— Ну что, Вера Андреевна, — продолжил директор, отложив в сторону папку с бумагами и подняв глаза на сидящую перед ним женщину. Та как будто равнодушно, совершенно без интереса и прежнего азарта смотрела на что–то за спиной мужчины. Вяло, медленно моргала, точно черепаха, впадающая в анабиоз, и вздыхала.
— Вер, ты чего? — нахмурился Фёдор Сергеевич. — Вееер! — позвал он сотрудницу, пощелкал перед ней пальцами.
Верочка встрепенулась, заморгала, нахмурилась. Она всё прослушала… Он что–то говорил, вон и документы какие–то лежат… А она всё проспала…
С ней теперь это часто случается. Вера поэтому даже на машине не ездит, боится, вдруг на светофоре впадет в это расслабленное, тягучее состояние, создаст «пробку». Если бы ее попросили описать, что она чувствует, то Вера ответила бы, что она — кисель. И вокруг нее кисель, тягучий, ягодный, такой, как давали в детском садике, с уймой крахмала, полупрозрачный, слегка окрашенный в розовый цвет. Почему именно розовый, сказать сложно, но уж такой образ нарисовался…
Тепло в этом киселе, спокойно, слышно всё плохо, как через подушку, когда Вера, маленькая, накрывалась ею, чтобы не слышать мамин голос, зовущий завтракать.
— Верочка! Вера, иди скорее! В садик опоздаешь! — звонко, нараспев кричала мама, а Вера еще плотнее прижимала к уху подушку и старательно жмурилась, чтобы досмотреть сон…
Вот и сейчас Фёдор Сергеевич говорил откуда–то издалека, корчил какие–то рожицы, махал руками, а Вера закрывала и открывала глаза. Фёдор Сергеевич то пропадал за шторками ресниц, то снова появлялся. Дальше Веру затошнило, она вскочила и, не извинившись, выбежала в коридор.
Фёдор почесал лысеющее темечко, которое всегда с утра гладила своей теплой, мягкой, с шелковистой кожей, рукой его жена, шептала милые глупости, уговаривала остаться дома, потом пожимала плечиками и шла готовить завтрак. Мила… Милочка… Фёдор до сих пор очень любит ее. Вот до того, что скулы сводит, вот так любит! Враки всё это, что любовь проходит, остается привычка. «Вы просто не умеете ее готовить, эту любовь! — твердил Федя смеющимся над ним друзьям. — Хорошо прожаренная любовь — это, я вам скажу, деликатес. Не всякому дано!»
Фёдор стал замечать, что без волос голове намного холоднее, купил шапку, носил ее, когда на улице было плюс десять, а раньше бы он только посмеялся над теми, кто носит вот такие тонкие вязаные шапочки. Теперь нет. «Старею…» — делал он вывод и посильнее натягивал шапочку на свою большую, шарообразную голову….
Вернулась Вера, бледная, уставшая, села на стул, поникла.
— Извините, Фёдор Сергеевич, — попыталась улыбнуться она. — Отравилась, наверное. Вчера с мужем суши ели, вот и…
Она развела руками, жалко улыбнулась.
— Да… Да… Понимаю. Так вот, Вера Андреевна, значит полетите в Барнаул, там на месте все посмотрите, разведаете, цели и задачи мы с вами уже обговорили, а по возвращении будет приказ о вашем повышении. Я уверен, что отдел под вашим руководством станет намного продуктивней! Ну, что скажете? А то вы всё молчите, молчите…
Вера опять пожала плечами. Барнаул, цели, задачи, отдел… А хочется спать… «Это малокровие, — вдруг ухватилась она за эту мысль, как спасительную соломинку. — Малокровие, поэтому и сил нет. Надо попить железо или просто витамины, и тогда всё станет, как прежде!»
— Да, я, конечно, согласна! — кивнула женщина, расстегнула верхнюю пуговку на вороте блузки. — Извините, я жакет сниму, а то жарко.
Фёдор кивнул, хотя самому ему было холодно, впору ногами под столом чечетку отплясывать, так замерзли пальцы. А этой жарко… Наверное от мысли, что ее повысят. Так всегда бывает от хороших новостей!
— Ну вот и славно. Тогда идите сейчас домой. Завтра Ангелина вам билет купит, место в гостинице уже подтвердили. Вера! — окликнул он уходящую сотрудницу, — Ваш жакет! И документы. И вообще, дверь у нас открывается наружу, так по технике безопасности положено!
Вера с обидой посмотрела на дверь, вернулась за одеждой, синенькой папкой и, кивнув, улыбнулась.
— Верочка, вы извините меня, — вдруг остановил ее опять Фёдор Сергеевич. — Вот, я вам тут оставил телефон. Это регистратура. Позвоните, запишитесь к Весницкой Тамаре Константиновне на прием. Именно к ней. У нее работает моя тетя, Дарья Николаевна.
— Зачем? — не поняла Вера.
— Диспансеризация, — пожевав губами, ответил мужчина. — А каких врачей пройти еще, вам там скажут. До отлета неделя, успеете.
— Да я в своей поликлинике пройду! — отмахнулась Вера Андреевна.
— Нет, там очереди на месяц. А тут быстрее получится. И это приказ.
Фёдор Сергеевич встал, подошел к двери, распахнул ее, кивнул туда, в устланный ковролином рулон полутемного коридора. Вера послушно вышла.
— Так… Барнаул у нас под большим вопросом… — почесал темечко Фёдор, набрал жене и, отойдя к окну, стал обсуждать будущие выходные, дочкин выпускной, отдых летом. Мила отвечала, грохала крышками кастрюлек, готовя ужин…
… Муж встречал Верочку у шлагбаума. Сколько раз он просил ее «выбить» ему пропуск, чтобы подхватывать ненаглядную Веруню прямо у подъезда башни—высотки, но Вера всё забывала, потом сменился начальник охраны, с ним Вера не дружила, и он пропуск выписывать отказался.
— Ну что же ты так долго?! Я уже хотел высылать спасателей! — хохотнул Витя, обнимая идущую к нему мелкими шажками жену. Асфальт обледенел, с неба сыпалась колкая крупа, отскакивала ото льда, весело рассыпалась по газону.
— Фёдор вызывал. Я еду в командировку, — повисла на руках мужа Верочка. — В Барнаул.
— Когда? — насупился мужчина. Он не любил, когда Вера уезжала, всегда очень волновался за нее, как будто она маленький ребенок, которого отправляют в пионерский лагерь совершенно одного.
Вера пожала плечами. Она всё прослушала, ничего не запомнила.
— Кажется, через неделю, — нерешительно ответила она. — Но надо еще пройти медкомиссию.
— Чего?! — изумленно скосил глаза на жену Виктор.
— Обычное дело, диспансеризация. Мне же уже сорок три, Вить… Пора…
Она так сказала это «пора», что Виктор даже покрылся холодным потом. Что пора? Лечиться? Заказывать место на кладбище? Помирать?
— Ну раз пора, то проходи, — наконец ответил он.
Вера последнее время и правда плохо выглядит. Бледность, никогда ей не свойственная, как будто не сходит с лица, аппетита совсем нет, вчера даже суши ела через силу, всё отворачивалась. Загоняли ее совсем на работе, даже по выходным звонят, что–то спрашивают, просят. Теперь еще эта командировка…
Барнаул… Там, поди, холодрыга! Надо Верочке шубу купить, длинную, до пола, пусть там щеголяет.
— А? Что? — переспросила сонно жена. — Шубу?
Виктор не заметил, как стал думать вслух. Кивнул, пожал плечами.
— Там же холодно, Алтайский край всё же! — пояснил он.
— Нет. В шубе жарко. И вообще везде жарко. Выключи, пожалуйста, «печку».
Виктор вытаращился на мерзлявую Веру, но послушно сделал поток теплого воздуха, бьющего из чистеньких, недавно протертых салфеткой щелочек слабее.
— Я не поеду в шубе, — строго повторила жена и тут же уснула. Она много спит — вечером сразу после ужина ложится, на выходных тоже всё пристраивается на диване…
— Па, а чё, мама заболела? — не выдержал позавчера Павлик, их с Верой сын, Павлик.
— Да не, просто вымоталась. Отпуск не брала же в этом году, усталость накапливается. Да не шуми ты! — одернул шуршащего упаковкой чипсов сына Витя. — Пусть поспит.
И Вера спала. Улыбалась во сне, вздыхала легко, радостно. Ей снились крымские лавандовые поля, горы, море у их подножия, такое густо–синее, как будто краски намешали, да и выплеснули в воду. Снилось, как солнце купается вместе с ней, Верой, играет в волнах, искрится чешуйками мелких рыбок. Вера жмурится, смеется, а на берегу ее ждет Виктор и Паша. Они кричат ей, машут руками, но к ним не хочется. У Веры тут свой мирок, тихий, теплый, беззаботный. У нее здесь какая–то тайна, и уходить от этой тайны совсем не хочется…
… — Ну ясно, климакс! Приливы, настроение меняется, бледность… — стала перечислять симптомы подруга Верочки, Таисия. — Тебе и правда нужно сходить показаться врачу. Сейчас от всего таблетки есть, тебе скажут, какие принимать. А то проспишь всё на свете! Остановку «Барнаул» проспишь!
Таисия засмеялась мелко, тихо, чуть приоткрыв ротик и растянув его в улыбке. Тая вообще стеснялась смеяться, считала, что без «голливудской улыбки» это пошло и стыдно делать.
«Ну что же… Климакс — значит климакс, — подумала Вера. — У мамы тоже рано наступил. Ничего. Сынок есть, растет, радует, теперь можно заниматься карьерой. Неудобно всё это, конечно, настроение постоянно скачет, как на «американских горках», но говорят, это проходит быстро. Надо потерпеть!»
Через два дня Вера–таки позвонила по данному ей Фёдором Сергеевичем телефону. Она раза три перед тем, как набрать номер, повторила про себя: «Весницкая Тамара Константиновна, Вес–ниц–кая…»
— Алло! — кашлянул в трубку женский прокуренный голос. — Консультация!
Вера вздрогнула, нажала на рычажки телефона, дав «отбой». Таким голосом, как в трубке, обладала ее тетка, живущая где–то то ли в Николаево, то ли в Новгороде. Тетя Поля была из тех деятельных, вездесущих особ, которые всегда знают, что и как делать. Она замучила Веру советами, когда та только–только родила Павлика. Звонила каждый день, причем всегда попадала на сон мальчика, трель от аппарата разносилась по квартире колокольным перезвоном, задремавшая Вера вскакивала, бросалась к телефону.
— Ты сцедилась? — кричал в трубке, перемежаясь с влажным, булькающим кашлем, голос тети Поли. — Надо всё, до капли сцедить, иначе потом будет застой и капустные листы, мать… (тут тетя витиевато выражалась), не помогут! Слышишь, Вера?! Что у Паши со «стулом»? Какой стул, я спрашиваю?!
Она кричала, кашляла, опять кричала, советовала, сетовала, ругалась и бросала трубку.
— Нет, Вер, это, конечно, твоя родственница и всё такое, — не выдержал однажды Виктор. — Но с какого перепуга она вообще нам звонит?! Вы же никогда с ней не виделись, она тебя даже в лицо не знает, а звонит и звонит! Как хоть она выглядит?
Вера тогда пожала плечами. Кто же ее знает, тетю Полю… Но мама почему–то считала, что Полина Егоровна специалист по выращиванию младенцев, и поэтому очень настаивала, чтобы Верочка прислушивалась к ее советам.
Да и потом, стыдно сказать, но Вера, двадцати трех лет от роду, сама еще девчонка, училась в институте заочно, варила щи–борщи, дохода не имела. Виктор тоже учился, вечером работал, но зарплата у него была небольшая, а тетя Полина присылала им деньги, перечисляла на карточку. Помощь? Да! И еще какая! Но…
Вера хорошо помнит тот последний день, после которого тетя Поля больше не звонила.
Тогда трубку взял Витя. Он слушал про сцеживание, угукал, что–то мычал в ответ на вопросы про сыпь и прикорм, Верину грудь и то, чем она вообще питается, «а то сейчас вы, молодежь, пихаете в себя всякую ерунду!», про то, нашли ли Паше сад, а ведь ему обязательно нужно туда ходить; про то, носит ли он подгузники, или Вера, как разумная мама, всё же отказалась от них. Вопросов — тьма, потом уточнения, советы, вздохи. А когда дело дошло до Пашиного «стула», Виктор сказал, что стул у Паши нормальный, деревянный, что ему тридцать пять лет и он женится скоро. Полина Егоровна, принявшаяся, было, кашлять, вдруг захлебнулась, тоненьким голоском извинилась и повесила трубку. Больше ее не слышали…
— Я нашел еще подработку, Верунь, не волнуйся! — сказал муж. Вера кивнула. Она его так любила, что даже не сомневалась, что всё дальше будет хорошо. Она тоже, чуть Паша подрастет, найдет что–нибудь, работу из дома, на компьютере. Проживут и без тети Поли!..
… Теперь Павлик взрослый, того гляди сам женится. А Вера… Вера уважаемый специалист, талантливый «управленец», строит карьеру. Ею довольно начальство, ее уважают коллеги, с ней приятно работать. Пришло её время.
Но Вера не любила этот термин — «строить карьеру». Она же не раб, не ворочает глыбы камней, а просто живет, работает. Ей повезло, она любит то, чем занимается. Ей всегда казалось, что строить тяжело, это выматывает, это из серии «пришла домой и ляпнулась на кровать». Так говорила Верина свекровь, когда рассказывала о своей работе на заводе.
Верочка не «ляпалась». Она, конечно, уставала, но дома сразу по приходу принимала душ и опять была весела, могла приготовить что–то затейное, и уроки с Пашкой делала, и не злилась. Она не упахивалась до отвращения. Наверное, просто повезло. И вот закономерное повышение. О нем что–то говорили, шептались, а Вера просто знала, что доросла до места руководителя. У нее получится. Это было очень приятно, но вот только эта противная слабость…
— Алло! Да говорите же! — гаркнули из регистратуры.
— Я… Мне нужно записаться на прием… На приём к… — Вера нахмурилась, прочитала по бумажке: «Весницкая». — Мне к Весницкой.
— К Тамаре Константиновне? Есть на завтра, на девять утра. Фамилия! — рявкнула трубка.
— Весницкая…
— Да не врача. Ваша фамилия какая?! — трубка совсем как будто обиделась, захрипела.
— Потапова, — выдохнула Вера. — Вера Андреевна.
— Еще одна Потапова! Галка, слышишь, уже пятая! Вот урожайный день! — трубка смилостивилась, хохотнула. — Завтра к девяти, рыбонька, подходи. С паспортом. Оформимся, и пойдешь к врачу. Срок–то какой у тебя? Срок, говорю, какой?
Но Вера уже повесила трубку. Какой у нее может быть срок, если у нее вообще, по мнению Таисии, климакс?!..
… Внизу, в регистратуре женской консультации было шумно. Несколько ручейков очередей вились к закрытым плексигласом окошкам. За ними, как будто сестры–близнецы, сидели три тетеньки, пухленькие, румяные, с кудряшками на хорошеньких головках, что–то записывали, вставали, протискивались в узкие проходы между стеллажами, искали карты.
«Держи, рыбонька! На второй этаж, рыбонька. Сначала к своему врачу, рыбонька…» — то и дело говорили хорошенькие головки, кивали, улыбались и подзывали следующую «рыбоньку».
Вера вздохнула. Ну затейник этот Федор Сергеевич! Вот зачем ей сюда? К терапевту, может, сходить? Ну, ЭКГ пусть сделают, кровь возьмут… А сюда Вере уже поздно!
— Потапова! Кто Потапова? — как будто чувствуя, что Верочка собралась улизнуть, спросили из окошка.
— Я! Я! Я! — раздалось сразу несколько голосов.
— Верочка меня интересует. Та, что к Тамаре Константиновне идет, — уточнил голос.
— Я, — нехотя призналась Вера Андреевна.
— Ну что же ты стоишь, рыбонька?! Тебе же к девяти! Иди скорее сюда!
Веру подхватили, подвели к окошку, попросили паспорт, потом велели идти на третий этаж.
— Куда пошла?! — крикнули вслед. — На лифте поезжай! Растрясешь же! — заботливо перенаправила женщину нянечка, кивнула на другой конец этажа.
— Спасибо! — кивнула Потапова, послушно пошла к лифту. Очень хотелось спать. А вот есть — совсем не хотелось. И приготовленная Витей яичница с сыром и помидорками показалась ей с утра отвратительной. Она почему–то пахла резиной…
На третьем этаже были заняты все банкетки. Женщины, молоденькие и средних лет, худые и полненькие, на разном сроке беременности и ещё только мечтающие об этом или просто проходящие осмотр, сидели тихо, каждая в своих мыслях. Кто–то читал, другие слушали музыку, третьи, закрыв глаза, как будто медитировали, поглаживая животики.
Вера пристроилась на кончик сидения. Она бы постояла, ведь не немощная какая–нибудь, но сил не было. Да и душно в коридоре показалось, и пахло мешковиной, которой уборщица, накрутив ту на швабру, мыла полы.
— Почему они всегда моют полы, когда много людей? — вяло подумала Верочка, и как будто в ответ на ее мысли, уборщица сказала:
— Вы уж извиняйте, красавицы, подтяните ножки. Я сегодня внучка в школу провожала, а он, шельмец, кашу по всей кухне… По всей кухне раскидал! — Она сделала широкие махи руками, показывая, как «шельмец» кидал свою овсянку. — Мама–то у нас тута, рожает мама… А отец на Севере! — с гордостью описала она семейную ситуацию. — Вот и опоздала. Извиняйте!
Она возюкала тряпкой по линолеуму, женщины послушно поднимали ноги, из кабинета Весницкой кто–то вышел, зашла следующая пациентка.
И тут в конце коридора показалась кругленькая, коренастая, как боровичок, женщина. Белый халатик собрался на ее талии складками, а ноги в сабо чуть шаркали по полу, оставляя на мокром линолеуме полосы.
Все ей кивали, улыбались, шептались вслед, что раз Дарья Николаевна, акушерка, тут, то всё хорошо.
— Ага! — вспомнила Вера. — Это тетя Федора Сергеевича…
—Романова?! — вдруг остановила своё движение Дарья Николаевна. — Опять ты тут?! Сидишь?! — наклонилась она над виновато сжавшейся девчонкой. — Ну ты чего? Только тебя выписывали, девочку твою помню, очень славная получилась. И ты опять тут?! Лётний девичий полк нам решила родить, да?
Девушка пожала плечами. Вера рассмотрела ее. И совсем она не девушка, уже, вон, морщинки. Просто миниатюрная. Вера всегда завидовала таким женщинам. Они в любом возрасте смотрятся приятно, не толстеют, им легко быть красивыми.
— Ну ладно! — наконец как будто простила Дарья Николаевна Романову. — Рожай. У меня внук подрастает, я его вам в женихи отдам. Вооот такой парень! — она показала свой большой палец, улыбнулась. — Ну, Романовы! Ну, милашки! Три девчонки, она за четвертой пришла. А старшая–то, красота! Так балет танцует! — сказала акушерка, не обращаясь к кому–то конкретно, и зашла в кабинет.
Женщины встрепенулись, стали шушукаться.
Было видно, что Дарью Николаевну они очень любили, уважали.
— Ну, может, она поможет и мне в моей проблеме… — подумала Вера, написала мужу, что сидит в очереди.
«Тут всех зовут «Рыбоньками», а мне хочется спать,» — добавила она.
— Ну и поспи, рыбонька. Сиди, кемарь. Целую, милая.
Вера улыбнулась. Витька… Он хороший…
Пока она умилялась сообщениям мужа, все как–то притихли, смотрели туда, где раскрыл свои двери лифт. Вера тоже туда посмотрела.
К кабинету, закусив зубами кулак, медленно шла высокая, широкоплечая женщина в пальто, надетом поверх домашнего халата. Посетительница глубоко дышала, хваталась за стену, охала, потом шла дальше. За ней семенил маленький, сухой старичок с авоськой, из которой торчали батон хлеба и бутылка с молоком. Он, испуганно глядя на сидящих женщин, шептал тихим, дрожащим голосом:
— Рожаем… Рожаем…
— Пап! Ну хватит уже, папа! Уууууу! — страдалица охнула, схватилась за низ живота. — Иди, позови Дарью Николаевну. Ну же!
Её голос, сильный, хорошо поставленный, разнесся под потолком, упал вниз раскатистым эхом.
Старичок быстрыми шажками обошел дочку, юркнул в кабинет и всё причитал тихо: «Рожаем… Рожаем…»
— Чего сюда–то? Шли бы сразу в приемный покой! — удивленно спросила уборщица.
— Я…. Ааааа, — заскрежетала зубами женщина, — Я без тети Даши рожать не буду. А она сегодня тут. Хоть на полу, но с ней рожу. Ааааа!
Женщина заплакала так горько, обреченно, что Вере стало ее очень жалко.
— Ты сядь, сядь, — говорили роженице опытные пациентки. — Ой, нет! Тебе нельзя, головку придавишь! Стой. А лучше…
— Так! Да уберите от меня ваш хлебушек! — выскочила из кабинета Дарья Николаевна. — Маша! Маша, не бойся, девочка!
— Я без вас рожать не буду! Не смогу я опять… — Мария застонала, замотала головой.
— А почему без меня?! Со мной! Я вот, туточки! Ну, ложись, милая, поехали. Пришла, умничка, всё правильно. И мальчик твой с тобой. Ну что ты?! — гладила ее по животу акушерка, а сама Весницкая, тоже в белом халате, с огромными сережками в ушах — янтарь в серебре— стояла и строго смотрела на происходящее в коридоре.
— Цирк! —изрекла она. — Мужчина! Выйдите из кабинета! А вас, Дарья Николаевна, я попрошу вернуться на свое рабочее место!
Мужичонка с авоськой выскочил, пошел рядом с каталкой. Стеклянная бутылка гремела о железную конструкцию, разнося по коридору гул.
— А я на месте, Тома. Я на своём месте. В кабинете сидеть ты и без меня сможешь. Ну, Машенька, поехали! — Дарья Николаевна схватила пациентку за руку, крепко сжала ее.
— Да у ней… — стала объяснять уборщица.
— У неё, — автоматически поправила Вера.
— Ну я и говорю, три ребятенка уж было. Все трое умерли. Горе, ох, горе! Этого носила, чихнуть боялась. Не доносила… — уборщица как–то зло, рассержено схватила ведро, ушла.
Очередь вздохнула. Кто–то стал читать молитву. Никто из них не слышал, как кричала Маша в родильном зале, как быстро, ловко Дарья Николаевна приняла в свои руки Машиного сыночка.
«Стремительные роды» — будут потом говорить. Не прошло и часа, а Маша уже родила. Мальчик появился на свет синюшный, неонатологи колдовали над ним, а роженица всё слушала, когда тот закричит…
В скверике, бледный, дрожащий, опустился на лавку Машин папа. Он всё держался, пока шли с дочкой, а теперь так горько разрыдался, что сердце заболело, заныла рука. Не везло дочке, страдала много, а ребеночка они с мужем хотели всё же. Трех ангелов родили, Маша то отказывалась от своей мечты, то опять решала, что Бог поможет. Муж ее, Славик, молчал, всё в себе переживал. И пил иногда. А теперь что? Как там всё?!
Старичок стал раскачиваться, всхлипывать.
— Всё! — подбежала к нему Дарья Николаевна. — Всё, Семеныч! Пацан у вас. Молитесь, первые сутки решающие!
Она запыхалась, тяжело опустилась на лавочку рядом.
— Чего? — втянув голову в худые плечики, переспросил старичок.
— Родила Машка твоя. Три двести вес. Ну, дед! Выше нос! Иди, отцу скажи, я дозвониться не могу! — рассмеялась тетя Даша.
Семеныч быстро–быстро пошел по аллее, то и дело оглядывался на окошки роддома, крестил их, кланялся…
Дарья Николаевна, еще посмотрев ему вслед, медленно пошла обратно, к крылу Женской консультации.
Милые дамы в регистратуре кивнули ей.
— Даш, может, кофе? — крикнула одна в окошко.
— Хорошо бы. Но нет, девочки. Потом. Ждут меня.
Она пошла по лестнице. Не хотела, чтобы ее сразу увидели пациентки, а нырнула в подсобочку, там, сев на старый, со сломанным колесиком, стул, как будто повисла, опустив вниз руки и голову.
— Устала, — подумала Дарья. — Божечки, как устала. Надо Ване позвонить, как он там, принял ли лекарства. Но нет. Сил нет. Ваня начнет на нее ругаться, требовать, чтобы она уволилась. Не надо. Не сейчас… Тамара Константиновна хорошая, опытная, но уж очень строгая. А девочки все нежные, все «на разрыв», как их бросишь. Ну, слава Богу, Машка родила живого. Победа!
Дарья Николаевна встала, улыбнулась себе в зеркало, поправила прическу и радостно выскочила наружу, из тихого уюта больничной подсобки.
Коридор был уже пуст. Весницкая всех осмотрела, раздала ценные указания, отправила по домам.
Только Вера, привалившись боком к искусственной пальме, сидела в уголке и посапывала.
— Эй! — приподняв лист финиковой пальмы, позвала Дарья Николаевна. — Эй, детка, ты чего тут? Мы уж и веточек можжевеловых приготовили, а тебя всё нет…
Верочка встрепенулась, нахмурилась. А действительно, «чего она тут»?
— Я записалась. Мне вас рекомендовал Федор Сергеевич, — ответила она наконец, вылезая из своего импровизированного шалаша.
— Булгаков? — деловито поправляя халат, поинтересовалась акушерка.
— Нет. Директор мой, Фёдор…
— Ах, Феденька! Ну что же вы путаете меня! Булгаков… Булгаков… Проходите. А почему вас врач–то не приняла?
— Она ушла куда–то. Я вот жду, — пояснила Вера, потупившись, как будто школьница.
— И что у вас? —пропустив женщину в кабинет, спросила Дарья Николаевна.
— У меня… Ну всё. Всё, понимаете? Мне бы таблеточки какие, а то настроение меняется и жарко.
— Настроение, говоришь? — вымыв руки и нацепив перчатки, переспросила акушерка, кивнула на кресло.
— Ну да. Я раньше всегда была позитивной, весёлой, — разговорилась Вера. — А теперь плачу часто. Вот вчера плакала, когда нашла старого плюшевого медведя. Он лежал на антресолях, у него была оторвана лапа. Сын надо мной смеялся, а я плакала и пришивала эту лапу… Глупо, да?
Дарья Николаевна как–то невнятно ответила. Мишки, лапы. Антресоли… Давненько она не видела таких смешных пациенток.
— Сорок три годика, говоришь? — сказала она, глядя, как Вера робко комкает в руках носовой платочек, видимо, вспомнила опять про лапку, всплакнула.
— Да. У моей мамы тоже рано начался он, — сообщила пациентка.
— Про маму не знаю. Подойди–ка сюда, — подозвала акушерка женщину к окну. — Смотри, выписываем сегодня. Красота! Близнецы. Уж так тяжело она носила, так тяжело… Но всё хорошо. И ты, если будешь хорошей девочкой, то выпишем тебя через восемь месяцев с кулёчком. А? Каково?!
Дарья Николаевна по–свойски положила Вере руку на плечи.
— Чего вы меня? Куда вы меня выписывать будете? Нет, вы не поняли. У меня Барнаул и повышение. У меня сын в институте и отпуск когда–то. И… И… Я старая!
— Ну не девочка, надо признать, — согласилась акушерка. — Но по сравнению со мной свежа, как роза. То есть ты хочешь прерывание?
Верочка испуганно схватилась за живот, замотала отрицательно головой.
— Тогда что? Старородящей быть не хочешь?
— Да. Ну куда вот сейчас мне ребенка? Когда ей будет двадцать, она меня стесняться будет. У всех мамы молодые, а у неё…
— «Она»? «У неё»? Эээээ! — рассмеялась Дарья Николаевна. — Девочку, значит, хочешь? Знаешь, у нас тут сотни каждый день проходят, молодые и не очень, счастливо живущие, с Барнаулами и деньгами, и совсем «средненькие», бывают одинокие, бывают замужние. И у большинства беременности как–то не в то время случаются. У всех дела, планы, карьера, метания душевные, учеба, переезд. А тут такое… Все по–разному решают. И ты реши сама. Так, вот анализы я тут тебе написала, сдашь, как полагается. УЗИ опять же. Фёдору, естественно, я ничего не скажу. Всё у тебя хорошо, токсикоз на подходе. Иди–ка ты домой и поспи. А потом всё решишь…
Когда Вера Андреевна ушла, Весницкая вернулась в кабинет, почитала карту последней пациентки.
— Старородящая? Тесты ей надо было назначить! Родит нам неизвестно кого! — взвилась она, отбросила Верину карту. — А лучше бы и вообще не рожала.
Дарья Николаевна покачала головой.
— Том, это не твоя сестра. У этой девочки всё сложится так, как ей уготовано. Пойдем лучше, попьем чаю. Столько всего хорошего кругом, ну не печалься ты!
Племянник Тамары родился со сложным пороком, его матери на тот момент было сорок лет. Он раздражал Тому тем, что она не может ему помочь…
Дарья и Тамара вышли из кабинета. У них есть десять минут, чтобы перевести дух… А потом снова работать. Трудно, слишком много противоречий и слов «вопреки»— забеременела вопреки ожиданиям, возможностям, запретам, не забеременела вопреки стараниям… Слишком много риска и невозможности уверенно сказать, что всё будет хорошо. Слишком много всего, что вмещается в женскую душу.
— Ну а кто, если не мы, Том?! Кто? Руки умеют, голова думает, так вперед! А остальное — это юрисдикция Небесной канцелярии. Эх, Тома, Тома, а какие мне Ваня персики вчера привез! Давай после смены к нам? Угощаю!
Тамара кивнула. Да, надо развеяться, развеселиться. Это просто осенняя хандра!..
… Вера, хлюпая носом, попросила мужа забрать ее домой.
— Ну чего сказали–то? — протягивая ей кофе, спросил Виктор. — Витамины надо принимать?
Вера молчала, только растерянно смотрела на него.
— Я спросил, что надо купить? Что ты молчишь?!
Он раздражался, не понимая, чем может помочь.
— Я не поеду в Барнаул, — сообщила Вера. — Скоро у меня будет токсикоз, я не выдержу.
— А у старых… То есть прости, среднего возраста, от чего токсикоз?
— Всё от того же.
Виктор икнул, съехал на обочину, включил аварийку и, выйдя из машины, стал ходить туда—сюда, разводить руками и хмуриться.
— Вить, ты что, не рад? — высунулась из машины Вера. Она как будто притащила в дом щенка и теперь уговаривает мужа его оставить.
— Я… Я… Я не знаю, Вер, — растерянно наклонился к окошку Витя. — Мы же его покормим, это вообще не обсуждается. Но вдруг я стану плохим отцом, не смогу водить его на футбол, рыбалку, хоккей… Вер, я ненавижу хоккей. А вдруг он будет любить? Паша не любил, а он будет…. Так… Так, это когда вас выпишут? Когда, Вер? Я что–то совсем ничего не соображаю…
Так они и сидели, вырулив на стоянку у какого–то кафе. Спорили о том, кто родится, чем он станет заниматься, вспоминали, как рос Паша…
… В Барнаул Вера не полетела и начальником отдела не стала — не до того было. Эта беременность, рождение Татьяны, ее первые годы жизни Вера прочувствовала как–то особенно глубоко. С Пашей все было легче, стремительней. Хотелось торопить время. С Танечкой совсем иначе — любоваться, растягивать удовольствие единения с младенцем, улыбаться ему и никуда не бежать. Тогда Вера, пожалуй, распробовала роль мамы, окунулась в нее целиком. Не пожалела. Она стала «рыбонькой», которую восемь месяцев оберегали руки тети Даши и Витина забота, а потом выписали с ребенком в конвертике. Чудо. Это настоящее чудо, осознать которое нужно ещё суметь!..
Директор поворчал, а потом растаял. Вера — хороший человек, хороший начальник, хороший работник. Но она еще и женщина, пусть будет ею прежде всего… Но, когда она вернется в фирму, та уже сто раз поменяется, Вера опять откатится на старые рубежи. Её выбор, но и ее проигрыш. Фёдор долго говорил с Верой Андреевной, честно описал ситуацию, но она лишь пожала плечами. Значит, так тому и быть!..
Таисия искренне не понимала, зачем всё «это» ее подруга затеяла! Роды, коляски, кормления… Вера была такой интересной женщиной, а теперь что?!
Вера больше Тае не звонила. Дружба угасла.
Павел новость о будущем прибавлении воспринял достаточно спокойно. Усмехнулся, конечно, посетовал, что придется нянчить кого–то, а он еще так молод… Но Таньку теперь обожает, балует и сюсюкает с ней, дарит подарки. Но и воспитывает, читает книжки, учит рисовать и лепить из пластилина.
— Нет, всё же хорошо, что вы ее завели! — сказал как–то Паша, кивнув на сестру. — Будет мне хоть с кем вас обсудить. Сейчас она маловата, а вот годам к пяти–шести уже вполне зрелая женщина получится, сложится у нее свое мнение!
— Не завели, а родили. Это не собачка, — покачала головой Вера. — И обсуждать с ней меня рискованно! Таня меня любит и всё потом расскажет! — рассмеялась Вера. — Но что хорошо, это ты точно сказал. Хоть мне не одной в доме женщиной быть. Есть теперь с кем романы обсудить. Сериалы будем смотреть, переживать…
Виктор закатил глаза, Пашка застонал, а Таня весело улыбнулась. Хорошо, что ее прислали в эту семью! Ну надо же, как повезло!..
