
— Ту на клочки порвали, изверги. Я унесла, сложила, переделала. Хорошо получилось? — спросила Марина, положив подруге руку на плечо.
— Мариш, а ты знаешь, что ты у меня самая–самая?! — вскочила Юля с табурета, обняла Маришку, замерла так, зажмурившись и боясь открыть глаза.
— Да не денусь я никуда, сим–сим, откройся! — попыталась разорвать крепкие объятия Марина.
— Я знаю… — прижалась к ней ещё сильнее Юля…
… Строгие, черные похороны, опять зал с красными шторами, искусственные цветы вокруг гроба, мрачные тени по углам, строгое лицо Ульяны Павловны, такое же у Михаила. Они принимают соболезнования. Людей в зале мало. Олег Сергеевич особенно ни с кем дружбы не водил…
Прошло отпевание, гроб покатился куда–то в темноту. Всех пригласили выйти на улицу, чтобы пройти к месту погребения…
Когда на могилу бросили последний ком земли, когда венки, заранее купленные, легли поверх свежей раны в травяном полотне, когда зрители разошлись, потому что поминки вдова делать отказалась, чем возмутила часть приглашённых, когда разъехались машины и опустело кладбище, вот тогда Ульяна, повернувшись к сыну, обняла его. Он обхватил её сутулую фигурку в ответ. Юля, стоя чуть сбоку, вдруг увидела, что они – Уля и Миша – улыбаются…
… — Он был тираном, Юля. Беспощадным, жестоким тираном. Он мучал меня и Мишу на протяжении многих лет. Ты спрашивала, как родился Миша… Муж ударил меня в живот, роды были жуткими, но я думала, что оставлю младенца этому зверю, а сама уйду. Но я не смогла… Увидела Мишеньку и не смогла… Он бы замучил его…
— Вы могли уйти вдвоём! Это же немыслимо! — бледнея, пошептала Юля.
— Я пыталась, но он нас находил. А потом сказал, что Мишина жизнь зависит от меня. Если я останусь, то сын будет жить, — пожала плечами Ульяна.
— Почему вы вышли за него? — спросила невестка.
— Мне было восемнадцать, что я там понимала?! Забеременела, родители меня проклинали, а Олегу я вроде как была нужна… А потом ты просто живёшь в страхе, и всё. Как собака…
— Мам, это ты его…? — прямо спросил наконец Миша. Ульяна ждала этого вопроса.
— Нет. Хотела, но не успела. То ли Господь, то ли Диавол услышали мои молитвы. Сердце… Он опять переборщил с алкоголем… — пояснила она.
— Но теперь и у Миши могут быть такие вспышки… — пугаясь своих мыслей, сказала Юля.
— Нет. Миша ни капельки не похож на Олега, — покачала головой Ульяна.
— Но это внешне… А гены? Вдруг… — Юля уже говорила громче.
Миша сам напрягся, чувствуя, что жена начинает бояться его.
— Никаких вдруг! — спокойно продолжила Ульяна. — Олег не стал делать тест на отцовство, а зря… Отец Миши – очень хороший человек, которого я бы хотела сейчас обнять, но… Я обниму сына.
Ульяна встала, подошла к Михаилу, провела рукой по его лицу.
— Прости меня сынок. Дети всегда разгребают грехи своих родителей… Так не должно быть…
Миша помотал головой, обнял мать, стал гладить её по спине.
— Нет, ну у вас круче, чем в мексиканских сериалах! — вскинулась сидящая до этого тихо Марина. — Вот это надо ж так попасть!
От её нелепого, глупого возгласа слетела вдруг с разговора трагичность, какая–то безысходность, излишний драматизм лопнул мыльным пузырём. Все пришли в движение, стали ходить, переставлять стулья, накрывать на стол, потом ужинали, больше не вспоминая Олега, уж очень много он занимал места в их бытии при жизни, теперь уж пора ему исчезнуть, освободив место для тех, кого хочется обнять – для Марины и Артёма, для выпрямившейся наконец Ульяны и растерянной Юли, для Миши, который так боялся стать похожим на отца. Это всё в прошлом. Дальше – только хорошее!
… — Сделка оформлена незаконно, Юлю подставили, мы это докажем, и квартира вернется к владельцу, — спокойно говорил юрист, глядя на сидящих перед ним людей. — Марина, по вашему делу… Квартиру вам дадут в новостройке, далековато отсюда, правда… Как я не просил, ближе ничего хорошего нет, но я считаю, надо брать! Недвижимость – это всегда свой угол.
— Вот прям в точку вы сказали! — кивнула Марина. — Нам угла мало, мы планируем расширяться!
Она погладила свой живот, совсем ещё маленький, но уже гордо именуемый беременным.
— И мы, — улыбнулась Юля.
— Ну, традиции мыльных опер в ваших семьях незыблемы! — улыбнулся юрист, пожал мужчинам руки и проводил всех до дверей…
… — Родится малыш, поживём на даче, да? — спросила мечтательно Юля. — Но сначала я сдам экзамены, защищу диплом и…
— И выберешь, какой газон сеять на участке, всё равно пора его обновлять, — закончил за неё Миша.
— Нет, не надо газон. Я хочу настоящую, живую травку, разную – и клевер хочу, и медуницу, и подорожник, и одуванчики чтобы были… Ну и грядки, само собой, и цветы…
Она ещё долго перечисляла, а Миша слушал только её голос, просто голос. Он любил эту болтливую, худую девчонку, любил все её привычки… И пусть это никогда не заканчивается…
— Что? Что не заканчивается? — переспросила мужа Юля.
— Твой оптимизм по поводу удачных посевов! — улыбнулся Михаил и поцеловал жену, прервав поток её мечтаний. Она была не против…
