Василий Михайлович сидел на скамейке у подъезда. Это было его привычным местом обитания в тёплое время года. Жил старик один, дочь приходила три раза в неделю, приносила приготовленную еду, лекарства, наскоро прибиралась, стирала, пила чай и торопилась к своему семейству: дома ждали муж и дети.
Василий Михайлович не зря сидел на скамеечке. Он ожидал проходящих жильцов дома, любил поговорить с соседями.
Но не все останавливались около старика. Кому-то некогда было, кто-то устал после работы, а в основном шли мимо потому, что в который раз слушать одни и те же рассказы уже было неинтересно.
А Василия Михайловича словно заклинило на рассказах о его любимой жене Таечке.
— Вот, помню, как сварила она суп, всё стояла у плиты, а потом пошла в комнату, легла на диван и померла… — начинал свой рассказ старик.
В этот раз рассказ Василия Михайловича слушала новая соседка Лиза. Она и сама была пенсионеркой, но недавно вышедшей на заслуженный отдых. Она присела рядом и сочувственно смотрела на Василия Михайловича.
— Увезли мою Таечку, а я её суп ел неделю. По чуть-чуть, растягивал порции на подольше… Ведь это был последний её суп. Она хорошо готовила. Ох, и горевал я по ней, и до сих пор горюю. Вот и сам порой варю супы, а у меня не так получается. Она и поджарку каждый раз делала, какие-то специи клала, а я так, по-быстрому, всё покидаю вместе и варю. Не тот вкус, — углублялся в кулинарные тонкости Василий Михайлович. А глаза его блестели, будто потерял он свою жену не десять лет назад, а вчера.
Лиза кивала, успокаивала старика, как могла, но он продолжал рассказывать о жене только самое хорошее, с нежностью глядя куда-то вдаль.
Однажды соседи Лизе сказали:
— Наш Михайлович уже не в своём уме, по сто раз одно и тоже рассказывает, как впервые, и всё с новыми подробностями. Понятно, что сочиняет уже. Устали мы его уже слушать. А он всё своё.
Старик действительно увлекался своими рассказами настолько, что придумывал всё новые и новые сюжеты о своей Таечке. И что талантливая она была, и хотя работала медсестрой всю жизнь, но однажды чуть не поставили её заведующей больницей. А то скажет, что хотели её перевести в администрацию руководить городом, но она из скромности и любви к мужу, чтобы не уделять много времени такой ответственной работе, предпочла отказаться от высокой должности.
Лиза понимала старика и жалела его. Ведь было ему почти восемьдесят пять лет. И плохого он никому не делал. Всегда здоровался и желал хорошего дня.
— Как-то раз мою Таечку звали сниматься в кино. Такая она красивая была. Это ещё в молодости, — в очередной раз мечтательно говорил Василий Михайлович, — как вы думаете, могла бы она стать артисткой?
Он улыбнулся и глянул на Лизу. Она пожала плечами, а потом утвердительно кивнула.
— Могла бы… Но любила свою работу. И никуда не пошла. Хотя я видел, что ей хотелось… Любила она людей, а меня больше всех. Столько лет мы с ней вместе прожили. А вы не помните её? Она в поликлинике работала.
— Конечно, помню, — вдруг поддержала разговор Лиза, — хорошая была женщина, и красавица, и внимательная, и хороший специалист.
Она не могла ответить «нет», и в тон воспоминаний старика тоже стала лгать.
— Знала её и моя мама, да все знали, ведь мы по болезни всегда шли к врачам. А это – самая необходимая профессия… — продолжала Лиза.
На глазах у Михайловича появились слёзы. Он вытер их рукавом и тихо сказал:
— Спасибо вам, милая…
— За что?
— За память. Ведь тут многие мне не верят. Думают, что я вру. А я правду говорю. Лучше моей Таечки медсестёр в нашем городе не было, и поныне нет. И такие, да не такие.
— Конечно, конечно… Люди старой закалки, они совсем другие. И уважительнее были к человеку, и ответственнее, и душевнее… — продолжила разговор Лиза.
Михайлович улыбнулся. Он был счастлив, будто ребёнок, получивший свою долю сладкого. Подхватив томик Толстого, лежащий рядом на скамейке, он, опираясь на свою тросточку, пошёл домой.
Несколько дней Михайловича не было видно во дворе. Лиза почуяла недоброе и спросила у жильцов их лестничной площадки, всё ли в порядке с их престарелым соседом.
— Он в больнице. Дочка его определила. Самочувствие у него ухудшилось. Но выпишется. Не раз уже лежал.
Но в этот раз Михайлович не вернулся домой. Сердце его остановилось ночью во время приступа. После похорон дочка старика пригласила соседей на поминки. Сидели тихо, говоря почти шёпотом, хвалили старика и его давно ушедшую жену Таечку. Но быстро разошлись. Когда Лиза уходила, дочь Василия Михайловича подошла к ней и подала томик Толстого.
— Это вам он велел передать в предпоследний день. Видимо, чувствовал, что умрёт… Вот. Даже дарственную надпись написал.
Лиза взяла книгу, раскрыла её и увидела на развороте титульного листа немного кривую, но разборчивую надпись:
«Доброму сердцу – Лизоньке. На память».
Глаза Лизы наполнились слезами, она обняла дочь старика, кивнула и вышла из квартиры. Так недолго она знала этого человека, и так трогательно закончилось их короткое знакомство…
— Спасибо… — эхом донеслось по подъезду прощальное слово дочери старика.
Лиза шла к своей квартире и думала: «А может, и не врал он вовсе… Или не всё врал… Кто же теперь знает? А если и сочинял… то никому от этого вреда не сделал, а ему, наверное, так легче было доживать без неё свой остаток жизни… Кто знает, что с нами будет в старости? Никто…Спаси и помилуй, Господи…»
